Сила и слава - Грэм Грин

Когда они приближались к какой-нибудь деревне, он останавливал мула и подходил к хижинам, насколько хватало смелости, пешком – ведь тут могли сделать остановку полицейские, – а потом быстро проезжал дальше, ни с кем не заговаривая, а только бросая встречным «Buenos dias», и на лесной тропинке снова разыскивал след подков лейтенантской лошади. В голове у него было пусто – ни одной ясной мысли, хотелось лишь как можно дальше уйти от той деревни, где он ночевал. Спасенные из портфеля бумаги он по-прежнему сжимал в кулаке. Кто-то привязал ему к седлу гроздь бананов штук в пятьдесят, и еще у него было мачете и мешочек с запасом свечей; время от времени он съедал по одному банану – спелому, сочному, с коричневой шкуркой и отдающему на вкус мылом. На верхней губе от банана оставался след, похожий на усы.

Через шесть часов он добрался до Ла Канделарии – деревушки, стоявшей на берегу одного из притоков реки Грихальвы: длинный ряд убогих домишек, крытых жестью. Он осторожно выехал на пыльную улицу – было уже за полдень. Стервятники сидели на крышах, спрятав от солнца свои маленькие головки; в узких полосах тени от домишек лежали в гамаках несколько человек. Устав после трудного перехода, мул ступал медленно. Священник сидел в седле, склонившись на луку.

Мул по собственной воле остановился у одного из гамаков; в нем, опустив одну ногу на землю, лежал наискось человек и раскачивал гамак взад-вперед, взад-вперед, создавая легкое движение воздуха. Священник сказал:

– Buenas tardes [добрый вечер (исп.)].

Человек открыл глаза и посмотрел на него.

– До Кармен далеко отсюда?

– Три лиги.

– А тут можно достать лодку – переправиться через реку?

– Да.

– Где?

Человек лениво махнул рукой, как бы говоря: где угодно, но не здесь. Во рту у него было только два зуба – два желтых клыка, торчавших по углам губ, точно у давно вымершего животного, из тех, что находят в глубинах земли.

– Что здесь понадобилось полицейским? – спросил священник, и тут мухи тучей облепили шею мула. Священник согнал их палкой, они тяжело поднялись, оставив после себя топкие струйки крови, и снова облепили грубую серую шкуру. Мул, казалось, ничего не чувствовал и, повесив голову, стоял на солнцепеке.

– Ищут кого-то, – сказал человек.

– Я слышал, – сказал священник, – будто за… поимку гринго обещано вознаграждение.

Человек покачивался в гамаке. Он сказал:

– Лучше быть живым и бедным, чем богатым, но мертвым.

– Догоню я их, если пойду на Кармен?

– Они не в Кармен пошли.

– Разве?

– Они идут в город.

Священник двинулся дальше; проехав ярдов двадцать, он остановил мула у ларька с минеральной водой и спросил продавца:

– Можно здесь достать лодку? Мне надо на тот берег.

– Лодки нет.

– Нет лодки?

– Ее украли.

– Налей мне сидрала. – Он выпил желтоватую, пузыристую жидкость с химическим привкусом; от нее еще больше захотелось пить. Он сказал: – Как же мне переправиться?

– Зачем это тебе?

– Я еду в Кармен. А как переправились полицейские?

– Вплавь.

– Mula, mula, – сказал священник, понукая мула, и поехал мимо неизбежных в каждой деревне подмостков для оркестра и мимо безвкусной статуи женщины в тоге и с венком, воздетым над головой; кусок пьедестала был выломан и валялся посреди дороги. Мул обошел его. Священник оглянулся: в дальнем конце улицы метис, выпрямившись, сидел в гамаке и смотрел ему вслед. Мул вышел на тропу, круто спускавшуюся к речному берегу, и священник снова оглянулся – метис все еще сидел в гамаке, но теперь у него были спущены на землю обе ноги. Поддавшись привычному беспокойству, священник ударил мула. – Mula, mula. – Но мул медленно спускался по откосу, не обращая внимания на удары.

На берегу он заартачился, не желая входить в воду. Священник расщепил зубами конец палки и ткнул его в бок острием. Он неохотно зашлепал копытами, и вода стала подниматься – к стременам, потом к коленям. Мул растопырился, как аллигатор, и поплыл, оставив над водой только глаза и ноздри. Священника окликнули с берега.

