Славянский «базар» - Сергей Зверев

– А живешь ты не очень важно, с твоими способностями бабла скосить можно немерено.

Слово за слово, и сокурсник уже сам просил Мальтинского принять от него деньги, вложить в стоящее дело под высокий процент. Семен Борисович для приличия колебался, а потом взял. Радости было столько, что приятель даже не спросил, где живет Мальтинский, как его найти. Обошел Семен Борисович еще пару знакомых, ту же схему провернул. Так и пошло, у одних одолжил, и новым долгом исправно с процентами возвращал старый. Люди на халяву падкие, сами упрашивали Мальтинского оставить деньги в деле вместе с процентами. И с радостью записывали в блокнотики цифры, наслаждаясь своим придуманным богатством. О Семене Борисовиче пошел слух, будто он умеет оборачивать деньги с огромной прибылью.

К нему стали обращаться и незнакомые люди, кому шепнули пару слов уже соблазненные им. Мальтинский как человек разумный не мог не понимать: вечно так продолжаться не будет. Когда-нибудь, рано или поздно, наступит час расплаты. Но он уже так запутался, так увяз в перекрестном одалживании, что не видел иного выхода, как продолжать. Утешал себя тем, что так обращается с чужими деньгами не только он один. Плодились всевозможные пирамиды, открывались банки. В стране с неустойчивой экономикой и еле живой промышленностью финансовый бум возможен только как обман, видимость, мираж, который неминуемо должен рассеяться. Втайне от своих кредиторов-вкладчиков Мальтинский готовился к отъезду. Он уже подал документы на выезд в Израиль. На случай, если кто-нибудь пронюхал бы об этом, ответ у него был готов. Мол, бизнес разрастается, он уже осваивает заграничные рынки, и израильский паспорт в кармане этому не помеха, а подспорье.

Любому, кто посмел бы усомниться в его честности, Семен Борисович готов был тут же выложить все причитающиеся ему деньги и строго предупредить, что больше подходить к нему бесполезно. Так уже случалось. И после недолгих раздумий засомневавшиеся возвращали полученное.

Жадность и легкость, с которой удавался обман, затмили Мальтинскому разум. Он уже собрал около двухсот тысяч долларов и подготовил канал, чтобы перевести их за границу. И тут он столкнулся в городе с отцом Карла, тот выходил из театра с огромным футляром в руках, задумчивый и возвышенный. Возможно, музыкант и не признал бы в проходившем мимо мужчине зэка, помогшего его сыну пронести на свиданку деньги. Трудно узнать человека, если ты уверен, что он сейчас в сотнях километрах от тебя за колючей проволокой.

– Добрый день, Карл Иванович, – Мальтинский приподнял шляпу.

Старик несколько секунд всматривался в его лицо, а потом расплылся в улыбке.

– Семен Борисович, если не ошибаюсь.

– Все правильно.

– С освобождением, – музыкант переложил инструмент из правой руки в левую и горячо пожал ладонь, – рад встретить друга моего сына.

Слово за слово, и Мальтинский оказался в квартире Разумовского-старшего.

– Давно освободились? – спрашивал хозяин, подливая гостю кофе и отмеряя в чашку коньяк чайной ложкой.

– По амнистии. Повезло.

– Смотрю, процветаете.

Мальтинский одевался дорого, чтобы производить на людей впечатление, уже вошел в образ удачливого бизнесмена.

Музыкант принялся рассказывать о том, что знал по письмам о жизни Карла, потом спохватился:

– Вы, наверное, и без меня это знаете, переписываетесь с ним.

Возражать Мальтинский не стал. И тут прозвучало то, к чему он внутренне был готов. Старик принялся жаловаться на теперешние порядки, на то, что есть кое-какие деньги, сын передает регулярно, но некуда их вложить, боится обмана. Сработал рефлекс, Мальтинский принялся живописать перспективы вложения капиталов через свою теневую фирму, монолог он произносил по нескольку раз на дню, и язык делал свое дело почти автоматически. В это время его владелец мог думать о вещах отвлеченных. И через полчаса Разумовский-старший уже вручал ему две с половиной тысячи долларов.

Придя домой, Мальтинский дал себе зарок, что вернет старику деньги с процентами и больше не возьмет у него ни копейки. Через неделю он пришел к Разумовскому, положил перед ним три тысячи. Глаза старого музыканта засветились счастьем, он вновь поверил в людскую честность, в свое везение.

– Мы на меньшие проценты договаривались.

– Повезло, сделка удачная.

– Спасибо вам большое. Только, пожалуйста, сыну моему не сообщайте. Ему не понравится.

По глазам старика Мальтинский понял, что ни при каких обстоятельствах тот не станет рассказывать Карлу о том, как вкладывал деньги под процент. А уж тем более не признается в том, что потом его облапошили, развели на бабки, как последнего лоха, – слишком горд.

