Кража в Венеции - Донна Леон

часа. Впрочем, напрасно ли? Они с Вианелло мило поболтали, Брунетти вспомнил юность и получил подтверждение (причем из незаинтересованного источника) своей гипотезы о том, что некоторые люди испорчены от рождения. Словом, провел время намного плодотворнее, чем если бы просидел с полудня до вечера за столом, перечитывая бумаги.

Позже эта уверенность лишь окрепла: остаток вечера Брунетти только тем и занимался, что читал расшифровки допросов, инструкцию по корректному обращению мужчин-полицейских с подозреваемыми противоположного пола и новый трехстраничный бланк, который следует заполнять, если потерпевший получил травму на рабочем месте. Единственное утешение пришло по электронной почте – имейл с кафедры истории Университета Канзаса. В сообщении говорилось, что преподавателя по имени Джозеф Никерсон у них на факультете нет и курс «История мореплавания и средиземноморской торговли» университетской программой не предусмотрен. Проректор, чье имя фигурировало на упомянутом Брунетти рекомендательном письме, разумеется, не подписывал ничего подобного.

Комиссар был готов к этому и скорее удивился бы, если бы выяснилось, что дотторе Никерсон действительно существовал. Брунетти набрал телефонный номер синьорины Элеттры – узнать, насколько результативными были ее изыскания, но она не подняла трубку. И хотя была всего половина седьмого, он решил, что такому хорошему примеру грех не последовать, и тоже отправился домой.

Закрыв за собой входную дверь, Брунетти услышал, как Паола настойчиво зовет его по имени из глубины квартиры. Войдя в спальню, на фоне угасающего заката он увидел силуэт жены, которая стояла, неестественно скособочившись. От боли? От отчаяния? Одна ее рука была закинута за плечо, так что локоть торчал в сторону, другая была видна лишь наполовину… Острая боль? Грыжа межпозвоночного диска? Сердечный приступ? Брунетти поспешил к Паоле, чувствуя, как внутри у него холодеет.

Тут жена повернулась к нему спиной, и он увидел, что пальцами обеих рук она держится за змейку на платье.

– Гвидо, помоги мне! Бегунок заклинило!

Брунетти понадобилось пару секунд на то, чтобы сообразить, что в таких случаях требуется от любящего мужа. Он осторожно убрал ее руки от змейки, наклонился, чтобы лучше рассмотреть тонкую полоску серой ткани, попавшую под бегунок. Захватил пальцами ткань над бегунком и попытался сдвинуть его с места – сначала вверх, потом вниз. После нескольких попыток его усилия увенчались успехом, и Брунетти застегнул змейку до самого верха.

– Вот и чудесно! – сказал он, целуя Паолу в волосы и оставляя свое бешеное сердцебиение за скобками.

– Спасибо! А ты что сегодня наденешь?

Давным-давно Брунетти имел неосторожность изъявить желание пойти к ее родителям в том же костюме, что носил целый день на работе. Паола посмотрела на него так, словно он начал застольную светскую беседу с непристойного предложения в адрес ее матери. С тех пор, чтобы не выглядеть в глазах жены неотесанным профаном, далеким от условностей и правил приличного общества, Брунетти всегда выбирал костюм, который, по его мнению, она сама сочла бы наиболее подходящим.

– Надену темно-серый!

– Тот, от Джулио? – спросила Паола нейтральным тоном.

Мнение о Джулио, давнем друге мужа, она держала при себе. Он и Брунетти шесть лет учились в одном классе, пока Джулио жил у тетки в Венеции, а его отец находился на иждивении у государства. Тот факт, что Джулио неаполитанец, ничуть не помешал Гвидо мгновенно проникнуться к нему симпатией. Находчивый, прилежный, жадный до знаний и удовольствий, его друг, как и сам Брунетти, был сыном человека, чьего поведения многие не одобряли.

И, опять-таки как и Брунетти, Джулио решил изучать криминальное право, но познания свои использовал для того, чтобы защищать преступников, а не арестовывать их. Как ни странно, это нисколько не повлияло на их дружбу. Знакомства и дружеские связи Джулио, не говоря уже о его огромном влиятельном семействе, служили Брунетти своего рода магической защитой в те годы, когда он работал в Неаполе, – и Гвидо в равной степени был признателен другу и желал поскорее забыть этот факт.

Несколько месяцев назад Брунетти ездил в Неаполь, чтобы поговорить со свидетелем по одному делу, и в первый же вечер они с Джулио встретились за ужином. За те пять лет, что они не виделись, волосы Джулио совсем побелели так же как и усы под длинным пиратским носом. Зато оливковая кожа отчаянно противилась старению, и от этого контраста – седые волосы и смуглая кожа – лицо выглядело особенно моложавым.

Брунетти опрометчиво начал разговор с того, что похвалил костюм друга – угольно-серый, в едва заметную черную полоску. Из внутреннего кармашка пиджака Джулио достал блокнот и золотую чернильную ручку, написал имя и номер телефона, вырвал страничку и передал ее Гвидо.

– Сходи к Джино. Он за день сошьет тебе такой же.

Брунетти нахмурился. Джулио положил в рот еще один кусочек «рыбы святого Петра»[65], которая, по заверениям ресторатора, была поймана «не далее как сегодня утром», потом внезапно отложил вилку и взял один из телефонов, лежавших тут же, возле его тарелки. Он набрал короткое текстовое сообщение, посмотрел на друга с широкой довольной улыбкой и вернулся к ответственному делу – поглощению ужина.

Они разговаривали о своих семьях, а не о текущих политических событиях – многолетняя традиция. Дети росли, родители старели, болели и умирали; все, что не касалось семьи, было за пределами круга, ограничивавшего темы для беседы. Старший сын Джулио бросил бизнес-школу Боккони[66] и стал рок-музыкантом. Дочка, которой было восемнадцать, встречалась с совершенно неподходящим парнем.

– Я стараюсь быть хорошим отцом, – сказал Джулио. – Хочу, чтобы мои дети были счастливы и у них в жизни все складывалось. Но я же вижу, что они идут не туда, и ничего не могу с этим поделать! Все, чего я хочу, – это уберечь их от беды.

Брунетти всем сердцем желал того же.

– А что не так с ее парнем? – спросил он и осекся.

Невысокий лысый мужчина подошел к их столику и поздоровался с Джулио. Тот встал, пожал ему руку, поблагодарил за то, что так быстро приехал. По крайней мере, так Брунетти истолковал их беседу, потому что оба говорили на неаполитанском наречии, которое для него звучало почти как суахили.

Минуту спустя незнакомец повернулся и посмотрел на Брунетти, который тоже встал и поздоровался с ним за руку. Взгляд мужчины пробежал по нему сверху донизу, потом переместился за спину комиссара. Тот в замешательстве замер, будто при появлении внезапной опасности.

Уже по-итальянски, хотя и с изрядной долей звуков «ш», произнося «г» вместо «к» и откусывая окончание слов, будто головы у предателей, незнакомец попросил Брунетти не волноваться – мол, он всего лишь хочет взглянуть на его спину. Опираясь рукой на столик, он встал на одно колено, и только тогда комиссара осенило: это, наверное, и есть тот самый