Затяжной выстрел - Анатолий Азольский

Лягнув затем «народных поэтов» за то, что титул свой получают из рук, никогда не державших томика Некрасова, старпом приступил к «просто поэтам». — Сами того не сознавая, они обнаруживают великолепное знание уставов и наставлений. Возьмем, к примеру, Твардовского. Все, надеюсь, читали его «Теркина». Трижды или четырежды этот Твардовский обсасывает следующую мысль: «В каждой роте служит Теркин». Есть вариант: «Теркин придан каждой роте». Голос Милютина окреп. — Чрезвычайно ценное замечание!.. Один Теркин на всю роту! Один! А не два! Не три! Тонко чувствующий устав внутренней службы, не говоря уже о корабельном, просто поэт Александр Трифонович Твардовский написал, в назидание строевым командирам, главу о том, что произошло, когда в подразделении оказалось несколько Теркиных… Вопросы есть?.. Вопросов нет. Вы свободны. Офицеры поднимались из-за столов, укрепленные в твердом убеждении: только командиру 5-й батареи лейтенанту Манцеву дозволено увольнять на берег 30% личного состава. Никому более.

7

— Товарищ лейтенант! — позвал шепотом Дрыглюк, и Олег тут же спрыгнул с койки, шагнул к умывальнику. Брюки выглажены, белый китель тоже, от надраенных пуговиц по каюте забегали зайчики, чехол на фуражке белее снега. 14.40 — пора на вахту, менять чистоплюя Петухова, опротивевшего и опостылевшего до мертвого равнодушия, до тупого безразличия. Четыре года проучились в одном классе, год как служили на одном корабле, в одном дивизионе, на учениях и тревогах слышали в шлемофонах дыхание друг друга. Да тут убежишь с линкора на самую грязную посудину флота, лишь бы расстаться с другом юности. Отдан правый якорю, на клюзе 76 метров, ветер зюйд— вест 2 балла, море штиль, запущено пародинамо No 2, командир на берегу, барказ No 374 на Минной стенке — такие вот новости преподнес при сдаче— приеме вахты лейтенант Петухов, командир группы управления, и добавил, снимая с рукава красно— белую повязку, самое существенное, сказал, что Юрий Иванович, старпом то есть, сегодня «зело любезен». — Ясно, — ответил Олег и отвернулся. Ни старпом, ни Байков, ни вся кают— компания не могли выбить из Петухова книжной дури, тот изъяснялся на языке мичманов из лавреневского «Разлома» и лейтенантов из «Капитального ремонта» Соболева.

Корабль только вчера вернулся из пятисуточного похода (стрельба главным калибром), в базу пришел поздно вечером, женатые офицеры попрыгали в барказ — и к дому, все прочие отсыпались. На юте — ни души, кроме вахты, разумеется. Жара. Ни облачка в небе. Справа от Угольной пристани вытащены на берег лодочки с домашними названиями: «Саша», «Витя», «Нина». А слева — пляж, девушки Корабельной стороны показывают себя эскадре. В воздухе бухты, во всем мире — какая— то легкость, сытость, покой и благодать. Хорошо на земле живут люди! Сигнальщики доложили о барказе, и Олег поднял бинокль. Барказ — линкоровский, рейсовый, идет от Минной стенки, на барказе — офицер, не в белом кителе, а в синем, что сразу выдавало в нем человека, только что прибывшего в Севастополь, а два чемодана и шинель дополняли его до ясности: офицер назначен на линкор. Но куда именно? На линкоре традиционная нехватка офицеров, 2-й артдивизион вообще на голодном пайке, на зачетных стрельбах Манцев управляет огнем 6-й батареи, Гущину тоже приходится работать за двоих. Лукьянов расстался с начальником клуба, который понес какую— то ахинею перед киносеансом. Инструктор физподготовки сделал головокружительное сальто и теперь командовал танцами в Доме офицеров. Барказ подошел к трапу. На ют будущий сослуживец поднимался, как на трибуну: неторопливо, прямо держась, осознавая, будто под глазами тысячных толп, собственную значимость. — Старший лейтенант Званцев прибыл для дальнейшего прохождения службы на вашем корабле. Не очень— то грамотно, отметил про себя Олег, но не расстилаться же по палубе перед вахтенным офицером. Он глянул в поданные Званцевым документы и оторопел. Не артиллерист прибыл, не связист, не механик, не пропагандист и не инструктор физподготовки, как это могло показаться. Адъютант командира линейного корабля! Святое место адъютанта командира действительно пустовало. Незаконно и временно, то есть одиннадцатый или двенадцатый год, его занимал мичман Орляинцев, во всем устраивавший командира линкора, и менять его на офицера он не желал, как не желали того и предшественники командира. Адъютантом по уставу мог быть только офицер, окончивший командный факультет Высшего военно— морского училища и знавший по меньшей мере один иностранный язык. Таких офицеров сыскать на эскадре не так уж трудно, никто, однако, на линкор не просился и в адъютанты вообще не набивался, должность эта ни в грош не ставилась. И, главное, все знали, что нежелание расставаться с Орляинцевым командиры линкора выразили четко: все прибывавшие на линкор адъютанты подвергались — по негласному указанию старпомов — унизительным расспросам, прямым советам бежать с линкора без оглядки; с адъютантов требовали справку из санпропускника или ночного профилактория, уличали адъютантов в зазнайстве, невежестве, в чем угодно, лишь бы те поняли, что лишние они здесь. — Мне кажется, мы уже встречались… — неуверенно предположил Олег, и Званцев обрадованно подтвердил. Да, конечно, встречались — в училище, Званцев кончил его тремя годами раньше, но мог хорошо помниться по фотографиям в «Огоньке» и «Советском воине», он же был знаменосцем и ассистентом знаменосца на всех парадах. — Доверяли… — улыбнулся Званцев, и улыбка его, интонация выразили: не тому доверяли, зря доверяли. Еще раз, отступив на шаг, глянул Олег на прибывшего. Старший лейтенант отличался отменной строевой выправкой, естественно расслабленная поза его не могла скрыть прямизны позвоночника, эта необыкновенная прямизна была от природы, Званцев еще в колыбели обладал осанкою офицера почетного караула. На полголовы выше Олега, голос богатой баритональной окраски, щеки слегка обвисли, нос был крупным, именно крупным, а не длинным, и не было во взгляде, в лице той одеревенелости, что присуща плакатным красавцам. Такой офицер, подумал Олег, украсил бы ют в час похорон Сталина, такому офицеру нашлось бы место и на ходовом мостике. Званцев ему понравился. И он Званцеву. Руки их встретились, рукопожатие было твердым и честным. Они улыбнулись друг другу. И Олег, зная, что гнать адъютанта все равно придется, мысленно обругал отдел кадров: ведь отлично осведомлены о том, что адъютанты не нужны на линкоре, но шлют и шлют, избавляются от тех, кто им самим не нужен! Но гнать надо, и Манцев громко, чтоб вахта слышала, сказал: — Значит, адъютантом командира?.. Ну, добро! Дрыглюк поправил бескозырку в знак того, что понял, и командир вахтенного поста на юте тоже выразил понимание того, что надо вахте делать. — Товарищ старший матрос! — приказал Олег своему вестовому. — Проводите старшего лейтенанта к помощнику командира!

