56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев

– Такой-то… – зовет ротный своего солдата.

– Ха-ха, – в ответ заливается воин.

Морщится офицер, но продолжает:

– Имярек … – зачитывается следующая по списку фамилия.

– О, хо-хо, ха-ха, – откликается солдат, комсомолец-интернационалист.

Хохочет рота, корчатся от смеха десантники, анекдоты офицер роте рассказывает, а не поверку осуществляет.

– Ха-ха, хо-хо, – громко радуются празднику и вечерней поверке бойцы.

Плюет ротный на список личного состава и уходит. Закончена поверка. А утром все как огурчики. Похмелья от косяков не было, вот только жрали или, как говорится, хавали, как… ну понятно как. Вот только не подумайте, что у нас в бригаде анархия была, знали, знали отцы-командиры, когда надо гайки закрутить и как это сделать, а когда лучше глаза закрыть – ничего не вижу, ничего не слышу. Да и мы, солдатня, тоже знали, когда можно и нужно, а когда лучше о дисциплине и воинской субординации вспомнить.

Вы уж нас не судите, только представьте: кинули бригаду – полторы тысячи молодых здоровенных парней – в чужую страну, в голое поле. Холод, голод, грязь, война, а в перерывах между операциями попытки хоть как-то подсобными средствами обустроить быт. Отдых? Развлечения? Даже и не мечтай, солдат. Твое развлечение – это марш-бросок по горам, твой отдых – это строительные работы. Скучно, тоскливо, тяжко. А так хочется отдохнуть, так хочется расслабиться, забыть обо всем, забыть… Эх, братишка, давай косяк, что ли, забьем?

На следующий после знакомства с историей бригады день я очухался на кровати, раскрыл сонные глазки и удивился: «Мамочка ты моя родная! А где же: „Рота подъем! Выходи строиться!“? И почему меня, хотя уже полдень, никто пинками с кровати не скинул?» Пока валялся на кровати, осматривался. Большая палатка, ткань двойная, влагу не пропускает такая ткань и в холод долго тепло в помещении сохраняет. По обе стороны палатки установлены два ряда двухъярусных железных коек, рядом тумбочки.

На земле деревянный настил из сколоченных досок, две чугунных печки-«буржуйки». У обоих выходов из палатки самодельные ящики для хранения оружия и боеприпасов. Вот и весь мой дом на полтора года.

Выхожу из палатки в курилку, там сидят мои новые сослуживцы, смолят «Смерть на болоте»[28], на меня ноль внимания.

– А что подъема не было? – присаживаясь на лавочку, спрашиваю я.

– Был, – равнодушно выпустив никотиновый дымок, отвечает мне собеседник. – И завтрак был, обед скоро.

– А меня почему не разбудили? – недоумеваю.

– Ты что, шнурок, совсем оборзел? – разозлился голый по пояс солдат и кинул в урну окурок, у него на худом плече синяя, искусно выколотая татуировка, изображающая парашютиста в свободном парении. Смерив меня недружелюбным взглядом, парень раздраженно добавил: – Тут тебе денщика нет, чтобы тебя будить. Сам встанешь.

– Да я не об этом, – слегка смутившись, пытаюсь объясниться я. – Где развод на ученья или работы, у вас что – каждый встает, когда хочет?

– Общий подъем в шесть часов, но обычно все встают в восемь к завтраку. Ты пьяный был да еще обкуренный, ребята, земляки твои, попросили тебя не трогать, дать возможность отдохнуть, а уж завтра вставай как все, – пояснил мне дежурный по роте, тоже с меланхоличным видом смоливший сигарету в курилке.

– А если бы офицеры зашли? – продолжаю недоумевать я.

– Ну и что? – Даже не глядя в мою сторону, дежурный сплюнул в лежавшую посреди курилки потрескавшуюся резиновую шину от ЗИЛа, промазал и, огорченно вздохнув, объяснил: – Раз спит человек, значит, ему положено. Если его пинками не подняли, значит, так надо. Не лезут офицеры в нашу жизнь, не их это дело. Мы все вопросы сами решаем, так, как нам надо. Понял?

Понял?! Конечно, все понял! Нет, вот житуха, прям по мне! Очень, очень мне бригада понравилась.

А вот обед совсем не понравился, плохо пропеченный черный хлеб – черствый и кислый, первое – жидкий супчик с сушеным картофелем, без мяса, второе – каша-сечка без масла, третье – я даже в ужасе глаза зажмурил: в бачке поверх компота плавают сварившиеся черви.

– Это они в сухофруктах жили и жрали, теперь мы их сожрем, – успокоил меня раздатчик, разливавший еду из армейских термосов, притащенных с батальонной кухни. – У нас такое блюдо мясной компот называют. Чего глаза вылупил? Привыкай!

Тарелки? Не было такой роскоши, не для нас она. Из котелков ели. Поешь, вымоешь котелок, а хочешь – и не мой, твое дело, можешь жрать из грязной посуды, только не удивляйся, если тебя отдельно от остальных есть заставят. Где ели? А кто где хочет! Столовой не было.

