Железный тюльпан - Елена Крюкова

И она поняла: вовсе не деньги движут миром, как ей казалось. Хотя и деньги тоже, да, но деньгами покупается то, что бьется под ребрами мира сгустком огня. Любовь, ревность и смерть — вот что на самом деле движет миром, делает людей зверями, зверей — людьми, серых мышек — преступниками, а преступников — милосердными богами.

Слева от Евгения Лисовского, во все глаза глядящего на красоточку Любочку, стояла, чуть выгнув грудь, яркая женщина. Очень яркая женщина. Такая яркая, что хотелось прищуриться. Пышные, мелко завитые — или вились сами?.. — иссиня-черные волосы. Широко, чуть раскосо, как у египтянок или креолок, стоящие черные глаза, с красными от вспышки, как у блудливой кошки, зрачками. Ярко-алое платье, цвета крови, одно плечо нагло открыто. Она смотрит на Евгения во все глаза. Так смотрят на тех, кого любят. Или кого хотят убить.

Кто это, Игнат? Это Рита Рейн. Известная танцовщица. Ха-ха, я тружусь над тобой рука об руку с Беловолком, делаю из тебя Любочку до конца, чтобы ты знала все ее окружение и не ударила в грязь лицом. Игнат лежал на ней, прижимая ее к горячей, сбившейся в комки отельной простыне. Хотел ее поцеловать — она отвернула голову. Трудись, трудись, может, я тебе и заплачу. Он хохотнул, сильнее вонзился в нее. Рита Рейн, в ней, кажется, есть какая-то испанская кровь, что ли… не помню, кажется, ее дед был латинос, а может, испанский мальчик, привезенный в Москву из какой-нибудь военной Малаги или Барселоны. Яркая баба, это да. Она протянула руку, лежа под ним, взяла журнал с тумбочки, поднесла к носу. Он вырвал у нее журнал из руки, смеясь. Эта Рита баба не промах. Весь мир со своими танцами объездила. Танцевала и в паре, отличный партнер у нее был, хорошенький такой мальчик, сладенький немного, но виртуоз, аргентинское танго, танцы фламенко, всякое такое. Деньги огребали лопатой. Рита хотела свою школу танца открыть в Италии. Уже договаривалась в Риме, как оно все будет. А мальчик возьми и сбеги. Но самое смешное не в этом. Самое — ухохочешься!.. — смешное было в том, что Женька от нее сбежал.

Как — Женька?.. Какой Женька?..

Брат мой, Женька. Он ее в Америке подцепил. Она тогда была замужем в Америке. Дернула с Женькой от мужа. Женька ей больше подошел, видать. Ну, мы с Женькой кобели известные. Она изогнулась под ним, лягнула его пяткой. Беглая жена, видишь ли, пожертвовала мужем ради любовника. А дальше что?.. А дальше то. Она-то в него влюбилась, а Женька с ней лишь поиграл. У нас, мужчин, так уж водится, сама знаешь. Вы нас — в брачную койку, а мы от вас… В другую брачную койку, так?.. Угадала. Женька бросил Риту ради Любочки. Потому что Ритка для него была игрушка. А Любку он полюбил. Полюбил, дурак. И женился на ней. Все честь по чести. Бедный парень. Он же не знал, что Любка лесбиянка.

Тебе и это известно?.. Мне известно все.

Пусти меня. Она оттолкнула его руками с силой, выскользнула из-под него, обтерла мокрое тело краем скомканной простыни. Схватила журнал. А это кто? Говори. Певец Люций. Какой лохматый!.. Она глядела на фотографию, а могла бы и не глядеть, она уже выучила все лица наизусть: полуголый, как из бани, с волосами, по-негритянски заплетенными в косички, блестевший в лучах римских фонарей, в брызгах фонтана всем мышечно-играющим, смуглым телом. Стоит за голым плечом Любы и жрет глазами колье на ее груди. Люций был на твоем последнем концерте. Он прибегал к тебе за кулисы. Да, вспомнила. Он расцеловал меня и шепнул мне на ухо, что у меня поменялся тембр голоса, что я зря провожу эксперименты с вокалом. А я шепнула ему, что вообще буду скоро менять амплуа. А он вытаращился: в оперу пойдешь, что ли?!.. Забавный. Расскажи о нем. Что рассказывать, вся Москва знает. Скандалист, позер, похабник, хулиган, одиозная фигура, в гостиницах на гастролях графины об стенку бьет, морды бьет метрдотелям, штрафы платит по штуке долларов. Красиво жить не запретишь.

А это кто?.. Черт, это же Григорий Зубрик. Гришка Зубрик, толстобрюхий банкир, у, урод недорезанный. Лицо Игната перекосилось. Дай сигарету! Он закурил, обдал ее дымом. Зубрик, сука, по прозвищу Громила. На фотографии его оттопыренное брюхо чуть не касалось бедра Башкирцевой. Одну руку Зубрик бесцеремонно положил на плечо Евгению. Друг?! Хорош друг. Я с ним дело имел. Больше не хочу. Игнат курил быстро, жадно затягиваясь. Бросил недокуренную сигарету в гостиничное блюдо, где стоял графин и два стакана. Наймет киллера запросто за гроши, за пару тысяч, если, не дай-то Бог, не состыковались из-за денег. У этого деньги — Бог. Бог и вся Вселенная, ну, и он сам. А люди — инструменты для добычи денег. Изломанные инструменты бросают. Кидают в огонь на переплавку. Швыряют в мусорное ведро. Бойся Зубрика. Бойся.

