Вельяминовы. За горизонт - Нелли Шульман

– Сейчас она увидела Зою, – подумал Иван Григорьевич, – она пришла в домик не случайно…

Судьба Зои, увезенной новогодней ночью, с улицы Чкалова, вместе с иконой, пока оставалась неизвестной. Князев надеялся на сведения от медсестры в городской психиатрической больнице. Женщина, раньше работавшая в клинике при мединституте, тоже была тайной монахиней. Очевидцы рассказали, что Зою вынесли из дома на носилках, прикрытую одеялом:

– Приехала скорая помощь, милицейская машина… – переступая ногами в аккуратно зашитых валенках, Князев следил за автобусами, – а ведь я так хотел уйти от мира, отказаться от документов, не вспоминать о сатанинской власти. Но Господь рассудил по-другому, мне надо выполнять свой долг…

Он надеялся выручить Зою из лечебницы и переправить девушку в сибирские скиты:

– Иначе мученица сгинет, в руках иродов… – Князеву надо было услышать от Маши о ее встрече с девушкой:

– Надо убедить ее найти отца, Волка, где бы он ни был… – матушка скончалась, а без нее Князев не мог узнать, где сейчас настоящий отец Маши:

– Да и матушка сего не знала, только сказала, что он жив и не в СССР…

Вглядевшись в пассажиров прибывшего автобуса, Князев заметил знакомую шапочку, темного соболя. Оторвавшись от газетного щита, он пошел вслед за Машей в парк.

Мягкие хлопья снега кружились над уединенной скамейкой. По укрытой белой пеленой дорожке прыгал, щебетал красногрудый снегирь.

Порывшись в кармане ватника, Иван Григорьевич бросил птице крошек, от съеденной по дороге в парк четвертинки ржаного хлеба:

– Видишь, – добродушно заметил старик, – как сказано в Евангелиях, взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы. Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их…

Сцепив длинные пальцы, в замшевых перчатках, Маша, слабым голосом, проговорила:

– Пушкин писал, тоже о птицах… – Иван Григорьевич кивнул:

– Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда;

Хлопотливо не свивает

Долговечного гнезда…

Маша заметила в его седой бороде мимолетную улыбку:

– Это из поэмы «Цыгане». Я учился дома, но читал не только Библию… – девушка пробормотала:

– Я не читала. Библию, я имею в виду… – Маше было стыдно за то, что вчера она не осталась в доме, по улице Чкалова:

– Но я испугалась, он опять назвал меня Марией Максимовной. Я решила, что он меня преследует… – догнав ее в парке, Иван Григорьевич, тихо сказал:

– Не бойся, милая. Я здесь затем, чтобы невинная душа не страдала… – на скамейке, представившись Маше, старик быстро рассказал, что произошло в новогоднюю ночь, в деревянном, окраинном домике. Девушка смотрела на порхающую над сугробами птицу:

– Зое не хватило пары, для танцев. Она сняла со стены икону Николая Чудотворца, и крикнула, что святой станет ее кавалером… – об этом рассказали в панике бежавшие из комнаты парни и девушки:

– Зоя застыла на месте. Все решили, что она шутит, стали ее тормошить, но она даже не могла двинуться, ее словно впечатали в стену. Говорить она тоже не могла, но со мной говорила… – Маша объяснила Ивану Григорьевичу, что попала в дом на улице Чкалова случайно. Девушка покраснела:

– На тротуаре появился пьяный, он приставал ко мне… – Маша отвела взгляд. Иван Григорьевич кашлянул:

– Словно Господь тебя туда направил, Мария. Ты единственная, кто слышал голос Зои после случившегося. Или это был не ее голос, а чей-то другой голос… – Маше, внезапно, стало страшно. За серыми верхушками облетевших деревьев, виделись окна их особняка. Маше захотелось уйти:

– Зачем я здесь? Все это ерунда, насчет какого-то Волка. У меня есть мать и отец, все указано в метрике. Я родилась в Куйбышеве, в марте сорок второго года… – она так и сказала старику, добавив:

– В клинике при мединституте. Иван Григорьевич, я понимаю, что не все… – Маша замялась, – не все можно объяснить наукой, но это совпадения. Моя мать, действительно, отдала мне наше семейное кольцо, змейку, но перстень не имеет никакого отношения к Волку, кем бы он ни был. Вы вообще знаете его, этого Волка… – поинтересовалась Маша. Князев развел руками:

– Понятия не имею, кто он такой. Но матушка Матрона… – отряхнув подол дубленого пальто, Маша поднялась:

– Иван Григорьевич, при всем уважении к вашей старости… – она помолчала, – к вашей вере, вы сами говорили, что матушка была слепа, от рождения. Как она могла знать какого-то Волка, или, тем более меня… – Маша вскинула на плечо изящную сумочку:

– Вы его не знаете, а я знать не хочу. Иван Григорьевич, у меня есть родители, они меня вырастили и воспитали. Я от них никогда не откажусь… – Маша вздернула твердый подбородок, – да и незачем отказываться, я их дочь… – помня о секретности, окружавшей погибших родителей Марты, о приемной сестре она вообще не говорила:

– Если он следил за нами в парке, я объясню, что Марта, дальняя родственница, она гостит у нас… – о Марте речь не заходила.