Еще мне не понравилось, что после обеда погнали на работу. Яма в глубину два метра, почва глинистая. Объяснили мне, как из этой глины кирпичи формируют, сушат, а затем из этих кирпичиков домики строят, бригаду обустраивают. Норма – на одного бойца двести кирпичей в день.

– А если я не буду? – попытался борзануть я.

– Все работают, и ты будешь, – спокойно сказал мне напарник по работе, маленький, худенький, одетый в одни выцветшие сатиновые трусы солдатик-башкир. – А если начнешь борзеть, мы тебя бить не будем, твоим земам скажем, они тебя и отмудохуют, они полное право имеют своего земляка воспитывать. Ну как, будем работать?

Двести кирпичей в день я научился делать через неделю, землякам меня мудохать и воспитывать не пришлось, они меня честно и сразу предупредили: «не вые…ся». Я и не выделывался, то есть стал вести себя прилично и достойно, им за меня краснеть не пришлось. Еще научился строить дома, штукатурить, делать двери и рамы из деревянных ящиков, которые ранее использовали для хранения боеприпасов. Приноровился воровать стройматериалы. Но это чуть позже, а пока:

– Тебя как хоть зовут? – недовольно и с оттенком легкого презрения спросил я, рассматривая этого задохлика. Если дело до драки дойдет, то я его соплей перешибу.

– Муха, – назвался щуплый солдатик и уселся на самодельный формовочный ящик.

– Позолоченное брюхо, да?

– Ты, шнурок, не борзей! – вылез из глиняной ямы еще один солдат. По виду узбек, поздоровее Мухи будет, пошире в кости, мышцы покрупнее. – У Мухи медаль «За отвагу», по сроку службы он ветеран, а ты шнурок, и кем еще будешь – неизвестно.

За отвагу? У этого дохляка?! Не может быть! Подкалывают, точно подкалывают.

– Да пошел ты! – презрительно сощурив глаза, нагло заявил я.

Развернулся и ушел в роту, думая завалиться в палатке на койке и проспать до ужина. Через десять минут после того, как я начал пролеживать бока на тощем матрасе, пришел мой землячок Колька и бесцеремонно, пинком ноги поднял меня с кровати.

– Будешь Муху обижать, – свирепо заявил он на мое удивление, – я тебя лично урою.

– ?! – Лицом я показал крайнее изумление и только потом спросил: – У него чего и вправду медаль, что ли?

– У первого в роте, – подтвердил земляк, – он летом восьмидесятого один в бою пятерых «духов» завалил. Отряд «духов» с тыла к роте зашел, а Муха в охранении стоял. Увидел их и начал из автомата шмалять, пока подмога не подошла, минут десять один бой вел. Когда «духи» нас увидели, то сразу свалили. Муха всю роту спас, зайди они к нам в тыл, половину бы в спину положили. Тебе за него тут любой горло порвет. Понял?

– Ага.

– На первый раз предупреждаю, – поднес землячок свой кулачище к моему сморщившемуся носу и добавил: – А теперь двигай работать, тут все пашут, ты не исключение.

– Коль! А что «шнурок» означает?

– Так это ты! – захохотал земляк и объяснил: – До года службы шнурок или шнур, год отслужил – ветеран, полтора – дембель, после приказа – гражданин. Ну я пошел, и ты не задерживайся…

Нехотя я поплелся обратно к глиняной яме. А там уже вовсю работа кипит. Разулся, снял штаны и молча залез в яму глину месить. Глину размачивают водой, месят ногами, полученным раствором заполняют формовочный ящик. Вытаскивают, опрокидывают сырые кирпичи на землю для просушки. И все заново. Технология сохранилась почти без изменения с древнейших времен, до нашей эры. Глина, вода, мускульная сила, высокая температура воздуха, вот и возводятся из необожженных глиняных кирпичей крепости, дворцы, дома – да, в общем-то, что угодно построить можно. Мы в бригаде дома и подсобные помещения строили. Грязная работа, тяжелая и муторная. Где-то час без перерыва работали. Потом вылезли покурить.

– Ты это… ну извини… я же не знал, – чуть смущенно обратился я к Мухе, усевшись на обляпанном коричневой глиной формовочном ящике. – Тебя на самом то деле как зовут? А то вроде и неудобно Мухой звать.

– Рифкат Муртазин, – протягивает мне сигарету усевшийся рядом маленький башкир. – Только зови меня, как и все, Мухой, меня так еще в школе прозвали, сам видишь, на кого я похож…

На кого ты похож? Да на настоящего солдата, вот на кого. В бою не дрогнешь, работать умеешь, перед товарищами не выделываешься. По виду маленький да тщедушный? Так это же ерунда! Зато весь ловкий, жилистый, выносливый, я хоть повыше и поздоровее буду, а уже устал, руки как свинцом налиты, ноги дрожат, а тебе хоть бы хны.