Последний полустанок - Владимир Немцов

Свет, как говорится, не без добрых людей. Стоило лишь товарищу Медоварову несколько раз появиться в папином кабинете, как Аскольдик был оформлен в НИИАП — правда, на очень скромную должность помощника фотолаборанта. (Римма с усмешкой утверждала, что здесь учитывалась его склонность к фотографированию девушек на пляже.)

Аскольдик великолепно устроился. Всю работу по проявлению и печатанию фотоматериалов к отчетам и диссертациям выполнял сам лаборант, у которого не было состоятельного отца, а потому при сдельной оплате эта система оказалась подходящей для обоих сотрудников фотолаборатории. Аскольдик даже умудрялся приезжать в институт через день. Сегодня он приехал уже на другой машине. «Москвич» оказался мальчику тесным.

— Итак, — изгибаясь перед Нюрой, разглагольствовал Аскольдик, — вы гнушались моим стареньким «Москвичом», а теперь вон она, моя лошадка.

Широким жестом он показал на стоявшую в тени здания бирюзовую «Волгу».

— Товарищ Поярков хоть и ведущий конструктор, а ведет себя несолидно, продолжал Аскольдик. — Не понимает он красоты жизни. В прошлый раз я вас видел с ним в ресторане. Неужели он провожал вас домой в автобусе? Разве это мужчина?

— А вы? — Нюра смерила его презрительным взглядом.

Не первый раз приходится терпеть его приставания. Да кто он такой? Красноносенький мальчишка, прыщеватый, слюнявый. Мальчишка в полном смысле этого слова, — которого до сих пор родители чуть ли не на руках носят, отчего он возомнил себя личностью единственно достойной внимания. На танцплощадках без труда завязываются знакомства, и дурочек там достаточно. (Ах, если бы матери знали, что такое танцплощадки!) Все сходило мальчику с рук, ибо он был на редкость хитер и осторожен.

Даже Римма, постоянная посетительница танцплощадок и в какой-то мере близкая по духу этому резвящемуся мальчугану, старалась реже попадаться ему на глаза, боясь, что придется с ним танцевать, — за отказ подобные молодчики жестоко мстят. Она как-то призналась Нюре, что потом долго моет руки, вытирает шею одеколоном, чтобы уничтожить даже память от его неприятного дыхания.

Аскольдик подбирался к уху, нашептывал что-то липкое, грязненькое, и Римме физически было не по себе.

Не мудрено, что Нюра раз и навсегда отвергла внимание Аскольдика, но по другим причинам. Он мог рассуждать о свободе творчества, о западной цивилизации, читать хрипловатым баском декадентские стишки, говорить о книжных новинках, о падении современного искусства. И все это было чужое, наносное. Никакого собственного мнения, все понаслышке, все ради острого словца и показной смелости. А вообще в глазах Нюры он был просто мелким пакостником.

Нюра спускалась по ступенькам и, не глядя на Аскольдика, который увязался за ней, пошла по песчаной дорожке, обсаженной чахлыми деревцами.

— У вас, девочка, отсталые взгляды, — нарочито гнусавя, цедил сквозь зубы Аскольдик. — Я считаю, что у каждого настоящего мужчины должна быть собственная машина.

— А у вас разве собственная?

— Могу предъявить права. Там указано, кто владелец машины.

— Вы ее сами купили?

Аскольдик снисходительно повел острыми плечиками и полез в карман за сигаретами.

— Угонять чужие машины я не пробовал.

— Но все-таки она чужая, — упрямо сказала Нюра. — Вы сколько здесь получаете?

— На сигареты хватает. — Аскольдик помахал зажженной спичкой и бросил ее через плечо.

— Значит, машина куплена не на собственные деньги, Вы их не заработали.

— У некоторых студентов тоже есть свои машины. Вы думаете, они покупаются на стипендию?

— Не знаю, — вздохнула Нюра. — Но только детям не дают играть со спичками.

