Участник поисков - Борис Иванов

Но это трудно — по крайней мере, для двенадцатилетнего малька — все время пребывать в состоянии опасливой, напряженной сосредоточенности. От этой сосредоточенности на еле заметных тенях и едва слышных звуках Орри устал гораздо больше, чем от петляния по едва видным тропинкам. Его все сильнее притягивал запах, исходящий от пакета с сандвичами. С луком и с печенкой. И с чем там еще?

Кажется, с сыром. Надо проверить.

Собственно, у ключа под камнем Орри надо было быть к ночи, так сказал Нолан. Так что вполне можно сделать дневной привал. Надо только добраться до Невидимого ручья. Там можно будет прикорнуть в тени больших валунов, зарывшись в теплую груду опавшей листы, и утолить голод бутербродами Клавдия, а жажду — водой из Невидимого ручья.

Ручей не заставил себя ждать, заявив о себе еле слышным журчанием между скрывающими его валунами и сырой свежестью, пахнувшей вдруг, словно ниоткуда. Орри сноровисто — как учил его Нолан — соорудил себе незаметное убежище под нависшим над ручьем валуном.

Усевшись там так, чтобы быть как можно незаметнее со стороны, он глубоко вдохнул уже начавший изменяться воздух Леса.

Да, верно, климат Большой Колонии не знал сезонных изменений. Но в то же время это было и неверно. Просто все сезоны здесь норовили сменить друг друга за одни сутки. Морозные рассветы сменялись сырыми и дождливыми утрами, а тем на смену приходил солнечный день, кульминацией которого становился пронизанный застывшим зноем, душный полдень, за ним следовал затянутый тучами, а потом — утопающий в струях проливного дождя вечер. А под конец пронизанный ледяными ветрами закат сменяла ночь, во время которой мог случиться и настоящий снежный буран.

Изменения природы здесь были молниеносны и нечувствительны в одно и то же время.

Вот и сейчас — воздух между вершинами все еще дрожал от полуденного зноя, нагретая почва источала тепло. Но Орри ясно ощутил в наполнившем его легкие воздухе сырой и горьковатый привкус осени. Он усыплял, этот привкус.

Орри набрал пригоршню ледяной воды из ручья и жадно проглотил ее. Потом еще и еще. А потом вдруг, не успев прожевать и первого куска сандвича из пакета, вдруг кувырнулся в приготовленную кучу листвы и замер, свернувшись калачиком, сморенный внезапно навалившимся на него глубоким сном.

* * *

Когда он открыл наконец глаза, далекое небо Большой Колонии уже затягивали тучи. Кое-где сквозь них еще пробивались яркие лучи здешнего солнца, и в лучах этих пели звенны.

Пели, звенели, шелестели так, словно Лес был полон ими. Да так оно и было — это был их час. И они старались вовсю: творили свое странное веселье — то ли спешное дело, то ли праздник, то ли обряд. Шелестом своим и звоном пугали непосвященных и приветствовали старых друзей. Сами кого-то пугались и радовались кому-то.

Но не показывались.

Про то, что Лес звеннов у Сонного озера — исконное обиталище этого древнего племени, озорного и опасливого, не знал в Большой Колонии только ленивый. Свидетельств тому было предостаточно. И гнезда, свитые на день и брошенные совсем недавно, и жертвы, возложенные на неприметные алтарики, и следы маленьких костерков — за минуты до появления людей тщательно загашенные. А еще были знаки и надписи — понятные только самим звеннам да немногим посвященным из других разумных племен. И обрядовые ленты травы на священных деревьях и кустарниках. И только самих звеннов не было видно.

Они открывались очень немногим — зыбкие и переменчивые, мастера отвода глаз, чемпионы быстроты, маскировки и мимикрии. Только тем, кому доверяли. Друзьям. Таких было немного в каждом поколении переселенцев с Земли и других, населенных человеческим племенем Миров. А среди этих немногих еще меньше было охотников рассказывать о звеннах лишнее. И уж совсем немногие — такие, как еретик от науки Да Коста да великий врун и насмешник Ангел Ангелов — сподобились оставить миру свои «Наблюдения и воспоминания». Книги обоих классиков звеннологии назывались одинаково, и в них-то и сосредоточились, собственно, основные знания Человечества еще об одном Разуме, встреченном им в его неудержимом и немного бессмысленном странствии по все новым и новым Мирам.

Были, правда, также многочисленные кадры спецсъемок и протоколы с подробнейшими описаниями случайных контактов со звеннами различных научных и ненаучных экспедиций, но они лишь немного добавляли к тому, что сами звенны пожелали рассказать о себе людям.

Они быстро освоили земные языки, эти звенны. И людскую письменность особенно. Ибо звуками общаться с ними не получалось. А вот люди языка звеннов так и не раскусили.