Иван Григорьевич тоже встал, нацепив на седую голову заячий треух:

– Неволить я тебя не стану, Мария, – серьезно сказал Князев, – однако попрошу тебя, о помощи… – Маша вспомнила мертвенно-бледное лицо Зои, росчерк алой помады, на губах:

– Иван Григорьевич сказал, что Зоя только немногим старше меня, – вспомнила Маша, – она, скорее всего, сейчас в психиатрической лечебнице, бедная… – снегирь, вспорхнув, уселся на ветвь рябины. Маша, растерянно, ответила:

– Мне очень жаль Зою, Иван Григорьевич, но что я могу сделать… – Князев вздохнул:

– Твой… – он запнулся, – отец, член бюро обкома партии, я прочел о нем в «Волжской коммуне». Он должен знать, где Зоя, что с ней… – серые, в глубоких морщинах глаза, взглянули на Машу:

– Иисус заповедовал нам помогать страждущим, милая… – Маша отозвалась:

– Хорошо, Иван Григорьевич. Ждите меня завтра, у этой скамейки. Я постараюсь что-то выяснить… – она быстро пошла по дорожке к главной аллее парка. Князев перекрестил стройную спину девушки, белокурые косы, выбившиеся из-под шапочки:

– Господи, не дай ей блуждать во тьме. Пусть она обретет веру, пусть найдет истину, на своем пути.

Скромная церковь апостолов Петра и Павла стояла в глубине занесенной снегом, тихой улочки Буянова, бывшей Сенной. В прошлом веке храм возвели на личные средства самарского богатея, торговца зерном Головачева. После революции кафедральный, Вознесенский собор, закрыли, в Покровском соборе обосновались обновленцы. В окраинную церквушку стали потихоньку стекаться истинно православные верующие.

До войны священников у Петра и Павла, несколько раз, арестовывали, но летом сорок первого года одного из бывших настоятелей выпустили на волю, вернув на прежний пост. Церковь, как и Покровский собор, отремонтировали. В храме служили молебны за победу советского оружия над фашистами, собирали пожертвования, на нужды армии. Даже через десять лет после конца войны, над конторкой, где продавали свечи, красовалась выцветшая телеграмма. Давно умершего настоятеля и паству благодарили за взнос, в дело борьбы против нацизма.

Торговала свечами, и принимала записочки с именами здравствующих и усопших, пожилая, поджарая женщина. На службах она появлялась в черном, монашеского покроя платье, при платке. Бывшая медсестра клиники при мединституте, после войны тайно приняла постриг. Женщина ездила в один из немногих открытых монастырей, в Пюхтицкую обитель, в Эстонию. После пострига она, по благословению духовника, стала сестрой в городской психиатрической лечебнице.

Длинные пальцы перебирали записочки. Она, краем уха, слушала спевку хора:

– До обедни еще час, пока в церкви тихо… – заканчивался Рождественский пост, – да и на обедню ходят одни старики со старухами… – у медсестры сегодня был выходной день. Заутреня в храме тоже не отличалась многолюдностью:

– Сюда, хотя бы, не посылают осведомителей, как в Покровский собор, – подумала медсестра, – хотя, в последние два дня и здесь все кишело милицией…

Храм стоял неподалеку от улицы Чкалова. Настоятель церкви был одним из священников, отслуживших молебен, у забора дома. Медсестра и сама побывала в комнате, откуда скорая помощь увезла мученицу, как стали в городе говорить о Зое.

Сложив записочки, она полистала церковный календарь, издания Московской патриархии:

– 26 февраля, память преподобной Зои Вифлеемской. Святая жила в Кесарии Палестинской и была блудницей. Обращенная ко Христу преподобным Мартинианом, она раскаялась в грехах и поступила в монастырь в Вифлееме, где в строгих подвигах прожила двенадцать лет, до кончины…

Верующие не знали, крестили ли работницу трубного завода, комсомолку Зою Карнаухову. На всякий случай, священники стали возносить молитвы преподобной Зое: