Предатели - Ирина Костевич

— Кто еще?

— Ну, мама твоя с сестрой и родителями.

— А.

Если очень честно — то мне неинтересно. Что было, то прошло. А домик все равно отстойный. Как и весь поселок. Зря мама нас сюда притащила.

— А мы скоро придем?

Он опять оглядывается, удивляется:

— Устала, что ли?

— Идти надоело. Грязь.

— Скоро высохнет все. Тюльпаны зацветут.

— Какие еще тюльпаны? У вас тротуаров-то нет…

— Не понял.

— Кто их здесь высаживает, говорю.

Михаил даже остановился. Присвистнул (что для этого ботана-перестарка было неожиданным).

— «Высаживает»… Надо же… Да никаких рук не хватит их высаживать. Тут вся степь в них. Вся! От края и до края. На территории, равной трем Франциям. Сами растут. Пришли. Иди, сапоги мой.

Сбоку от входа в длинное здание стоял железный бак с грязной водой. Рядом валялось несколько палок, обмотанных мокрой ветошью. Брать такое в руки было противно, и я, подойдя к емкости с водой, дежурно побултыхала там сапожищами. Фу! Один оказался дырявым. Тоненькая струйка ледяной воды змеей скользнула к пятке.

Скептически оглядев результаты моих стараний, Михаил покривился:

— Ладно, не хочешь нормально мыть, на входе разуешься.

Школа внутри чистенькая, убогая. Все та же синенькая краска — теперь уже на панелях, государственная символика, стенгазеты… Никого нет. Пустая открытая школа. И я иду в носках по коридору. Нелепая картина.

— А Вы, значит, историк.

— А ты историей увлекаешься? — оживился он. — У меня здесь такое собрано!

— Ну, не особенно. А Интернета в библиотеке вашей нету?

— Есть, куда без него. А историю, значит, не любишь?

— Любить историю — пустое занятие. Хитрая наука. Мама при Перестройке-Гласности школу заканчивала, так рассказывала: сегодня одно говорят, завтра другое. Этих возвеличивают, тех разоблачают. Ты, как осёл, учи. Потом — ба-бах, власть переменилась. А как там было на самом деле — неизвестно.

— Всегда существуют неопровержимые факты, — покачал головой историк.

— Хорошо. Пусть себе существуют. Мне все равно. — И почему так тянет говорить этому безобидному человеку гадости?

В маминой почте два письма. Одно от папы, другое — от маминой тети. Читать я, конечно, не стала, но поняла, что в тетином письме речь идет о Вере Андреевне. Не с закрытыми же глазами его на принтере распечатывать.

Мне писем не было. А времени навалом, и его надо бы убить. Я отправилась в бесконечное путешествие по Сети. А Михаил притих за какими-то бумажками.

Так и сидели, пока в помещение не заглянула маленькая старушка.

— Ты, Мих Михыч, диссертацию обмывать когда позовешь?

— Ее, Рескельды-апай, сначала защитить надо!

— Защитишь…

— А вы когда на «Евровидение»?

— Не, мы лучше дома. Европа эта. Потонет, говорят, скоро.

Старушка счастливо засмеялась и исчезла.

— Какое «Евровидение»?

— Поют апашки наши. Хор. Как Бурановские бабушки, видела? Только по-своему. Главная достопримечательность местная.

— Прикольно. А кто диссертацию пишет?

— Ну так я, кто еще? — ответил Михаил-младший и опять углубился в бумаги. — А про апашек можешь в Инете посмотреть.

Будто и про это там есть. У кого-то — мания величия, похоже.

Лезу в поисковик. Надо же: интервью, фотографии. На меня с монитора лукаво прищурились бабуськи в кимешеках и камзолах. А вот и еще статьи про поселок. Вернее, про здешние края…

В материале, который я открыла следующим, житель поселка жаловался, что от взрывов на руднике у него обрушился гараж. И вообще пошли трещинами многие жилые дома, но руководство рудника и не собирается выделять средства на ремонт. Другая статья — в духе маминой «идеологической пропаганды» — бодро рапортовала, что «в ходе реализации правительственной программы» через речку от нашего построен новый поселок — но специально для оралманов. Только они туда не хотят заселяться, так что новый поселок стоит почти пустой. Спрашиваю Михаила, чего оралманам тут не живется.

— Так не «за бесплатно» же дома дают. Тут один коттедж стоит, как в райцентре. И работа — только на руднике. Чего они тут забыли.

— Но они же на Родину, типа, возвращаются.

— Родина у них большая, весь Казахстан, по факту их национальной принадлежности. Выбирай, где удобнее. Это у меня здесь — клочок родной земли, и знаю я его вдоль и поперек. Со всеми неопровержимыми историческими фактами, накопленными в этой местности. Ты тихо сиди, договорились? Не мешай.

И я вновь уставилась в экран монитора. Следующий материал оказался поинтереснее.