– Вы говорили, что, чем большая сумма вкладывается, тем успешнее операция…

– Я сейчас приостановил работу. Так, по мелочам, – говорил Семен Борисович, чувствуя, как у него холодеет внутри.

– Я о многом и не прошу, знаю, для вас пятьдесят тысяч мелочь. А мне, старику, на проценты можно до смерти прожить. Пустите их в оборот на три месяца. Но только сыну ничего не говорите, даже если допытываться станет. Через неделю у меня будет такая сумма.

Отказываться от денег не было в привычке Мальтинского. Через неделю он вновь зашел к музыканту. Пять пачек долларов, по десять тысяч в каждой, уже лежали на столе. Язык у Семена Борисовича не повернулся сказать «нет». Он старался не думать, где взял музыкант такие деньги, – дал их ему Карл, одолжил у знакомых, соблазнив меньшим, чем рассчитывал получить, процентом прибыли. А может, и копил всю жизнь.

Через месяц Мальтинский покинул Россию. Предупредив тех, кто мог начать волноваться, что едет ненадолго по делам и, если они беспокоятся о судьбе денег, то он может рассчитаться с ними «в ноль» прямо сейчас. Забрал деньги только один человек.

Уехал Мальтинский тихо, вначале в Киев и уж оттуда улетел в Тель-Авив. В Израиле не задержался и недели. Единственное, что могли бы о нем сообщить эмиграционные службы – Мальтинский выехал в Европу, дальше его следы терялись. Его искали далеко не все, у кого он брал деньги, не всякому хотелось признаваться, что он сглупил, доверившись мошеннику, да и документы о передаче денег Мальтинский составлять не стремился. Брал под честное слово и запись в блокнотике.

* * *

Карл вышел за ворота зоны в тот день, который был ему определен в приговоре суда. К отцу зашел не сразу, лишь после того, как привык к воле. Карла поразило, как сдал старик за те полгода, которые он его не видел. Руки дрожали, запали и потухли глаза. Футляр с виолончелью лежал на шкафу припорошенный слоем пыли, сразу было видно, что к нему не притрагивались давненько.

– Я уже не играю в оркестре, пенсионер, – грустно усмехнулся старик, – видишь, – и протянул дрожащую руку. – Какой из меня теперь музыкант?

Взять у сына деньги на жизнь отец отказался, сказал:

– Мне недолго осталось, хватит того, что есть.

Разумовский-старший протянул недолго, два месяца, за это время он лишь однажды спросил Карла, виделся ли он со своим другом Мальтинским. Тот пожал плечами и даже не сразу припомнил, о ком идет речь.

Умирал старик дома, наотрез отказавшись переезжать в больницу. Карл сидел рядом с ним. Законный знал, что должен сказать перед смертью отец, ждал, когда тот распорядится самым дорогим, что у него было в жизни, или хотя бы попросит сына напоследок сыграть ему любимые мелодии. Он поймал взгляд умирающего, когда музыкант смотрел на покрытый пылью футляр, лежавший на шкафу. Ему хотелось самому, без просьбы отца, снять и положить рядом с ним старинную виолончель, чьи очертания напоминали женскую фигуру. Но так и не дождался. Разумовский-старший ушел из жизни, не признавшись в собственной неосмотрительности. Когда Карл открыл футляр, тот был пуст.

Уже на похоронах Карл узнал часть правды. Старик за год до смерти одолжил у знакомых много денег на три месяца, выходило, что-то около сорока-пятидесяти тысяч, а потом что-то случилось… Музыкант угодил в больницу с сердечным приступом. Вышел он из нее совсем разбитым, уволился из оркестра. Деньги вернул всем и с обещанными процентами. Хотя друзья отказывались, согласны были повременить.

«Нет, – настаивал Разумовский, – видите, каков я стал. Не ровен час, помру. Кто тогда за меня долг отдаст?»

Куда делась виолончель, никто сказать не мог. Музыкант не вспоминал о ней. К седьмому дню после смерти отца Карл отыскал и инструмент. Разумовский-старший продал его питерскому бизнесмену-коллекционеру за семьдесят тысяч. Стоил он дороже, но очень уж были нужны деньги, без них музыкант не мог возвратиться домой. В Москву Карл вернулся с виолончелью в новом футляре. И когда отмечали девять дней, инструмент уже стоял в квартире на видном месте, словно до самой смерти виолончелиста никогда и не разлучался с ним.

Для чего влезал в долги отец и кому отдал деньги, Карл раскопал быстро. Но к тому времени следы Мальтинского потерялись окончательно. Последнее, что о нем было известно, – он, перебравшись в Штаты, сдал ФБР двух осевших там русских блатных. Дал против них в суде показания. После чего те получили пожизненные сроки. А сам попал под программу защиты свидетелей. Ему дали новое имя, биографию, изменили внешность… И даже Карл не мог узнать, где тот скрылся.