И Дрыглюк повел Званцева не к помощнику, а в каюту командира 4-й башни. Старший лейтенант Ваня Вербицкий был мастером по части розыгрышей и пакостей, славился умением науськивать да нападать из-за угла. Они ушли, а на ют поднялся старший помощник, сел за столик спиной к Манцеву, снял фуражку, вытянул перед собой руки, смотрел на северный берег бухты, всем видом своим показывая, что идти с рапортом к нему не надо, что сейчас он вне службы, позволил себе маленький отдых, решил погреться на солнышке, вот и все. Частые отлучки старшего помощника командира корабля на берег несовместимы с его пребыванием в этой должности — такую мысль выражали все корабельные уставы русского флота, и для Милютина много значили редкие минуты отрешенности от службы, которая рядом, под ногами, под глазами. Прошло десять минут. Олег подогнал к трапу барказ, чтоб на нем отправить Званцева обратно на берег. Ждал. Наконец показался Дрыглюк, а вслед за ними Званцев, и Званцев не казался человеком надломленным, он не бросился к чемоданам и шинели, чтоб забрать их и полезть в барказ. Несколько смущен, всего лишь. Он, видимо, полагал, что все прибывающие служить на линкор офицеры проходят некоторое испытание через розыгрыши, таков, конечно, корабельный обычай. И считая, что с ними, розыгрышами, покончено уже, он с прежним дружелюбием приблизился к Олегу, спросил, когда вернется с берега командир корабля, и вдруг осекся, замолчал, будто оцепенел. Он, Званцев, смотрел на Милютина, на спину его, и вопрос был во взгляде его, Званцев словно силился вспомнить, кто этот человек за столиком, сидящий к нему спиной и узнавший Званцева по голосу, потому что — Манцев видел — спина Милютина дрогнула, когда зазвучал баритон Званцева, лопатки натянули синий шелк рабочего кителя. «Кто это?» — взглядом спросил Званцев у Олега Манцева, но тот отвечать не собирался. На юте старший помощник командира корабля — и вахтенный офицер обязан исполнять все его приказания, даже если они выражены шевелением лопаток. — Капитан Бродский, срочно на ют1 — дал он команду по трансляции, надеясь теперь только на понятливость корабельного терапевта, уже не одного адъютанта спровадившего на берег выстукиванием, выслушиванием и даже проверкою на геморроидальность. Но тут поднялся из-за столика Милютин, надел фуражку, повернулся, показал себя, размыто как— то глянул на Званцева, и тот невольно сделал шаг назад, растерянно огляделся, ища чемоданы… «Да, да, я понял, я ухожу», — кивнул он, и Олег понял, что когда— то они, Милютин и Званцев, служили вместе, и так служили, что не ходить им теперь по одной палубе и встречаться им нельзя в кают— компании. По отработанному ритуалу проводов Дрыглюку полагалось: шинель отвергнутому адъютанту — отдать, чемоданы же — швырнуть в барказ, к ногам моториста. Но Олег смилостивился. — Отдай ему чемоданы, — приказал он. — Там знамя. Ему доверяли… Минная стенка и обратно! — крикнул он рулевому.