от любви до ненависти... - Людмила Сурская

— Не сметь! — раздельно произнёс он.

При этих словах они резко повернулись на голос. На их лицах было написано величайшее изумление. Царь! Казаки, кладя поклоны, отступили. Откуда взялась прыть — Кэт не зная что и подумать, но, не удержавшись от благодарности и красноречивого взгляда на спасителя, припустила от беды подалее. Скорее к себе, а там упасть на койку, забыться мёртвым сном!

Гетман сидел за беседой, с готовностью поддакивал, затаив едкую иронию. Небрежно развалясь, то пригубливая чарку с рейнским, то поигрывая огромным перстнем на пальце, косился на разгоревшийся возле юнца инцидент. Сам царь встрял! Он поперхнулся от неожиданности, но влезать не посмел. Сидел и толковал с соседями про то, про сё, как бы не причастный к шалостям своих подлеглых. На самом же деле: разъярённый Мазепа, привыкший добиваться цели, рвал и метал. Но перечить Петру не посмел. Зато решил получить желаемое хитростью. Для начала на следующий день пришёл с повинной и просьбой — подарить юнца или продать. Самым большим желанием Петра сейчас было повернуть оглобли гостей восвояси. Но сдержался. Толку-то от пылу. Царь поводил разговор туда — сюда и понял — нужен пацанёнок, про ряженую женщину им невдомёк. Пётр может и не пылил бы так и уступил, если б то не была Кэт. Состоялся жёсткий разговор. Царь ухватил гостя за ворот, встряхнул с бешеной силой и жестом сильной руки поставил крест на затеи гетмана — отказал, причём сурово предупредил о последствиях, вздумай тот самовольничать. «Я тебе лапы укорочу, зело вольный стал», — процедил он ему сквозь зубы. Метнулся сторожкий взгляд лисьих глаз, лысина побагровела, но мгновение — и под польскими усами гетмана заиграла покорная улыбка. Мол, слушаюсь и повинуюсь. Пётр заметно помягчел и посчитал инцидент исчерпанным. То, что произошло на следующий день — это была попытка выкрасть Николая, взбесило царя. Как посмели? К тому же, ему объяснили, наконец, зачем Мазепе нужен желторотый юнец. Надеялись, что царь отдаст мальца и размолвка будет исчерпана. Политик — вещь коварная, любое слово восьмёркой выгнется, а здесь… Объясняли: мол, наша хата с краю. Не наживать же врага в лице Мазепы, в самом деле, при такой непростой военной картинке. Но не тут-то было. Недоверчиво переспросив и запинаясь уточнив, Пётр вдруг прозрел насчёт порядочности и человеческих качеств Мазепы тоже, он понял, что этот человек не только никого не уважает, но и не считается ни с чем и ни с кем кроме своих желаний и животных инстинктов. А ради своей цели перешагнёт даже через Бога. Ой, греховодник! Разъярённый, он, помахав в ту сторону, где по его предположению находился гетман, приказал выбросить его и запретить появляться перед своими очами. Никто ничего не мог понять. Трактовали происшествие на разные лады. Такого раньше царь себе не позволял. И это с тем, кого он почитал отцом своим. Никто не мог и подумать, что казалось крепкая дружба Петра и Мазепы лопнет как пузырь, так неожиданно и главное не понятно из-за чего. Мазепа даже не успел как следует рассмотреть того мальца из-за которого так круто могла измениться линия его судьбы. Меншиков, прищурившись, созерцал эту сцену. Немного поостыв, царь под давлением дипломатов и советчиков отошёл. Даже наградил землями и пошёл на уступки. Война на носу. Август кинулся на Швецию, начав бои в Ливонии. Однако, поняв, что кишка тонка, очень скоро запросил помощи у Петра. Тот помог саблями казачков. Мазепа послал полк под командованием полковника Истры. Это не помогло, да царь и не рассчитывал на то, что Польша остановит шведа. В его планах был расчёт лишь на то, чтоб задержать. Выгадать время. Такая себе игра в догонялки. Что-то из задуманного получилось. Какое-то время шведский король гонялся за любвиобильным петухом Августом. Российская армия была ещё слаба, флот тоже только зарождался. Петру требовалось время. Но шведы смели Августа и устроили Петру конфузию под Нарвой. А что до дружбы с гетманом? Прежнего пылу к Мазепе у Петра уже не было. Но политика и дело превыше всего! Царь по-прежнему величал его другом, надеясь, когда придёт время разобраться с той канальей, а гетман всё чаще и чаще демонстрируя свою преданность, прикидывался немощным. Кэт, узнав о ждавшей её участи в постели гетмана, негодовала: «Будь в руках пистоль — уложила бы на месте!»