Она хотела было сказать, что собственная машина в руках неоперившегося юнца — явление противоестественное.

Совсем иной спорт его интересует. Римма, правда, очень глухо, но кое-что порассказала, для каких надобностей подчас использовался папин подарок. Однажды Римма, которую Аскольдик с приятелем вызвались отвезти с танцплощадки домой, выпрыгнула из машины чуть ли не на полном ходу. Конечно, разные бывают ребята, честные и хорошие, им можно доверять «Волги» и «Москвичи», но ведь и от хороших, послушных детей родители прячут спички.

Да. Хотела сказать, но вспомнила о своих неприятностях, о неудаче Пояркова — и все другое, постороннее вылетело из головы. К тому же этот мальчишка ничего не поймет. У него свои жизненные установки, свои пути.

Приблизясь вплотную к Нюре, но все же боясь взять ее под руку, Аскольдик вкрадчиво зашептал:

— Почему вы никогда не бываете со мной? Ведь у меня могут быть серьезные намерения.

Нюру душила злость, ей хотелось побольнее оскорбить, обидеть мальчишку, чтобы навсегда освободиться от его противной навязчивости.

— Я не понимаю, что означают на вашем языке «серьезные намерения»?

Пряча суетливые глазки, Аскольдик выдавил из себя:

— Ну, как обычно… Вполне официально.

— Короче говоря, — зло усмехнулась Нюра, — товарищ Семенюк предлагает мне руку и сердце?

Он жалко сморщился и засопел.

— Несколько старомодное определение. Но почему бы и нет?

— Спасибо за честь! Но мне кажется, что вам еще рано строить семью. Сами же говорите, что зарабатываете только на сигареты.

— Ах, вот что вас интересует? — Аскольдик приосанился. — Тогда разрешите вас успокоить. У моего папы достаточно средств, чтобы…

Нюра перебила его:

— Но ведь я отвечаю не на папино предложение. А вы еще мальчик.

— При чем тут возраст? Лермонтов уже в двадцать лет был Лермонтовым.

— Смелое сравнение. Только я говорю не о ваших годах, а о вашем будущем. Что вы умеете делать? Какая у вас цель впереди? Где…

— А если я ищу себя? — заносчиво оборвал ее Аскольдик. — Вам должно быть известно, что таланты проявляются не сразу. В институте, например, я редактировал журнал. Он был довольно оригинального направления… Вы же не знаете моих работ…

— Забавно.

— Зря иронизируете, девочка. Сейчас я не могу предъявить вам ничего оригинального. Да и что стараться! Все равно не напечатают. Приходится чепухой заниматься. Может быть, вам попадались в местной стенной печати некоторые мои опусы? Безделушки, конечно, ничего серьезного. Но советую взглянуть хотя бы на свежую газетку. Там кое-что есть про нашего общего знакомого.

Нюре пора было уходить, и, чтобы отвязаться от назойливого мальчишки, она согласилась посмотреть газету.

Не только Нюра, но и никто в НИИАП не знал, что представляла собой редакторская деятельность Аскольдика в бытность его студентом-первокурсником. С группой таких же, как он, поборников «свободного искусства» Аскольдик организовал машинописный журнальчик «Голубая тишина». В этой тишине довольно громко заявляла о себе пошлость, грязненький анекдот, пляжные фотографии и блаженной памяти декадентские стишки, выдаваемые за новое слово в поэзии. Никаких серьезных политических целей журнал не ставил, был на редкость пресен и глуп. Поэтому, когда выловили этот журнальчик и двумя пальцами, чтобы не испачкаться, подняли его над столом президиума комсомольского собрания, разбиравшего персональные дела сотрудников «Голубой тишины», то пришлось обвинять их скорее в глупости, чем в нарушении комсомольской этики. А пошлость у нас вообще трудно наказуема. Аскольдику все же дали выговор, но, видимо, в целях профилактики и общественной гигиены.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});