Мучения члена - Франсуа-Поль Алибер

— Да, — откликнулся Мишель, пиная перед собой опавшую листву, шелестевшую под ногами, — я обо всем догадался, хотел этого и сам привел в исполнение. Не стану утверждать, что ничего не случилось бы, не приложи я к этому руку. Андре подавал большие надежды: кто знает, возможно, в отличие о многих других, они бы не увяли в зародыше. Эдуару не хватало смелости, ведь хотя по своей натуре он далек от всякой морали, родительские предрассудки, вероятно, сдерживали бы его еще долго. Тем не менее, думаю, в конце концов, он бы их переборол, но сколько времени они потеряли бы, если б я не вмешался? В самом деле, я вскоре убедился, что он фанатически одержим Андре. Излишне напоминать тебе, Ролан, сколько возможностей он упустил, прежде чем исполнить свое желание. Просто восхитись, с какой неуклонностью, с какой неумолимой физической и моральной точностью следовали они одна за другой…

— Ты сказал, что Андре вспоминал, как я втихомолку смеялся, пока это происходило между ним и его отцом. Я тоже ничего не забыл. Только не подумай, что это был ироничный смех Мефистофеля — демона разрушения, духа противоречия. Наверное, я все же должен признаться в легкой гордости оттого, что сумел так точно предсказать и довести до конца дело столь благовидного свойства, и вполне простительно себя с этим поздравить. Со всеми необходимыми поправками, то был, скорее уж, безмятежный и добрый смех демиурга, который, окидывая взором свое творение, находит его хорошим, ибо оно необходимо, и созерцает себя в зеркале своей глубочайшей радости. Ведь сущность творца — не в том, чтобы лепить других по своему подобию, а в том, чтобы раскрывать и развивать в них, даже если они не догадываются об этом, их главный талант, дабы он распускался самым изысканным цветом…

— Надо ли говорить, что наиболее живой интерес вызывал у меня Эдуар? Мы не можем стать лучше, чем мы есть. Хотя Андре был сыном Эдуара, это не помешало бы мне, несмотря на отсутствие влечения, привязаться к нему и даже крутить два романа одновременно. Но, ведя эту двойную игру, я бы погряз во лжи, а стало быть, в разврате, поскольку не любил Андре. Помимо того, что я безоговорочно предпочитал Эдуара, я слышал, как во всем его существе гремит хаос страстей, высвобожденных любовью, которую он питал к собственному сыну. В конце концов, что я знал об Андре? Вряд ли у меня были дурные предчувствия, но как же я колебался! Порой я замечал, что сын Эдуара унаследовал от отца щедрую натуру, но как проверить свои догадки? В то же время на Эдуара я мог целиком положиться, ведь достаточно было одного слова, и в нем уже ускорялось то любовное бурление, которое только и ждало малейшего толчка! Каково бы ни было половое созревание Андре, думал я, разве он уже не достиг переходного возраста, когда его сексуальность можно направить в любую из сторон? Все зависит от тайной наклонности, главного демона, а также от первого наставника. Следует признать, что, вопреки видимости, Эдуар, именно потому, что был отцом, вел с судьбой весьма рискованную игру — пострашнее бури, бушевавшей в душе Андре. Конечно, Эдуар, несмотря на то, что часть его наклонностей (правда, наименьшая) влекла его к женщинам, с давних пор перестал колебаться перед скрещением этих противоположных путей, и ты прекрасно знаешь, что самое полное удовлетворение он получал от представителей своего пола. Поэтому новый герой, вышедший на сцену, его сын, угрожал полным пересмотром его внутренней драмы вплоть до самого пролога: Эдуар ставил под сомнение всю свою сексуальную жизнь. Андре бросал на чашу весов силу своей страсти — у него не было иного выбора, тогда как Эдуар стоял перед вдвойне опасной дилеммой: отречься от самого себя или сознательно преодолеть препятствие. В том и другом случае он мог погибнуть. Начиная именно с этого момента, сексуальная проблема становится подлинной трагедией. Конечно, я поспособствовал выбору Эдуара, но погиб из-за этого Андре. И вот теперь твой рассказ необычайно укрепил мою уверенность в том, что Эдуар и Андре были достойны друг друга И что в силу великого закона компенсации, управляющего всеми явлениями, не имело никакого значения, кто из них умрет, поскольку они представляли собой единое, взаимопроникающее существо…

— Мне чуть-чуть досадно, Ролан, что я так спокойно рассуждаю, хотя на душе у меня очень тяжело, бремя всей жизни оттягивает мои плечи и нередко хочется лишь рыдать. Однако именно мне, несмотря на мою боль, надлежит утешать вас обоих — тебя и Эдуара…