Пётр готовился к баталиям. Начало должен был положить Мариенбург. На кону стоял Нотебург переименованный после в Шлиссельбург. Николая брать с собой не собирался. Но Кэт осознавая все трудности своего положения, отправилась. Ей хотелось быть рядом. Она внимательно контролировала свои чувства по отношению к нему, стараясь не признаваться даже себе самой, но не видеть его, ей никто запретить не может. Не без того, прикладывая немало усилий, пряталась. Но ведь не иголка в стогу сена не спрячешься. Он от изумления раскрыл рот, обнаружив её в походе. И надо признать, что побледнел гораздо больше от того сюрприза, нежели она от испуга: «Вот сейчас царь задаст!» Он подтащил её за шиворот к себе и, поставив к своему ботфорту, держа за обе руки, рявкнул: — «Рядом!» Кэт застыла. Потом, решительно отняла свои руки и отвернулась от него, чтобы скрыть дрожащие губы и наполнившиеся слезами глаза. Вот-вот не хватало ещё разреветься. Обратно не отправит, ведь ничего нельзя исправить в данной ситуации. Путь был не прост. Но они дошли. Правда, идти приходилось всяко. Но Пётр зря волновался за девочку. Для жизнестойкой натуры это не было сложной задачей, как может с ходу показаться. Поход рядом с Петром много сулил, чтобы впадать в уныние. Наконец добрались. Чуть свет забили барабаны. Войска, подходящие сюда разными дорогами, вышли на мыс перед крепостью. Она стояла посреди Невы. Остров и она громадиной на нём. Какого рожна надо здесь шведам? Это наше! Пётр, вертя трубу рассматривал древний, как русская земля Орешек. Крепка. Знамо, что наша. На стенах не было видно ни души. Словно, вся громадина спит. Лишь беспокойные стаи птиц кружили над крепостью, наводя на мысль, что там всё бурлит. Царь щурил глаза и долго молчал, думая о битве. Пётр видел план крепости и подходы к ней. Поэтому шли с сюрпризом. Для этого отдельно от выстроившихся на мысу сил, был скрытно подобран отряд. Прорубив просеку через лес к реке. По ней и проволокли волоком с Ладожского озера ладьи. Пётр шёл с этим отрядом. Он вместе со всеми впрягался в канаты и тащил суда. Кэт бежала чуть в сторонке, собирая раскиданные им кафтан, треуголку, плащ. Поднося воды и умывая. Даже пыталась всунуть своё плечо с помощью. Пётр, собрав на лбу морщинки, выкатывая глаза, вытерев рукавом мокрое лицо, грозно цыкал:- «Марш в лодку мелкота. Да прикройся, чтоб не намочиться». Кэт обидно, но возражать несмела, чтоб не схлопотать чего доброго затрещины. Постоянно чувствуя себя виноватой, она всеми силами старалась изобразить безразличный вид, умело сдерживая благоговейное отношение к нему. И всё же тоска сжимала сердце. Она чётко представляла себе, что если только не произойдёт чуда, то ей до седых волос придётся остаться в мужском платье. Но не может же такого быть! Что-то должно произойти, чтобы избавить её от путаницы и сделать его любимой. Такую надежду грела она. Поход был трудный для всех. Измотались до дури. Усталость просто валила с ног. Но ранний рассвет поднял народ на ноги. С матушкой природой не поспоришь. Ночь отбыла своё и вместе с золотым хороводом из звёзд откатила за горизонт. Флотилия пошла по Неве к Орешку. Боевые ладьи плыли по фарватерам, проложенным разведчиками. За кормой бурлила холодная вода. Плыли по темноте на вёслах. Пётр за шум грозил кулаком и сам садился на вёсла. Подошли к берегу не заметно. Прыгали тайно в прибрежные камыши. По цепи ветерком пронеслось: «Готовьсь!» Пётр, в наброшенном на плечи кафтане прошёл на выпирающий берег. Себе воинских чинов не давал. Если брал, то только в бою. Но все и так знали, кому