Кстати, вот Зубрику можно бы сплавить твою драгоценность. Твой Тюльпан. Если я не ошибаюсь, Бахыт дорого оценил его. Если это даже копия, все равно она очень дорогая. Копия чего?.. Ничего. Не твоего ума дело. Копия очень древней вещи, искусно сделанная. Бахыт мне объяснил. Ты его все время с собой таскаешь?.. Не советовал бы. Украдут. Потеряешь. Это опасно. Я всегда делаю все, что опасно. Быть Любой тоже опасно. И еще никто…

Никто, кроме этих трех мужиков, не знает, кто ты такая?! Никто в целом мире?!

Говори мне лучше, кто тут на фото пялится в объектив.

Ну, поодаль ты стоишь. Спрятался в тень. Близнецы вы… или ты младше?.. Младше на год. Мы погодки. Мы просто очень похожи. Нас в школе так и звали — Близнецы. Если бы Беловолк постарался, он мог бы из меня сделать Женьку, как из тебя сделал Любку, да вот беда, все знают, что Женька умер. Ты знаешь, как погиб Евгений?.. Нет. Он внезапно сделался мрачным, лицо почернело, налилось кровью. И знать не хочу.

Остался один человек. Этого она знала. Ближе к срезу кадра, к раме застывшей гиперреалистической картины, мерцало, хитро скалясь, восточное, раскосое лицо, уже до морщинки знакомое ей. Бахыт Худайбердыев. Эксперт антикварного салона «Альфа-Арт».

Бахыт глядел на Риту Рейн.

Глядел неотрывно.

На качественном, фактурно и цветово проработанном, мастерски сделанном глянцевом снимке было видно, как эксперт смертельно бледен.

Вся компашка румяная, смуглая, цветущая, все-таки Италия, Рим, солнце, соки, загар, сладкая жизнь, все выглядят как люди, а он отчего такой бледный, как наркоман, спросила я Игната. Он посмотрел на меня, как на зачумленную. «Что, я все должен знать?! Обо всем должен тебе докладывать?! — вдруг заорал он. — Ты что, собираешься строить из меня шпиона?! Или соглядатая?! Или домашнего психолога?! Что ты задумала?!» Я заткнулась. Еще не хватало, чтобы Игнат прицепился ко мне и стал выпытывать из меня, вытягивать клещами, зачем, для чего мне нужны все эти люди.

* * *

Здесь мостовина в один обол,

Жалко уснуть, утонуть не страшно.

Если прилягу -

С моста Мирабо

Скинь меня, стражник…

Юлия Беломлинская

Он стоял рядом с золотой Жанной, на улице Риволи, по которой два века назад оголтелый народ, топоча башмаками и сабо, бежал брать Бастилию, и курил, курил без перерыва. Он стал много курить, это нехорошо. Черные, задымленные, как Париж, легкие. Завтра съемки в Провансе. Последние кадры фильма о Понтии Пилате, казнившем Христа. Старый Пилат, в горах, на обрыве, судорожно хватается руками за голый камень, шепчет: я не убивал Тебя, Господи, не убивал, тебя убила чернь, это все народ, это все он. У меня нет моего римского народа. У Тебя — нет Твоего иудейского. Мы квиты. Прости меня. Прости. Актер не тянет эту роль. Горы потом назвали его именем. Массив Пилат.

Рене Милле, бросай сигарету. Она все равно не придет. Никогда не влюбляйся в актрис, они все сучки. Влюбляйся в буфетчиц, в официанток. А еще лучше — в гостиничных горничных. Удовольствие на одну ночь. Просто и со вкусом. А если ты горничную возьмешь замуж, она будет все уметь — и белье накрахмалит, и без пирога тебя не оставит. К черту актрис.

Он отшвырнул щелчком окурок, произнес: тысяча чертей, — поправил стоячий воротник плаща. В Париже стоял теплый, серый и туманный февраль, девушки несли в руках фиалки, ветки цветущего миндаля. Он пошел крупным, размашистым шагом по Риволи. Ему в глаза бросилась афиша: «РУССКАЯ ПЕВИЦА ЛЮБА БАШКИРЦЕВА, ПОКОРИВШАЯ МИР, В СВОЕМ ШАРАБАНЕ — НА СЦЕНЕ „ОЛИМПИИ“!» О, Люба приехала, подумал он весело. Бедная Люба, недавно у нее погиб муж, так глупо, его убили. В этой странной и опасной России сейчас всех убивают. Люба молодец, пережила горе, снова выступает. Надо бы сходить на ее концерт, уважить девушку. Как жаль, что у них с Женей не было детей, Люба хотела ребенка, она сама ему об этом говорила.

Милле остановился перед красно горящей вывеской: «Patisserie». Выпить, что ли, горячего кофе с булочкой? Февральский вечер, удивительно теплый, как в апреле… Девушки с фиалками в руках… Купить фиалок и подарить барменше?.. И закрутить новый роман?.. Отчего мужчина не может на свете без женщины?.. Как хорошо было бы без женщин… Как просто и понятно… Он вошел в булочную. На столиках горели свечи. Живой свет, как это приятно. «Булочку с абрикосами, — с улыбкой обратился он к подскочившей девочке, — и чашку „эспрессо“». Девочка сделала книксен, убежала, вернулась с подносом, взяла дымящуюся чашку — и, вместо того чтобы поставить ее на стол, сунула ему в руки. «Погрейте руки, месье, они у вас замерзли». Их пальцы соприкоснулись. Он засмеялся. Поставил чашку. Взял руку хорошенькой официанточки в свою, поднес к губам, нежно поцеловал.