По крайней мере до такой степени, чтобы свободно ими пользоваться при общении с Зыбким племенем.

...Оно — это племя, действительно, соответствовало своему прозвищу — ненадежное и настырное одновременно.

Никто не знал, появятся ли звенны в условленном месте или снова обманут.

Никто — особенно из тех, кому часто приходилось бродить по лесам Большой Колонии — не знал, не выглянет ли сейчас из-за его плеча радужный лик звенна.

Никто никогда не видел мертвого звенна.

По крайней мере с тех пор, как охота на них была строжайше запрещена.

Они, конечно, были смертны. Как и все, что живет. Должно быть, много их гибло во время частых на этой планете лесных пожаров. Они никогда не искали спасения на равнинах. Там у них был враг более страшный, чем пламя лесного пала — голод и хищное племя крохотных мышей-пираний, обитавших в здешнем степном травостое.

Были, наверное, у представителей Зыбкого племени и другие причины смерти. Хвори и войны. Исполнение Клятв и обрядов. И те из звеннов, кто был дружен с людьми, бывало, исчезали навсегда. А те, кто приходил на их место — звенны завещали друг другу друзей, — искренне горевали по тем, кого не стало. Бывало, что и по людям тоже.

И звенны тщательно следили за тем, чтобы хрупкие, рассыпающиеся в пыль уже через несколько минут после того, как жизнь покидала их, останки ушедших в вечность соплеменников не доставались никому, кроме Огня и Ветра. Это были их боги смерти — Огонь и Ветер. И богами жизни и обновления тоже были они.

Огонь и Ветер. Ими часто клялись в Лесах.

* * *

Орри подобрал рассыпавшиеся по траве и листьям бутерброды — они уже начали черстветь, но местные муравьи оставили земную пищу в полном небрежении — и, недовольно сопя спросонок, пополз умываться из небольшого бочажка, что образовался в течении ручья — чуть поодаль.

Он плеснул себе в лицо пригоршню ледяного холода и ВДРУГ, присмотревшись к неверным очертаниям отраженного в неспокойной воде мира, понял, что за спиной у него — Лагах в двух от приютившего его валуна — сидит Чжанн.

— Привет! — с напускной небрежностью бросил он задумчивому звенну. — Давно меня тут сторожишь?

Бессмысленно было допытываться у гигантского богомола, откуда он взялся тут, как и зачем нашел Орри и вообще о чем-то, что тот и так скажет, если сочтет нужным. Точнее, напишет.

Радужным сиянием по воздуху.

«Все время, пока ты спал», — написал Чжанн.

И буквы, начертанные снующими с немыслимой частотой многочисленными конечностями звенна, сотканные им из света, отраженного в их псевдохитиновых чешуях, казалось, еще несколько мгновений парили в воздухе перед Орри.

Он поэтому и выучился читать так быстро и так рано — из-за дружбы со звеннами. Никак иначе общаться с ними было нельзя.

«Я долго шел за тобой, — добавил Чжанн. — Почти от самой дороги. Я не мог понять».

Орри поднялся с четверенек, подошел к звенну поближе и уселся, по-турецки скрестив ноги, немного наискосок от старого приятеля. Садиться прямо напротив он поостерегся бы. Опасно долго смотреть на звенна — вот так, глаза в глаза. И глаз у порядочного звенна — штук восемь или двенадцать. И голову кружат их — звеннов — бесконечные метаморфозы и стремительные переходы от одного облика к другому. Двух минут не пройдет, и начинает всякая чертовщина мерещиться. Поэтому человек знающий — а уж Орри-то тут собаку съел— разговаривает со звенном так: садится чуть поодаль от него и на диковинного собеседника только изредка, для порядка, поглядывает — чтобы тот не обижался на невнимание к нему, достойному представителю своего народа. Но чтобы и голова у тебя кругом не шла.

Только когда по воздуху поплывут призрачные, из отражений солнечных бликов сотканные надписи, надо быть внимательным. Они быстро меняются, эти надписи. А звенны не любят повторять сказанное.

То есть — тьфу! — начертанное.

— Чего... — недоуменно шмыгнул носом Орри, — чего ты не мог понять, Чжанн?

«Почему ты не пришел на встречу? Почему не сказал слов?»

Звенны пишут в воздухе по-разному. Одни так, словно школьники на доске. Другие — готикой. Третьи — нервными каракулями, едва понятно.

Чжанн писал той бегущей строкой, которую можно часто видеть в метро или в любом подземном переходе любого города, построенного землянами по всему Обитаемому Космосу. Вполне возможно, он и на самом деле бывал в том же, например, Нью-Чепеле — звенны существа любопытные и незаметные — и там и вдохновился такой манерой письма. Во всяком случае, читал Орри его послания без труда. Вот понимать их удавалось не всегда. Как вот сейчас, к примеру.