принадлежит долговязая фигура в ботфортах — Петру Михайлову. Рядом Меньшиков, офицеры и Кэт. Александр Данилович, поглядывая на таскающегося за ними юнца, с трудом сдерживал злость, выстукивая пальцами по шпаге, совершенно не понимая, зачем Питер потакает ему. Солдаты стояли шеренгами. Первая, вторая, третья… Возле каждой офицер. Царь таращит выпуклые глаза и хрипит: «Соберитесь с силами, братцы. Не за себя, за Русь святую бои идут. Спор идёт о наших русских землях. По той причине и льётся кровушка потоками…» Лицо его сделалось неприступно каменным. Пётр махнул рукой. «Пошёл!» Солдаты побежали по перерытому водой и людьми полю. Слышалось эхом: «Пали!» Ружейные вспышки осветили окрестности, бегущих с выставленными штыками на земельные укрепления солдат. Пётр улыбнулся — первый шаг выиграли. Были и пленные и улепётывающие. Укрепления или как говорили: шанцы на правом берегу были взяты. Но это только начало. Царь напрягся, непрерывно глядя вперёд. У Меншикова широко раздувались ноздри. Уже смелее с рассветом перекинули по реке сюда мортиры и начали кидать в крепость ядра. Огненный бой — наиглавное и для драгун, и для солдат. Вот и палили чёрные от сажи пушкари из до красна раскалившихся пушек. Однако, недели осады и жёсткая бомбардировка к сдаче не привели. Хотя русские батареи говорили без устали, желанного результата это не дало. В крепости полыхал пожар, сплошное зарево освещало всю округу, на реке — точно днём. Русские стояли наготове, штурмовые лестницы с нетерпением ждали своего часа, но гарнизон держался. Меншиков озадаченно поскрёб в затылке. Пётр рыкнув дал команду на штурм. Часа в два ночи смолкла надоевшая всем до чёртиков и оглушившая всех канонада. Пётр сам бегал от мортиры к мортире, сам наводил и подносил запал. Уговоры ни Меншикова, ни Брюса не действовали. Застывая над бруствером, причмокивал, довольный. «Ага, припекает шведа…» Ядра и бомбы влипали кучно. Крепость заволакивало дымом. В небо над стенами рвались снопы огня. Сигнал приготовиться. Священники прочитали молитвы. Благословили. В три часа пальнула пушка. Цепи вышли на исходную. Тут же забились в надрывном кашле барабаны. Отряды пошли на штурм. У Кэт замерло сердце: «Вот она битва!» По воде бесшумно на вёслах заскользили к провалу в стене ладьи. За ними пошли плоты. Пётр, сжимая подзорную трубу, стоял на батарее. Ноги расставлены. Желваки ходуном ходят на лице. Шея вытянута, как у гуся. Теперь он видит, как первая лодка уткнулась носом в берег. Солдаты тащат лестницы. Выставляют. Ползут вверх. «Господи помоги!» Сверху не дремали: кидали камни, лили раскалённый свинец. Горели от попаданий плоты. Стонали раненные. А Пётр вертел и вертел у глаз трубу. Подлетела разведка, доложили. Из Ниеншанца спешит на помощь осаждённым батальон. Пришла очередь показать себя коннице. Она именно хороша в таких догонялках. А твёрдой ногой, главным на поле стоит пехотинец. Пётр отправляет сотню. Та атакуя рассеяла отряд лавинным ударом. Кэт тревожно смотрела на его осунувшееся чёрное лицо, ужасным блеском наполненные глаза и безумно его жалела. Ей хотелось сбегать туда к стене всё посмотреть своими глазами и потом рассказать ему. Штурм был на редкость упорным и кровопролитным. Он просто гудел, когда заволакивая дымом горизонт пожар делал его беспомощным. Так прошло пару часов. Затянутое пеленой солнце не разглядеть… Зато Пётр видит, как новая волна штурмовиков подошла к стене на помощь первой. Эти с гранатами. На шеях мешки. В зубах фитили. Шведы сопротивлялись. Но кое-кто уже проник в пролом. Лодки, плоты