Автобиография. Вместе с Нуреевым - Ролан Пети

мне сказал, что ненавидит звук этого моего смеха».

Шли репетиции. Наблюдая за своим новоиспеченным учеником и приятелем, Брун все больше увлекался. Он отмечал у Рудольфа колоссальную работоспособность (В 60-е годы Рудольф Нуреев давал около двухсот концертов в год, а после 1975-го – по триста концертов, и танцевал артист практически ежедневно. – Прим. авт.), а главное, то, чего всегда недоставало ему самому – удивительную раскрепощенность.

«Рудику было двадцать три года, я был на десять лет старше. Мы не конкурировали. Балет объединил нас. Нуреев научил меня быть свободным – в балете, за стенами театра, – вспоминал Эрик. – Первое время было забавно дискутировать с ним. Он считал, что я танцую не по-русски, а раз не по-русски, значит, неправильно. Впоследствии мы перестали исправлять друг друга и начали учиться один у другого».

«Нуреев никогда не критиковал советскую Россию. Напротив, всегда гордился подготовкой, которую получил в Вагановском училище и у своего педагога Александра Пушкина. К тому же он был прекрасным актером и одним из своих учителей называл Константина Сергеевича Станиславского» – рассказывал хореограф Пьер Лакотт.

«Я обнаружил негибкий, искусственный подход к балету во многих постановках, увиденных мною на Западе. В сущности, в этом, вероятно, и выражается большое различие между западным балетом и русским. В России подход в целом кажется более гибким, более пластичным. Этот процесс начинается уже в классе. Тренинг в основном один и тот же. Однако от единой основы можно прийти к диаметрально противоположным результатам. Русская хореография создается так, чтобы максимально использовать русский стиль танца с обилием больших прыжков, лирических движений и поддержек. Западный тренинг дает лучшую сбалансированность, самообладание, более отточенные движения ног. Однако в целом ему не хватает свободы и щедрости, уравновешенности и логики», – писал Рудольф Нуреев в «Автобиографии».

Позже в интервью артист рассказывал: «Когда я учился в Ленинграде, преподаватели вбивали в наши головы, что русский балет – лучший и самый правильный в мире. Над нами – студентами постоянно витали призраки Вацлава Нижинского, Сергея Дягилева. Конечно, в мою душу закрадывались сомнения в истинности слов наших педагогов. Но только позже, только приобретя определенный опыт, увидев, что могут предложить разные танцовщики, разные труппы, я смог сравнить, оценить и сделать выводы. Например, когда я увидел, как танцует Эрик Брун, для меня открылся новый мир. Потом я увидел в США Пола Тейлора[31], Джерома Роббинса[32]. Это было так чисто, так неотразимо! Я понял, что не должен возводить вокруг себя какие-то рамки. Напротив, мне следует открыться и учиться всему новому».

За репетициями последовали совместные с Бруном завтраки, прогулки, ужины. Их коллеги хорошо запомнили тот день, когда из гримуборной, в которой находились Рудольф и Эрик, пулей вылетела рыдающая Мария, за ней мчался Рудик, следом шел мрачный Брун. Отныне в этих отношениях третьей лишней была женщина. Речь шла не только о Марии, любой другой подруге Эрика. Речь также шла о матери Бруна, которую он боготворил и, которой до определенного момента подчинялся. Когда в их доме под Копенгагеном поселился новый друг сына, мать Эрика сразу невзлюбила Нуреева. И хотя молодые люди спали в разных комнатах, мудрую женщину трудно было провести.

«У этих двоих было настоящее чувство. Они любили друг друга двадцать пять лет», – вспоминала балерина и педагог Нинель Кургапкина.

Вот что написала в своих мемуарах об отношениях Бруна и Нуреева болгарская артистка балета, близкая подруга Эрика, Соня Арова: «Рудольф был переполнен любовью к Эрику. Он буквально выматывал Бруна и постоянно, мучительно ревновал его к женщинам».

«Руди был очень сильным человеком, – рассказала французская балерина и балетмейстер Виолетт Верди. – Он получал то, что хотел. В их паре Нуреев всеми силами пытался подчинить мягкого и деликатного Эрика».

Впрочем, были в окружении Бруна люди, которые утверждали, что страх перед мамочкой, как и любовь к Марии Толчиф, – не что иное, как выдумки шелкоперов. До встречи с «этим русским» Брун за версту обходил женщин и имел отношения исключительно с мужчинами.

Как бы то ни было, Рудольф знал, что делает. Надо отдать должное «советскому танцовщику», он умел окружить себя необыкновенными людьми.

«Я игрок», – откровенно писал Нуреев в своей «Автобиографии». Игра с Бруном затянулась на двадцать пять лет.

Безоблачные отношения были не для них. Рудольф постоянно закатывал истерики.

«К счастью, у меня есть чувство юмора, – говорил журналистам Эрик. – Трудность заключается только в том, что в случае с Рудольфом не угадаешь, когда шутка его расслабит, а когда разозлит». Устав от скандалов, Брун собирал вещи и уходил. «Я предпочитаю сказать правду и потерять человека, чем врать для того, чтобы кого-либо удерживать подле себя», – сказал Эрик в одном из своих интервью.

Рудик раскаивался, догонял, умолял вернуться. Через несколько дней история повторялась. Ссоры можно было бы пережить, но как быть с изменами? Нуреев ни в чем и ни в ком себе не отказывал, а после извинялся и снова просил подумать, вернуться, начать все заново. Вспыльчивый, но вместе с тем и отходчивый, Рудольф понимал, что часто ведет себе отвратительно. «Жениться, прежде всего, нужно на себе, – любил говаривать он. – Если у вас с собой – развод, не поможет ни любовь, ни семья, ничто»

Когда Рудику требовалось вдохновение, он ни у кого не спрашивал, где именно его искать. В сексе, как и в общении, как в балете он позволял своей природе одерживать победу над разумом. Не зря те, кто знал артиста, часто сравнивали его с животным.

«Рудольф считал, что секс – это одно, – вспоминала, французская балерина и педагог Виолетт Верди, – а близость – совсем другое. А вот для Эрика это было одно и то же. Его пугали случайные встречи и анонимный секс, он не мог понять неразборчивости друга, которую считал предательством. Его ужасал непомерный физический голод Рудольфа на любовников. Эрик был очень разборчивым и не мог свыкнуться с этой распущенностью.

К кипящему коктейлю из любви, ревности, обид, раздражения примешивался еще один компонент – алкоголизм Бруна.

Это была его темная сторона, которая открывалась после выпивки, что в 60-х годах случалось угрожающе часто. Алкоголизм был одним из мучительных секретов Эрика. В пьяном виде у него бывали приступы жестокости, он становился очень саркастичным, ему нравилось причинять боль.

Расстроенный постоянными слухами о попытках Рудольфа его подсидеть, Брун однажды обвинил его в том, что он приехал из России только ради того, чтобы его убить. Эрик понимал, что сказал ужасную вещь, но чувствовал, что должен был сделать это. Услыхав это, Рудик расстроился так, что заплакал».

Многие исследователи творчества Рудольфа Нуреева утверждают, что частые скандалы в их с датчанином паре возникали еще