Остров затерянных душ - Джоан Друэтт

Когда было слишком темно, сыро или ветрено, чтобы заниматься обшивкой дома соломой, парни мастерили мебель, начав с сооружения чего-нибудь, на чем можно было бы спать. По словам Масгрейва, они сделали из жердей и парусины что-то наподобие носилок в количестве пяти штук и подвесили их к крыше на высоте шести футов от земли. Таким образом, днем они могли свободно под ними ходить. Райналь рисует иную картину, описывая дощатые койки в виде длинных ящиков на ножках с простыми тюфяками, наполненными сухим мхом. В соответствии с его данными, они были расставлены вдоль стен, его и Масгрейва кровати находились в углах северной стороны дома, а койки троих матросов – в противоположном конце, каждая под одной из трех стен. Поскольку в данном случае невозможно определить, чья версия отражает действительность, описание Масгрейва представляется более вероятным, так как подвешенные кровати не мешали бы перемещаться в помещении, в противном случае в доме было бы слишком тесно.

Из досок соорудили обеденный стол размером три на семь футов и поставили его в середине комнаты, по бокам – длинные скамьи, а во главе стола сиденьем для капитана служил бочонок. У Масгрейва был стол поменьше; капитан сделал его из сундука, ранее стоявшего в каюте «Графтона», а теперь использовал в качестве письменного стола. Находился он в северном конце дома. На нем стоял ящик с хронометром, а барометр и термометр висели на стене над ним. На полке разместились все книги, что у них были: Библия, «Потерянный рай» Мильтона и пара английских романов, в которых отсутствовало несколько страниц в самых интересных местах. За этим самым столом Масгрейв каждое воскресенье делал записи в своем журнале, используя кровь тюленей после того, как опустела маленькая чернильница, забранная им с разбитой шхуны.

«Эта северная часть дома занята мистером Райналем и мной, остальные занимают противоположную часть, – пишет он. – Кухонный стол помещается у двери на половине матросов. На стенах висят несколько полок, которые вместе с кузнечными мехами и зеркалом дополняют мебель в нашем жилище».

На этих полках, как свидетельствует Райналь, содержались горшки, сковороды и тарелки вместе с лампами, которые они смастерили из пустых жестяных банок из-под тушеного мяса, скрутив для них фитили из нитей парусины, а в качестве топлива использовался жир морских львов.

По всем четырем углам под крышей были сооружены треугольные антресоли для хранения крупногабаритных вещей. Райналь, которому поручили выполнять обязанности врача, получил в свое распоряжение все наличествующие у них медикаменты, которых было только два вида. Первый представлял собой остатки их запаса пшеничной муки, которую, смочив водой, можно было скатывать в шарики и глотать при поносе. Вторым служила оставшаяся у них горчица: ею обжигали кожу до волдырей при различных болях. Сейчас представляется невероятным, что кто-то пытался лечить, скажем, головную боль большим волдырем на тыльной стороне шеи. Однако, видимо, определенный эффект такое лечение имело, потому что боль от волдыря могла быть настолько острой, что на ее фоне меркла первоначальная. Как бы там ни было, но подобное лечение в то время было распространено. И мука, и горчица содержались в мешочке, подвешенном на стене над кроватью Райналя.

И в довершение всего в верхней части стен они прорубили отверстия, в которые вставили стекла, добытые на шхуне.

«Это, – с гордостью сообщает Райналь, – были наши окна».

Учитывая обстоятельства, в которых они оказались, обретение такого атрибута цивилизованной жизни, как застекленные окна, было настоящим триумфом.

Глава 8

Демократия

Несмотря на то что все они теперь пребывали в тепле и уюте, атмосфера в доме становилась напряженной. Деление жилища потерпевших крушение на две половины (более защищенная северная – для капитана и его помощника, а другая – для трех рядовых матросов) повторяло принятое на судах расположение жилых помещений. По традиции капитан и его помощник занимали удобную каюту в кормовой части корабля, а рядовые члены команды толпились в тесном, лишенном всякого комфорта носовом кубрике. В плавании и капитан, и матросы воспринимали такое положение вещей как нормальное, но если Масгрейв был вполне доволен тем, что в дом, который они с таким трудом все вместе строили, было перенесено привычное для судна разделение помещений, то моряки считали, что вовсе не обязаны и дальше мириться с тем положением, которое им предписывала корабельная иерархия.

С тех пор как они оказались на берегу, демократические настроения стали крепнуть в их небольшом коллективе, каждый член которого считался не менее ценным, чем остальные. Такие отношения в значительной мере содействовали их выживанию, а также приводили к тому, что Алик, Джордж и Энри стали гораздо меньше внимания обращать на чины, что довольно скоро стало очевидным. Еще 7 февраля капитан Масгрейв сетовал на то, что они, пусть открыто и не выражая неповиновение, все же исполняли его приказы «с таким видом, который ясно говорил: “Почему бы тебе не сделать это самому?”»

Короче говоря, парни пришли к мысли, что они ничем не хуже тех, кто выше их в чине, и для Масгрейва, капитана старой закалки, это был один из первых признаков мятежа.

«Правда в том, что я больше не имею над ними никакой власти, – жалуется он. – Но я делюсь с ними всем тем, что было спасено с корабля, я работал так же усердно, как и любой из них, чтобы улучшить их положение. И я считаю, что благодарность должна бы подвигнуть их к дальнейшему послушанию и исполнительности. Но ждать благодарности от матроса можно до второго пришествия, это общеизвестно», – заканчивает Масгрейв ворчливо.

Франсуа Райналя, четко осознающего, что им необходимо сплотиться, чтобы выжить в испытаниях, выпавших на их долю, охватила тревога сразу же, как только он понял, что происходит. До той поры он с удовлетворением отмечал, что они жили и работали вместе в мире и согласии и, по его словам, «в подлинно братских отношениях».

Иногда, правда, звучали резкие слова, но то были лишь минутные размолвки, которые вполне можно списать на перенапряжение. Теперь же, по всей видимости, дом, который они строили с такой единодушной целеустремленностью, мог стать причиной раздоров, и Райналь, осознавая это, пишет: «Если в наших взаимоотношениях завелись бы обиды и враждебность, то последствия были бы катастрофическими, ведь мы так сильно зависели друг от друга!»

Впрочем, достаточно было постараться по-человечески понять друг друга. Все уже привыкли к регулярно случающемуся дурному настроению Масгрейва, понимая, что именно по этой причине он завел себе привычку далеко забредать в одиночестве. Эти жуткие приступы депрессии могли спровоцировать и плохая погода, и вынужденные задержки в строительстве дома, и неудачная охота на тюленей, и ежемесячные даты, такие как день отплытия из Нового Южного Уэльса или ночь, когда «Графтон» разбился о рифы. Все пятеро иногда впадали в отчаяние, но Масгрейв был единственным среди них женатым человеком, обремененным ответственностью за свою семью. Поэтому он был снедаем неослабевающим чувством вины, неведомым остальным.