переправляя солдат работали во всю мощь. Кое — кто умудрялся достигать крепости вплавь на брёвнах. В дыму приливали и отливали колонны солдат в тёмно-зелёном. Пётр ничем не мог им помочь, ему оставалось только ждать. И он, вцепившись в трубу, ждал. Видит Бог, не хочет он с таким трудами выпестованную армию вогнать в гроб. Невесёлое и напряжённое лицо царя не давало покоя фельдмаршалу. Тот много гневался и опускался до рукоприкладства. Шереметьев пробовал его несколько раз увести в шатёр откушать и отдохнуть. У фельдмаршала разболелись ноги и он думал, как бы всунуть их в собачьи сапоги. В желудке, опять же, ныло пустое место. Он явно ощущал внутреннее неудобство. Но Пётр, словно глухой, игнорировал его потуги. Кто бы знал как внутренне он во многом винил себя. Мыслилось-то широко, выйти и сотворить молниеносный сдвоенный штурм. Ан, кишка оказалась тонка! Не до еды, не до отдыха. Не достучавшись до царя, Шереметьев потупился, умеряя резкость, готовую слететь с языка. Но сколько ж можно сдерживать себя. «Поесть-то надо», — выстукивало молоточками в голове. Морщинистое лицо от натуги порозовело. Так-то помучившись, старик фельдмаршал, подозвав Кэт, велел сбегать и принести государю чего-нибудь пожевать. Кэт, стрельнув по Петру взглядом, и боясь как бы он не исчез, припустила к шатру. Меншиков пробормотал себе под нос что-то насчёт молодых сосунков, но никто не ответил. У всех дума одна — со шведом поскорее расквитаться. Вернулась с пирогом и кружкой квасу, занятый битвой Пётр даже не посмотрел в её сторону. Но через минуту уставившись в неё словно о чём-то вспомнив, протянул руку к пирогу, разломил его на две части и одну вернул ей, потом дал отпить из кружки. Так они и заправлялись. Меншиков таращил глаза и глубоко дышал от таких непоняток. Ноздри его вздымались, как два вороньих крыла. «Чёртеня какая-то. Этот малый так похож на мин херца. Те же глаза, волосы, овал лица, губки. Ни дать ни взять, как братик. Если б не знал Николку с горшка, запросто б подумал. Может Пётр тоже заметил сходство, отсюда и балует его». А Пётр, приставив трубу к глазам, уже сверлил стену, отыскивая хоть какую-то слабинку в неприятельской обороне. Из него вырвался стон. Большие потери. Под лестницами много раненных и трупов. Тела тюфяками падали вниз. Осторожный Шереметьев, шепча: «Упокой, господи, души новопреставленных рабов твоих…», топтался в нетерпении, ёжась как от нетерпимого холода. Он бы с радостью протрубив отход отвёл войска, с чем с надеждой и смотрел на царя. Но тот не спешил. Искоса оглядывал молчаливо-грустный генералитет, дышал затруднённо. Думы, думы раздирали голову: «Опять тянучая осада. Нет!» С ним не спорил никто. Один Меншиков тронул Петра за пустой рукав. Тот опустил трубу и минуту смотрел на него. Сжав губы, кивнул. Меньшиков всё понял. Они обнялись. Снова лодки и плоты скользят по воде. Это последние. Пошёл резерв. Пётр видел, как Меншиков сбросил с себя мундир, откинул шляпу с пером и в одной рубашке, со шпагой метнулся к пролому. Пётр зарычал: «Подставился, отовсюду заметен. В игрушки играет. Убьют дурака!» Алексашка действительно рискуя жизнью старался ради славы. Так он заметен и царём и народом. А умирать всё равно один раз. Правда, он не собирался, оточив себя преданными головорезами. Он знал, что победу нужно брать, а не ждать, к тому же до неё шаг остался. Так и есть. Новые силы напугали. Создалось впечатление, что их у царя не счесть. И шведы побежали. Меньшиков, коля и круша всё на своём пути, добывая себе воинский чин, шёл впереди. В бою он был до дерзости смел.