Меч и Крест - Лада Лузина

— Вот вы и здесь, — угрюмо сказала умершая.

И стоило ей заговорить, пламя вмиг погасло, и тело женщины стало прозрачным, словно лунное марево.

Теперь сквозь него были видны горящие окна домов, стеной обрамлявших Пейзажную аллею, и темное беззвездное небо…

— Здесь вы будете собираться каждую ночь, словно кошки, которые, заслышав мышь, не в силах сдержать себя по собственной воле, — сказала покойная с тоской. — Мне пришлось отдать свою власть вам — трем слепым. Но не радуйтесь этому! — нестерпимо простонала она, как будто бесчувственные и одуревшие от жути, они могли обрадоваться сейчас хоть чему-то. — Мой Город — не подарок вам, а проклятье! Моя власть — ваше рабство! Вы избраны на погибель! Я стала первой, но будет и вторая, и третий, и он вновь вернет себе силу, которой был лишен тогда. Вы умрете прежде, чем рябая станет любой, а боль сгорит в огне, ибо ваше спасение лежит там, куда вам нет возврата…

Не сговариваясь, девушки молча попятились назад, подальше от этого тяжелого, немигающего взгляда, который, казалось, необратимо хоронил их сейчас заживо.

— Все. Я отдала вам все… — прошелестел, угасая, ее мучительный голос. — Осталось отдать только это.

Она властно подняла расплывающуюся призрачную руку к небу — и Катя, Даша и Маша одновременно воздели глаза вверх и обнаружили, что оттуда на них стремительно летит нечто большое и темное. И прежде чем они успели броситься врассыпную, их настигла оглушающая чернота…

Но перед тем как провалиться в небытие, Даша увидела, что небо над ними вдруг перестало быть темным, прорвалось тысячью серебряных звезд и мигнуло где-то слева тревожно-красным огнем.

«Самолет», — подумала она и потеряла сознание.

* * *

— Ну че, вертай взад. Вишь, заперто! Во жизнь сволочная!

— Так че нам теперь, на гору пехом?!

— Нет, через забор, со всем снаряжением!

Нервные и препирающиеся аварийщики столпились у запертых ворот, ведущих на скромную территорию Кирилловской церкви, огражденную блочным каменным забором от заполонившей гору многокорпусной психиатрической больницы имени Павлова.

К церковным воротам с улицы Елены Телиги вел удобный асфальтовый подъезд. Но получалось: чтобы сделать еще сто шагов и попасть на горный склон, где прятался необходимый им железный люк, следовало взломать замок на входе в святую обитель или «вертать взад» и карабкаться на склон снизу.

— Все, ехай! Покатались! — раздраженно бросил водителю один из рабочих.

— Погоди, — остановил его Владимир Сергеич. — Глядите, в церкви-то свет…

В узких, как щели, окнах корпулентной Кирилловской церкви мерцало слабое желтоватое пламя.

— Ты, Сергеич, сегодня во-още безбилетный. Так и не лезь! — бухнул тот, что сказал «ехай», и махнул рукой.

— Да чего ты? — остудил его второй. — Он прав. Нужно позвать, они нам ворота и откроют.

— Отсюда не дозовешься… Церковь старая, стены знаете какие! Ну-ка, пособи… — Владимир Сергеич отошел к соседствующей с воротами калитке. Крякнул. Оперся на плечо второго, схватился за прутья и, поставив ногу на стянутую суровой ржавой проволокой ручку, с юношеской молодцеватостью перемахнул двухметровый забор.

— Ждите. Сейчас! — пообещал он.

Рисуясь и гордясь собой, Машин отец зашагал мимо мусорных баков к дородной и белокаменной русской красавице. Дойдя до расчерченной клеткой металлических полос тяжелой деревянной двери, Сергеич замялся, собираясь перекреститься, но постеснявшись делать это на глазах у сослуживцев, нахмурившись, толкнул одну из створок.

Та открылась, отворив вход в высокое квадратное пространство центрального нефа, очерченное уходящими в небо насупленными средневековыми колоннами. Внутри церковь оказалась ужасно маленькой. А ее стены были темными и облупленными, хранившими остатки тысячелетних фресок и пририсованные к ним позже недостающие части святых.

Но нынче, в полутьме, старые, стертые столетиями краски сливались в белые «облака», и Богоматерь в центральной апсиде, с отрезанной временем головой, и отсеченные от туловища босые ноги святых, охранявших поместившийся между ними мраморный иконостас, производили впечатление жуткое и гнетущее.

И из-за этого церковь казалась заброшенной, не живой. Покинутой Богом и людьми…

Но была действующей. И некое неизвестное Сергеичу и, похоже, не предназначенное для взгляда мирских религиозное действо происходило в ней прямо сейчас.

На розоватом полу из ширококостных, подогнанных друг к другу разнокалиберных каменных плит сиял треугольник из оплавленных церковных свечей. А в его центре лежал лицом вниз безликий и бездыханный на вид священнослужитель, упираясь крестообразными конечностями в края непонятного треугольника.

Руки лежащего были неподвижны и безмолвны, ноги неподобающе заголились, и Сергеич сконфуженно попятился обратно, понимая, что увидел то, что не должен был узреть, — чье-то суровое ночное моление.

Он развернулся, намереваясь уйти, и инстинктивно поежился, увидав, что на фресках, справа у дверей, изображены человеческие головы, горящие в муке красного адского огня.

СКРЕЖЕТЪ ЗУБОВЪ

ОГНЬ НЕ УГАСАЮЩIЙ

ЧЕРВЪ НЕУСЫПАЮЩIЙ —

прочел он. А в это время отсеченные головы кричали, пронизанные насквозь извивающимися адскими червями, и скалили скрежещущие зубами рты — неумелые и нарочито пугающие, словно срисованные со школьной тетрадки его сына, когда тот, будучи подростком, любил малевать всякие убийственные ужасы.

Уважаемые прихожане,

в церкви запрещается целовать стены —

гласила бумажка рядом.

Вторженец замер и инстинктивно потянулся тремя сложенными пальцами ко лбу, ощутив вдруг неосознанный и безымянный, но нарастающий и теснящий грудь ужас Хомы Брута, еще не знающего, что ожидает его за порогом полуночной и пустой церкви, но каждой порой своей кожи понимающего уже: лучше не знать этого никогда! Бежать без оглядки, пока еще не поздно!

Поздно.

Владимир Сергеич оглянулся. И сразу узнал, что заставило его занеметь, усомнившись в суровой святости сего ночного моления. Треугольник, в центре которого лежал молящийся, был красным. Таким же кошмарно красным, как и на адовых фресках у двери!

Цепенея, Машин отец подошел к крестообразному телу, утопающему в мокрой и густеющей крови. И понял: молящийся с заголившимися ногами — женщина, в темной и короткой джинсовой юбке.

Ее плотно сдвинутые ноги щерились двумя казавшимися до боли неуместными здесь малиновыми каблуками. Пышные темные волосы обрамляли бледную щеку и застывший, заострившийся профиль.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});