Как говорил тебе Андре с его поразительным чутьем, Природа указывает нам точную меру, которую мы не можем превысить. Остался бы он в живых, если бы внял тому первому предупреждению? Откуда нам знать? И как бы он мог изменить судьбу, уготованную от рождения? А ты сам взял бы на себя свою долю ответственности, подобно бедняге Эдуару? Нет, Ролан, и я тоже. Конечно, слишком просто прикрываться роком. Но если ты задумаешься над ходом этих необыкновенных событий, то признаешь, что в жизни нет места случайностям, всякая случайность неизбежна, и мы, являясь ее средоточием и местом действия, оказываем на нее не больше влияния, нежели на движение звезд, кружащихся на предвечной сфере небес…

— Тем не менее, Ролан, если ты — венец и воплощение столь удивительного богатства, то вправе считать, что все на свете неизбежно подчиняется закону Необходимости. Ты можешь уверенно, хоть и без гордыни полагать, что унаследовал одно из самых прекрасных приключений, когда-либо сваливавшихся на голову человека: твоя жизнь только начинается, но она уже стала величайшей суммой красоты, горя и сладострастия. Так неси же это бремя непреклонно и шагай вперед, ведомый собственным светом. Я никогда не брошу тебя, Эдуар, и мы вместе, поддерживая друг друга, отправимся навстречу нашей старости. А ты, Ролан, поскорее уезжай. Хотя осень меланхолична и дышит ущербом, она приберегла для нас еще не один ясный денек. Те, что остались до зимы, покажутся нам не столь тяжелыми без тебя, если ты оставишь нас перед наступлением холодов. Ступай и, если только хватит сил, не возвращайся.

СЫНОВНЯЯ ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ

Книга Франсуа-Поля Алибера «Сын Лота» начинается настолько шаблонно, что хочется сразу ее закрыть: двое юношей занимаются любовью на морском берегу. Разумеется, они очень красивы, и лиричное, но вместе с тем выспреннее описание мгновенно увязает в образных клише, которые достойны худших современных гей-фильмов, даже если в начале 1930‑х годов это, вероятно, было весьма смело. Однако довольно слащавое вступление становится лишь прелюдией или поводом к поистине дестабилизирующему развитию романтического сюжета. Из сексуального и любовного общения молодых людей вскоре всплывает другая история. И хотя ее форма тоже подчиняется сугубо классическим правилам «исповеди» одного персонажа перед другим‚ ее содержание не перестает изумлять и даже тревожить наиболее искушенных и пресыщенных читателей, которые, начиная с романов Жана Жене и заканчивая книгами Эрве Гибера и Гийома Дюстана, получили немало возможностей ознакомиться со всеми аспектами того, что в недавнем прошлом считалось чистой воды порнографией (и на этом основании нередко осуждалось и запрещалось).

Алибер вовсе не был ниспровергателем. При жизни он прославился своей поэзией в классической и даже консервативной манере, пробуждающей, подобно стихам Морраса или Мореаса, отзвуки греко-латинской древности. К тому же этот культурный академизм соответствовал его реакционным политическим взглядам. Однако писатель, живший изолированно в небольшом городке Каркассон, вдали от парижской литературной среды с ее передовыми воззрениями, буквально преобразился после встречи с Андре Жидом в 1907 году. Не то чтобы это повлияло на его поэзию, которую Жид ценил очень высоко, но, возможно, поддержка маститого писателя придала Апиберу смелости и позволила выйти за общепринятые рамки, как до него сам Жид сделал это в «Имморалисте». Если, конечно, это любовь Алибера к античной культуре не вдохнула желание продолжить традицию, в которой можно говорить обо всем — ну, почти обо всем. Хотя, вероятнее всего, здесь сыграли свою роль оба фактора. В конце концов, разве Жид не прикрывался благородным прошлым Древней Греции для обоснования своих идей в «Коридоне»?

Так или иначе, наряду со сборниками стихов, когда-то сравнивавшихся с поэзией Валери, однако ныне прочно забытых, Алибер написал три эротических романа, лишь один из которых был опубликован. Именно Жид взялся издать его в 1930 году при посредничестве Ролана Сосье, в ту пору директора книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай. Роман «Мучения члена» стал прекрасной иллюстрированной книгой, напечатанной тиражом не менее сотни экземпляров. В подобных же обстоятельствах (книжные магазины, библиофилы, издания с ограниченным тиражом, продаваемые в узких кругах) в 1940‑х годах увидят свет первые книги Жене.