Устройство и его дубль - Мюррей Лейнстер

— Ты в этом уверен? — рявкнул Мэннерд.

Коглен кивнул. Он был уверен. Он видел, как действовало это поле. И отчасти даже выяснил каким образом. Теперь он мог сделать то, что первоначальным создателям этого устройства было не под силу. Мировая история, разумеется, уже знала такие случаи. Как-то раз один голландец, делавший очки, сложил вместе две линзы и получил подзорную трубу, которая увеличивала предметы, но — вот незадача! — показывала их вверх ногами. А на другом конце континента, в Италии, некий Галилео Галилей прослышал об изобретении и всю ночь ломал голову — а на следующее утро смастерил подзорную трубу, настолько превосходившую ту, о которой говорилось в слухах, что по ее образу и подобию по сей день делают все бинокли.

— Я буду финансировать исследования, — немедленно сказал Мэннерд. — Если ты заключишь со мной контракт. Все без обмана. Выгодное дело.

Он взглянул на дочь. Ее лицо было непроницаемо. Вдруг взгляд Лори просветлел. Она улыбнулась отцу. Тот улыбнулся в ответ.

— Томми, — сказала она, — если у тебя получится… неужели не понимаешь? Пойдем-ка на минутку в другую комнату. Я хочу поговорить с тобой!

Он прищурился. Потом плечи его распрямились. Он глубоко вздохнул, пробормотал четыре слова и сказал:

— Ха!

Потом взял ее под локоть и увел в соседнюю комнату.

— Это же прямая выгода! — бушевал Мэннерд. — Заморозка, которая дает энергию! Электростанции в тропиках! Заводы, которые будут работать от тепла Гольфстрима!

— Но разве это не такая же утопия, как устройство, у которого есть дубль? — поинтересовался Галиль.

— Нет, — отрезал Мэннерд. — Это наука! Я этого не понимаю, но это наука! И потом, Лори хочет выйти за него замуж! И вообще, я знаю этого парня! У него все получится!

Зазвонил телефон. Они услышали, как Коглен поднял трубку.

— Лейтенант! — крикнул он. — Это вас!

Галиль взял телефон. Он нарочито не замечал ни нового, уверенного выражения в глазах Коглена, ни радости, которой так и лучилась Лори. Он сказал что-то по-турецки и повесил трубку.

— Я возвращаюсь обратно на улицу Хусейна, — сказал он отрывисто. — Что-то произошло. Бедный месье Дюваль впал в истерику. Им пришлось вызвать врача. Они не знают, что случилось, но в комнате произошли изменения.

— Я еду с вами! — немедленно заявил Коглен.

Лори не пожелала оставаться в неведении. Мэннерд тоже засобирался. Все четверо снова набились в полицейскую машину и поехали обратно в бедный квартал, где стоял дом, в котором находилась комната с дублем устройства. Лори сидела рядышком с Кошеном, и вид у обоих был самый что ни на есть радужный. Галиль смотрел на проносящиеся мимо улицы и здания. Проезжая часть с каждой минутой становилась все темнее и уже, а дома, казалось, обступали мчащуюся машину и нависали над ней.

— Аполлоний предусмотрел все, — нарушил он наконец молчание. — Ему так необходимо было убить вас, мистер Мэннерд, что он даже изобрел повод появиться у вас в номере, чтобы осуществить свое черное дело, хоть и надеялся, что бомба, которую он заложил на улице, уже сделала за него эту работу. Видимо, его фальшивый чек должен был вот-вот прийти в банк! И с письмом он тоже хитро придумал. Оно должно было перевести все подозрения на создателей загадки древней книги.

Мэннерд хмыкнул.

— Что произошло там, куда мы едем? Что это за изменения? — Потом спросил подозрительно: — Какие-нибудь оккультные штучки?

— Сомневаюсь, — отозвался Галиль.

В узком переулке уже стояла еще одна машина. Полицейские, охранявшие дом, вызвали врача, который, по всей видимости, еще не успел уйти.

Они поднялись в комнатку на втором этаже. Там находилось трое полицейских и вальяжный усатый человек в штатском. У него был тот значительный вид, который часто встречается у врачей — как европейских, так и азиатских. Дюваль лежал на брезентовой койке, очевидно, предназначавшейся для кого-то из полицейских. Он спал. Лицо у него было истерзанное. От воротничка были с мясом отодраны пуговицы, как будто он рвал его в приступе безумия. Руки француза были перебинтованы. Врач принялся пространно объяснять что-то Галилю по-турецки. Затем лейтенант начал расспрашивать своих подчиненных. Теперь на полу стояла переносная электрическая лампа. Она давала вполне сносное освещение.

Коглен обвел комнатку взглядом. Изменения? Никаких изменений, если не считать койки… Нет! В прошлый раз на полу вокруг Дюваля были разбросаны книги. Галиль сказал, это исторические справочники, в которых Дюваль пытался найти какие-то упоминания о самом доме. Часть из них до сих пор была в комнате, где-то с полдюжины. Раньше их было втрое или вчетверо больше. Остальные куда-то делись.

Но вместо них появились новые предметы.

Коглен рассматривал их, когда раздался голос Галиля:

— Полицейские услышали, как он начал издавать какие-то странные звуки. Они пришли сюда и увидели, что он взволнован до невменяемости. Руки у него были обморожены. Он держал магнит у серебристой пленки и бросал туда книги, все время что-то крича. Книги, попавшие в серебристое облако, исчезали. Он не говорит по-турецки, но одному из моих людей показалось, что он кричал по-гречески. Они утихомирили его и вызвали врача. Он так буйствовал, что врач сделал ему укол успокоительного.

— Черт! — выругался Коглен.

Он наклонился над предметами, лежавшими на полу. Там было стило из слоновой кости, грубое тростниковое перо с чернильницей — чернила в ней смерзлись в ледяную глыбу и только сейчас чуть подтаяли — и лист пергамента, покрытый письменами. Они принадлежали той же руке, что и надпись относительно «ледяной границы бытия», «посвященных» и «Аполлония» в древней книге со злополучными отпечатками. Еще был кожаный кушак с пряжкой превосходной работы, кинжал с рукояткой из слоновой кости и три книги. Все они выглядели новыми, но это были не современные печатные книги, а рукописные, написанные на тяжеловесном греческом восьмисотлетней давности, без пробелов между словами, знаков препинания и разбивки на абзацы. Их переплет и оформление в точности совпадали с «Алексиадой», написанной восемьсот лет назад. Только… только они были совершенно новыми.

Коглен взял одну из них в руки. Это была «Алексиада». Она представляла собой точную копию той, в которой стояли его отпечатки, до мельчайших деталей резьбы на медальонах, которыми была украшена кожаная обложка. Это был тот самый фолиант — только на восемьсот лет моложе. И очень холодный.

Дюваль не просто спал. Он был без сознания. По мнению врача, он был настолько близок к безумию, что его во что бы то ни стало требовалось успокоить. И его успокоили. Еще как.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});