Раньше неподалеку от поселка, километрах в трех, находился небольшой аул. В трудные девяностые оттуда все разъехались кто куда. Дома пришли в негодность; а то, что представляло мало-мальскую ценность, разворовали. Где раньше кипела жизнь, остались лишь груды мусора.

Прошли годы, экономическая ситуация утряслась, людей снова потянуло в родные края. Объединившись, они написали письмо районным властям, где просили разрешения самим восстановить любимый аул. Не болеть даже поклялись и не выпрашивать у властей медпункт и школу — только бы им разрешили на Родину вернуться. Уже начали восстанавливать дома, высаживать сирень. Яблоневый сад мечтают новый заложить этой весной. Улицы назвать в честь казахских батыров — и еще одну Интернациональной, обязательно. «… И в какой области, кроме представителей титульной нации, можно встретить, чтобы в родной аул хотели возвратиться и русские, и немцы, и другие?» — написали сельчане.

— Не понимаю. Зачем им опять этот аул восстанавливать? Жили бы в городе, там в миллион раз лучше.

— Ты про аксуйских? — отзывается Мих Михыч. — А им в миллион раз лучше здесь. Они родились в этом ауле, детство их тут прошло. — Так! Будешь болтать — домой отправлю! — В Михаиле-младшем проснулся педагог.

Что-то я запуталась. Да ну их, всех этих странных людей.

Сидишь в этой степи, как в открытом космосе. Небо-небо, небо-небо, и плоская, как крышка консервной банки, земля. Ну, к северу холмы виднеются. И всё. Вообще — всё. Ссылка. И никаких надежд на нормальную жизнь. Кранты…

Но через пять дней мы уезжаем! А всякие маньяки пусть остаются.

Нахожу сайт, посвященный созданию тильд: кто не в курсе, тильда — это такая разновидность кукол из ткани, их можно самим шить. Копирую выкройку бегемотика. Распечатываю.

Письма писать никому не хочется. «ВКонтакте» Леха выложил новые фотки. Вот он целуется с какой-то противной девочкой, у нее сальные волосы. Вот еще облизываются, а вот они губами с обеих сторон держат лезвие… А не Эдик ли их снимал?

Пишу коммент: «Какая мерзость…» Не придерешься. Пусть думают, что это про лезвие. А я — про другое.

Еще раз лезу в свой ящик на мэйле. От папы письмо свеженькое. «Кисонька, будь осторожна…» (Буду) «Кисонька, не пускай маму…» (А мама и не может) «Танечка, я очень сильно по вам всем соскучился и всех вас люблю!» (Ты знаешь, папа, а я ведь тоже по тебе соскучилась. Как ни странно. По твоей заботе и занудству. Но без тебя жизнь утрачивает стабильность. Сначала это весело, потом страшно. Только здесь я стала лучше тебя понимать.)

Конечно, ничего такого я папе не отвечаю в письме. Отделываюсь стандартным набором фраз. Я стесняюсь писать папе всерьез. Но думаю именно так. Еще папа написал, что Калининград — «городской город», и люди здесь в массе своей цивилизованные, то есть умные, симпатичные и воспитанные. Папа работодателю понравился, и работу он обещает, но очень мало сможет платить. «Ты согласна жить скромнее по деньгам, но зато в России?»

Тут идет опять целый абзац всяких нравоучений и советов.

Но если я напишу, что несогласна, это что-то изменит? И не в деньгах тут дело. Сейчас, отсюда, мой город кажется мне идеальным. Там было все. Маме бы уже давным-давно вызвали врача, начали лечить. Борька бы уперся со своими таэквондистами в горы, принес бы мне потом цветы, как в прошлом году. А я все каникулы напролет гуляла бы, ходила в кино, с друзьями встречалась. Может, парня бы встретила своего. А теперь не встречу… У нас там уже тепло, и грязищи такой никогда не бывает. Наверное, весь город в бело-розовой пене цветущих деревьев стоит, и еще — в нежной зеленой дымке молоденьких листиков. Фоном — ледники в горах. Чудо. А что толку от здешнего свежего воздуха? Больше-то и нет ничего. Только самолеты в небе ноют-завывают, то ли восхваляя, то ли оплакивая технический прогресс, случившийся в остальном мире.

Глава 24

Как я в библиотеке ни старалась, но к обеду дел там не осталось никаких. Соединение еле живое, кино не посмотришь, музыку не послушаешь, чтобы что-то скачать — и речи нет. Так что я даже все михаиловы брошюрки перечитала о памятниках андроновской культуры, что неподалеку от поселка остались. Их-то мама и называла «татарскими могилками». Выходит, и не татарские они — а каких-то европеоидов, селившихся здесь ужас как давно. Михаил, оторвавшись от своих научных изысканий, разгорячился и стал доказывать кому-то (в моем лице), какое огромное значение производимые здесь раскопки имеют для науки. Прервал его разглагольствования звонок мобильного. Быстро перестроившись из непризнанного гения в более-менее нормальное существо, историк кротко пообещал «сейчас, сейчас» и без паузы оправил меня домой. Одну!