Перспективы развития социума - Сергей Шавель

4. Необратимость – свойство однонаправленности процесса, исключающее возможность возврата в начальное состояние, повторение или воспроизводство его протекания (нерекуррентность). Например, необратимым является тот процесс, который используется при приготовлении чая, кофе и т. д. На обыденном уровне такие процессы связывают с необратимостью времени, с достижением так называемой «точки невозврата», когда в экстремальной ситуации самолет не может вернуться на базу из-за нехватки горючего. По словам бывшего посла Украины в Беларуси Р. Бессмертного, «в Украине точка невозврата была пройдена в мае 2002 года, после избрания Литвина спикером Верховной Рады»[133]. В России этот рубеж связывают с приходом в конце 1999 г. В. В. Путина, в Беларуси – с реформами А. Г. Лукашенко. Сегодня, по-видимому, все признают, что возврат к СССР невозможен. Продолжая пример из химии, отметим Нобелевскую премию И. Пригожина 1977 г. «За вклад в термодинамику необратимых процессов, особенно в теорию диссипативных систем»[134]. Ученый сформулировал принцип локального равновесия и теорему о том, что в стационарном состоянии при фиксированных внешних параметрах скорость производства энтропии в термодинамической системе минимальна (теорема Пригожина), и стал одним из родоначальников синергетики. В то же время, как пишет Э. М. Сороко, «И. Пригожин неадекватно абсолютизировал роль случайности, флуктуаций, динамического хаоса, необратимости, непредсказуемости, самой жизни и будущей судьбы человечества, трактуемой в терминах «бросания костей»… Это ретроградная позиция, шаг назад, даже по сравнению с состоянием научных идей начала 20 века»[135].

Социологу некорректно выносить оценочные суждения о том, что выходит за границы его собственной науки. Отметим только один важный момент, о котором пишет М. А. Можейко: «И. Пригожин и И. Стенгерс формулируют предупреждение против непосредственного заимствования социальными науками понятий и методов синергетики». Понятно, что речь идет не о каком-нибудь запрете, а о необходимости адаптирования этих понятий и методов применительно к общественной жизни.

Категориальный статус понятия «неодетерминизм». Изучение литературы по данной теме, в том числе работ М. А. Можейко[136], оставляет некоторый осадок неудовлетворенности: возникает ощущение недосказанности, неполноты определения понятия и его операционализации, обнаруживаются некоторые противоречия в высказываниях родоначальников синергетики (И. Пригожин, Г. Хакен) и постмодернизма. Это вполне объяснимо (и допустимо) тем, что, как отмечает Можейко, «искомая терминология находится в процессе своего становления», «в современной философии шлифуются понятийные средства»[137]. В словарной статье автора приводится следующее определение: «Неодетерминизм – новая версия детерминизма в современной культуре, фундированная презумпциями нелинейности, отсутствия феномена внешней причины и отказа от принудительной каузальности»[138]. Здесь еще нет ответа на вопрос, что это такое, точнее, он предполагается при условии, что мы правильно операционализируем и поймем те термины, через которые определяется искомое понятие. Социологи знают, что такую процедуру можно осуществить, только опираясь на уже имеющиеся методические средства – терминологический аппарат, генезис идей, логику вывода, трансформацию смысла. Не случайно М. Вебер в статье «Наука как призвание и профессия» особое внимание уделял такой личностной черте, как «методическая культура и дисциплина». «Всякой научной работе, – писал он, – всегда предпосылается определенная значимость правил логики и методики – этих всеобщих основ нашей ориентации в мире»[139]. В отношении детерминизма такие подходы не выдерживаются. История исследований данного феномена полна перипетий произвольного толкования, связанных часто с вненаучными ориентациями и предпочтениями: идеологическими, религиозными, корпоративными, даже политическими.

