Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Дмитрий Емец

Глазки Дыра зорко чиркнули по Ягуну.

– Скучаешь?

– Есть немного. Что ты там возился? – спросил играющий комментатор.

– Да вот, забыл положить свитер, а чемодан уже лень открывать, – пояснил Дыр.

– Бывает, – участливо сказал Ягун и многословно рассказал, как однажды бабуся по ошибке положила ему в поход две кроссовки из разных пар.

– Один был заговорен на трехкилометровые шаги, другой на километровые. Повезло, что оба были левые. Надень я оба сразу, мои ноги оказались бы довольно далеко одна от другой, – закончил Ягун.

Семь-Пень-Дыр засмеялся и смеялся чуть дольше, чем шутка того заслуживала.

На улицу они вышли вместе, держа перстни наготове. Наляпов у подъезда не было, не наблюдалось их и в арках. На запруженном людьми проспекте Дыр наконец расслабился.

– Ну вот! Если ты к Попугаихе, то тебе туда… Держи пять! – сказал он.

Избегая смотреть ему в глаза, Семь-Пень-Дыр продолжительно и очень дружелюбно тряс Ягуну руку. Так трясут ее обычно люди, которые ужасно рады с вами расстаться. Внук Ягге подождал, пока франтоватый Дыр и его красный чемодан скроются в толпе. Семь Пней не обернулся ни разу.

Ягун повернулся и пошел к Попугаевой. Шел и размышлял, что никогда не следует думать о человеке плохо. Всякий может измениться к лучшему. Даже если ты пень и в душе у тебя куча дыр.

Глава 4

Новый друг Ван Вала

Можно соревноваться не в ненависти, не в приобретательстве, но в любви. Это гораздо увлекательнее.

Книга Света

«Кто сказал, что утро вечера мудрее? Чушь! Ягун прав! Утро вечера дебильнйе», – наплевав на правильность ударений, размышляла Таня.

Вокруг все было серым. Земля внизу казалась унылой и собранной в складки, как полосатое больничное одеяло. Моросил мелкий дождик. Не дождик даже, а противная взвесь, оседавшая на лице, драконбольном комбинезоне и полированных боках контрабаса. Даже смычок и тот пропитался сыростью, и, когда Таня делала рукой энергичное движение, с него летели капли.

Однако с дождем приходилось мириться как с неизбежным злом. Если подняться выше туч, дождя не будет, зато их пухлые серые тела закроют землю, и тогда непонятно, как она найдет Ваньку. «Ван Вала», как однажды назвала его Гробыня.

С Лысой Горы Таня улетела на рассвете. Сама Склепова так и не сумела подняться, чтобы проводить ее, только промычала что-то сквозь сон, и проводил Таню хмурый Гуня.

Мертвяков на улице уже не было. Они залегли спать, не дожидаясь первых петухов. Зато к Гуне с ходу, что-то возбужденно выкрикивая, подскочил длинный тощий вурдалак. Гломов урезонил его вломусом и подул на кулак.

– Сегодня весь день будут цепляться… ничего не попишешь… – сказал он.

– Почему? – удивилась Таня.

– Ну как? Сегодня же четверг.

– И что? Четверг у вас на Лысой Горе драчливый день? – не поняла Таня.

Гломов хмыкнул.

– Вроде того. Как-то мы с Гробкой поцапались, довольно круто, и она меня сглазила четверговым сглазом. Теперь по четвергам все принимают меня за своего врага. Сечешь?

– Смутно, – сказала Таня.

– Ну это бывает… Через пару минут просечешь! – сказал Гуня, оборачиваясь.

С противоположной стороны улицы на него коршуном кинулся молодой маг с бородкой а-ля Арамис и стал душить Гуню, крича:

– Говорил же, что найду! Где она, где? Отвечай! Отвечай, собака!

Гуня хладнокровно оторвал от своего горла чужие руки и образумил нападавшего, без особой силы боднув его головой в подбородок. Убедившись, что новых претензий нет, Гломов помог Тане перешагнуть через бесчувственное тело.

– Кто «она»? Чего он хотел? – взволнованно спросила Таня. Воображение уже нарисовало ей Гуню, который тащит куда-то несчастную девушку.

Гломов пожал плечами.

– Представления не имею! Все вопросы к предыдущему оратору, когда он очнется, – заметил он.

Тане показалось, что она начинает что-то понимать. Гломов говорил про четверговый сглаз.

– Значит, сегодня на тебя все будут бросаться?

– Типа того. Один будет орать: «Он у меня мопед угнал!..» Другая: «Алименты платить будем?..» Третий: «О, пацан, должок за тобой!» Четвертый: «Бей гада! Он болеет за сборную Магфорда!» Ну и все такое прочее. Сейчас еще терпимо, потому что народу на улице мало. А вот часиков в двенадцать дня только держись, – сказал Гуня.

Тане стало жаль беднягу.