Он оглянулся; метис стоял у кромки воды и что-то кричал ему – не очень громко. Слова не доносились на середину реки. У метиса словно была какая-то тайна, которую он мог поведать только священнику. Он махал рукой, зовя его назад, но мул выбрался из воды на береговой откос, и священник не стал останавливаться – беспокойство уже засело у него в мозгу. Не оглядываясь, он погнал мула в зеленый полумрак банановых зарослей. Все эти годы у него было только два места, куда он всегда мог вернуться и где всегда мог найти надежное пристанище – это был Консепсьон, его бывший приход, но теперь пути туда ему нет, и Кармен, где он родился и где похоронены его отец и мать. Было и третье место, но туда он больше не пойдет… Он повернул мула в сторону Кармен, и лесная чаща снова поглотила их. Если они будут идти таким ходом, то доберутся до места затемно, а это как раз то, что ему нужно. Мул, не подгоняемый палкой, шел еле-еле, повесив голову, от него чуть пахло кровью. Склонившись на высокую луку, священник заснул. Ему снилась маленькая девочка в накрахмаленном белом платье, отвечающая катехизис, где-то позади нее стоял епископ в окружении «Детей Девы Марии» – пожилых женщин с суровыми, серыми, исполненными благочестия лицами и голубыми ленточками на блузах. Епископ сказал: «Прекрасно, прекрасно!» – и захлопал в ладоши – хлоп, хлоп. Человек в сюртуке сказал: «Нам не хватает пятисот песо на новый орган. Мы решили устроить музыкальный вечер в надежде, что…» – и священник вдруг с ужасающей ясностью осознал, что ему нельзя быть тут… это не его приход… ему нужно проводить неделю молитвенного уединения в Консепсьоне. За спиной девочки в белом кисейном платье возник Монтес, он взмахнул рукой, напоминая ему…

С Монтесом случилась какая-то беда, на лбу у него была запекшаяся рана. Священник ужаснулся, поняв, что девочке грозит опасность. Он сказал: «Милая, милая» – и проснулся, покачиваясь в седле под медленную поступь мула и слыша позади чьи-то шаги.

Он оглянулся: это метис ковылял за ним, весь мокрый – наверно, переплыл реку. Два его зуба торчали над нижней губой, и он угодливо улыбался.

– Что тебе нужно? – резко спросил священник.

– Вы не сказали, что едете в Кармен.

– А почему я должен это говорить?

– Да мне тоже туда надо. Вдвоем идти веселее. – На нем были штаны, рубашка и парусиновые туфли. Из носка одной торчал большой палец – толстый и желтый, как нечто, вылезшее из-под земли. Он почесал под мышкой и по-свойски поравнялся со стременем священника. Он сказал: – Вы не обиделись, сеньор?

– Почему ты называешь меня сеньором?

– Сразу видно, что человек образованный.

– В лес всем дорога открыта, – сказал священник.

– Вы хорошо знаете Кармен? – спросил метис.

– Нет, не очень. У меня там есть знакомые.

– Наверно, по делам туда едете?

Священник промолчал. Он чувствовал у себя на ноге легкое неприятное прикосновение ладони метиса. Тот сказал:

– Лигах в двух отсюда, недалеко от дороги, есть харчевня. Там можно заночевать.

– Я тороплюсь, – сказал священник.

– Да стоит ли приходить в Кармен в час-два утра? Заночуем в этой харчевне и доберемся до места, пока солнце еще низко.

– Я сделаю так, как мне надо.

– Конечно, сеньор, конечно. – Метис помолчал минуту, потом сказал: – Идти ночью опасно, если у сеньора нет оружия. Я – дело другое…

– Я бедный человек, – сказал священник. – Ты сам это видишь. Меня грабить не стоит.

– А потом еще этот гринго – говорят, он свирепый, настоящий pistolero [здесь: убийца (исп.)]. Подойдет к вам и скажет на своем языке: «Стой! Как пройти…» – ну, там куда-нибудь, а вы его не поняли и, может, двинулись с места, и он вас наповал. Но вы, может, знаете по-американски, сеньор?

– Конечно нет. Откуда мне знать американский? Я бедный человек. Но всем этим россказням я не верю.

– Вы издалека едете?

Священник на минуту задумался.

– Из Консепсьона. – Там он уже никому не повредит. Его ответ как будто удовлетворил метиса. Он шагал бок о бок с мулом, держа руку на стремени, и то и дело сплевывал. Опуская глаза, священник видел его большой палец, похожий на червяка, ползущего по земле. Человек этот, наверно, безвредный. Просто такая уж жизнь – настраивает на подозрения. Спустились сумерки, и почти сразу наступила темнота. Мул шагал еще медленнее. Вокруг все зашумело, зашуршало – как в театре, когда опустят занавес и за кулисами и в коридорах поднимается суетня. Непонятно кто… сразу не определишь – может, ягуары подали голос в кустах? Обезьяны прыгали по верхушкам деревьев, а москиты жужжали, как швейные машинки.

– Когда долго идешь, горло пересыхает, – сказал метис. – У вас случайно не найдется чего-нибудь выпить, сеньор?

– Нет.

– Если вы хотите прийти в Кармен до трех часов, тогда вашего мула надо бить. Дайте мне палку.

– Нет, нет, пусть бедняга идет как хочет. Мне это не важно, – сонным голосом сказал он.