Этимологически термин «детерминизм» означает определение (понятий) в противовес традиционному, идущему от Аристотеля, методу дефинирования по общему роду и видовым отличиям. Спиноза переводил этот термин (с латыни) как ограничение: опредЕлить (с ударением, как в польском языке) – значит установить пределы, не допустить смещения в иные области, т. е. смешивания с другими понятиями. Но со временем этот термин перекочевал из логики в схоластику, теологию и этику, отождествляясь с каузальностью и приобретая статус мировоззренческого принципа. В таком качестве он и вошел в натурфилософию классической механики. М. Борн (1883–1970) – лауреат Нобелевской премии за статистическую интерпретацию квантовой механики – писал: «История показывает, что ведущую роль в развитии человеческого сознания играет наука. Она не только поставляет сырой материал философии, собирает факты, но и развивает фундаментальные концепции о том, как обращаться с этими фактами. Достаточно упомянуть систему Коперника и нью-тонианскую динамику, которую та породила. Эти теории дали начало таким концепциям пространства, времени, материи, силы и движения, которые долгое время оставались в силе и оказали могущественное воздействие на многие философские системы»[140].

Классический период науки характерен не только огромными достижениями, такими как законы инерции, всемирного тяготения, ускорения свободного падения тел, «небесной механики», объяснение морских приливов, веками пугавших прибрежные народы, лунных и солнечных затмений и др., но и своей философской доктриной, получившей название «лапласовский детерминизм». Если Ньютон (1643–1727) говорил, что «было бы желательно вывести из начал механики и все остальные явления природы», то П. Лаплас (1749–1827) сформулировал сам принцип. Он писал: «Ум, которому были ли бы известны для какого-нибудь данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составляющих частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движениями легчайших атомов; не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором»[141].

Справедливости ради стоит признать, что инвективы в адрес Лапласа – одного из создателей теории вероятности наряду с Б. Паскалем – мало оправданы. Фактически он выдвинул гипотезу, напоминающую по форме знаменитый афоризм Архимеда: «Дайте мне точку опоры – и я переверну земной шар», имея в виду мощь правила рычага. Критика сделала имя Лапласа нарицательным и тем самым вписала в историю философской мысли. Пожалуй, можно доказать, что лапласовский детерминизм сохранился бы не дольше, чем, скажем, географический и некоторые другие, если бы не особые обстоятельства. Мы имеем в виду появление в середине XIX в. формационной теории марксизма с ее радикальным выводом о неизбежности гибели капиталистической формации в силу естественно-исторического развития производительных сил, стимулирующих (требующих) соответствующие изменения экономических производственных отношений. Данная теория была немедленно названа «экономическим детерминизмом», и для ее развенчания стали использовать уже прочно забытый детерминизм – лапласовский. Здесь не место вдаваться в содержание тех дискуссий, которые шли по этому поводу, постоянно переходя из собственно научной плоскости в идеологическую и политическую, особенно в период холодной войны. Известно, что сам Энгельс позже в письмах признавал, что отказ от многофакторной модели исторического процесса (М. Ковалевский и др.) и выделение экономики в качестве единственной детерминанты были ошибочны. В письме И. Блоху он пояснял: «Маркс и я отчасти сами виноваты, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии»[142].

Обратим внимание, что критические стрелы в адрес «традиционного» (линейного) детерминизма направлены на детерминизм лапласовского толка – механистический, материалистический или экономический в известном понимании. Так, И. Пригожин называет детерминизм «карикатурой на науку», а Кестлер – «смирительной рубашкой», надетой на философию материализмом XIX в. М. Борн отмечал: «Неограниченная вера в причинность неизбежно приводит к идее о том, что мир является автоматом, а мы сами – лишь маленькие зубчатые колесики этого автомата. Этот детерминизм во многом напоминает детерминизм религиозный, принятый различными вероучениями, проповедующими, что действия человека с самого начала предопределены Господом» [143].

Вместе с тем нетрудно убедиться, что в истории не только философии, но социологии, психологии и естествознания проводятся более тонкие различения оттенков или видов детерминизма. Так, Д. Юм (1711–1776), решая проблему объективности причинно-следственных связей, пришел к выводу, что в науке существование причинности основано на вере и только в психологии каузальность бесспорна как механизм ассоциаций. И. Кант, анализируя условия свободы выбора, выделял детерминизм как «положение об определении произвола внутренними достаточными основаниями»[144] и «предетерминизм, согласно которому произвольные поступки как события имеют свои определяющие основания в предшествующее время, которое вместе с тем, что в нем содержится, уже не в нашей власти».