– А снять сглаз Гробыня не может? – спросила она.

Гломов покачал головой:

– Не-а. Она и сама не понимает, как у нее так вышло. Экспромт.

Таня вспомнила раскосые разновеликие глаза Гробыни и все поняла. Бедная Склепова, она сама не знала, на что способна! Таня задумчиво вгляделась в Гуню, и ей вдруг смутно начало казаться, что это он прикончил ее родителей, а Чума-дель-Торт здесь совсем ни при чем.

Гуня внимательно посмотрел на нее и попятился.

– Расслабься! Дыши носом! Носом дыши, кому говорю! Закрой глаза!.. Повторяй про себя: «Гуня Гломов – лучший друг! Хоть полсвета обойдешь – лучше Гуни не найдешь!» А теперь живее улетай! Мне не хочется усмирять тебя вломусом!

Все еще испытывая желание шарахнуть Гломова чем-нибудь тяжелым, Таня села на контрабас. Сверху она увидела, как Гуня снова дерется с кем-то, пытаясь пробиться к дому. Ну, Склепша! Кто еще, кроме верного Гуни, смог бы выносить ее выходки?

* * *

Был уже полдень, а Таня все летела. Внизу простиралась все еще огромная, несмотря на множество доставшихся ей ударов, пинков и укусов, Россия. Равнины чередовались с лесами, в которых лишь изредка встречались скученные стада домиков. Асфальтовые дороги сплетались, как нити, которые Ягге натягивала на пальцы, когда вязала. Тянулась куда-то тонкая блестящая паутина железных дорог. Именно по железной дороге Таня и ориентировалась, вспоминая одно из писем Ваньки, в котором он пояснял, как его найти.

«Добираешься по железной дороге до Екатеринбурга (имелось, конечно, в виду: «над железной дорогой»), там еще немного на восток до реки Иртыш, а дальше уже над рекой, слушая кольцо», – писал Ванька.

«Слушать кольцо» был самый безошибочный способ, который, хотя и требовал интуиции, никогда не подводил. Для того чтобы кольца не обознались, требовалось прежде, хотя бы раз, потереть их друг о друга – соблюдая условие, чтобы светлое кольцо соприкасалось только со светлым и никогда с темным. Когда внизу показалась широкая, похожая на расстеленную ковровую дорожку гладь реки, Таня снизилась. И почти сразу перстень Феофила легонько кольнул ее палец и потянул за него едва ощутимо. Таня догадалась, что перстень услышал призыв Ванькиного кольца и ведет ее к нему.

Таня решила довериться перстню. На всякий случай она перешла на Пилотус камикадзис и расслабила руку, позволив ей самой направлять смычок. Смычок дрогнул, ветер хлестнул контрабасу в широкое днище, и река начала уверенно сползать влево, пока наконец совсем не скрылась за горизонтом. Под самым днищем контрабаса замелькали вершины елей. Глухой, непролазный, буреломный лес. Морщинистая древняя земля: овраги, изломы, ручьи.

«Теперь понятно, почему Иван-царевич ездил по Руси на сером волке. Пешком в год бы не пробраться», – думала Таня, вспоминая одну из висевших в кабинете Медузии картин.

Недоверчиво всматривалась она в бурелом, пытаясь понять, что Ванька мог найти здесь такого, чего не обрел в благополучном Тибидохсе. Смотрела и не понимала, хотя силилась как могла. Неожиданно сердце кольнуло тоской и тревогой. Ей показалось, что на взлобке стоит замшелый лешак и, приложив коряжную руку к бровям, смотрит на нее неотрывным, испытующим взглядом.

Неожиданно рука со смычком круто повернулась вправо. Контрабас резко вильнул. Таня, расслабленная медленным неторопливым полетом, едва удержалась на его скользком от дождя боку.

«С ума сойти! Хорошо, что никто не видел! «Вы слышали? Гроттерша едва не свалилась на Пилотусе камикадзисе!» – подумала Таня, представляя себе новую драконбольную команду Тибидохса, отношения с которой у нее пока не устаканились.

Но мысль эта не задержалась долго. Как она могла задержаться, когда между еловыми вершинами, прежде скрытая надежнее Кощеевой иглы в брикете коровьего комбикорма, возникла небольшая поляна? На поляне, огороженный редкозубым частоколом, стоял массивный, из толстых бревен дом с небольшими оконцами.

На пороге дома Таня увидела крошечную, если смотреть сверху, фигурку. Такую родную, такую нелепую, вихрастую и светлоголовую. Неужели это Ванька, да еще одетый в немыслимую длинную холщовую рубаху с подпояском? Где он ее откопал? В каком сундуке? Ванька стоял и смотрел наверх, на приближающийся контрабас. Тане казалось, что весь он как натянутая тетива лука. Еще немного, и Ванька побежит к ней по воздуху, вопреки скучным физическим законам, которые для того только и изобрели старые зануды, чтобы оправдать собственную немощь.