Уроки тьмы - ЛюдМила Митрохина

«Килограммов семь наберётся. Ничего, радикулит выдержит, тем более за спиной понесу. Главное, спину держать прямо. Пока Валюша болеет, названия работ попрошу референта в секции написать. Теперь надо идти ещё осторожней, чтобы не разбить плоды своих мук», – думал Олег, собираясь в обратный путь. Закрыв двери своей мастерской и проходя мимо первой комнаты, он громко попрощался в безответную тишь.

Назад к метро двигался той же дорогой, считая улицы и переходы. Чем ближе к метро, тем становилось суетнее и беспокойнее. Понятно – часы пик. Народ гурьбой летит к метро. Прыгают через трость, толкаются, обгоняют, вспыхивая то тут, то там тирадой раздражительных речей.

«Люди, вы же видите небо, слышите звуки, ходите на собственных ногах – это такое счастье! А всё остальное – суета сует, переменная величина удач и обвалов, встреч и расставаний, нормальная житейская составляющая, но это лишь малая часть полноценной жизни. Радуйтесь, цените то, что есть у вас, и не отравляйте друг другу жизнь!» – вёл Олег про себя молчаливый разговор с прохожими. Последнее время он часто вот таким образом разговаривал сам с собой, задавая мысленно себе вопросы и отвечая на них.

Кто-то зацепился за его рюкзак, потянув его в сторону, но он удержался и беззлобно произнёс:

– Спасибо. Привет, коллега!

Ирония и юмор были присущи его натуре и в проблемных ситуациях помогали уходить от серьёзных стрессов, сохраняя оптимизм и выдержку. Он часто говорил и искренне верил в то, что юмор так же необходим, как белая трость.

В подземном переходе, ведущем к метро, стоял невообразимый гул. Поначалу Олег не мог понять, что случилось. Только выключив слуховой аппарат, он смог определить металлический грохот ударных инструментов и ревущей электрической гитары. Кто-то пытался петь, вернее, истошно орать попсовый шлягер под свист и хохот собравшейся публики. Олег уже знал, что вдоль стены стоял разный народ, кто за подаянием, кто предлагая домашнюю утварь или пучки несвежей зелени с рынка. Это было в порядке вещей с наступлением сумерек и с увеличением плотного людского потока, протискивающегося в стеклянные двери метро.

По слуху и по своему внутреннему ощущению метрополитен трансформировался в его воображении в огромную ненасытную электромясорубку. Она засасывает живой поток людей с определённой скоростью в свои подземные дебри, дробит его на порции разных ответвлений, а затем вталкивает в решето многочисленных вагонных проёмов, в которых эта масса прессуется в монолитный фарш. Смешав всё и вся под грохот движущихся механизмов, мясорубка выдавливает перемешанную массу из своего равнодушного нутра на поверхность, на огромный противень другого индустриального монстра – города.

– Папаша, нашёл время таскаться по городу с тростью! Задавят. Сидел бы дома и не мешал рабочему люду, – услышал Олег от парня, раздражённо подталкивающего его в спину через проход.

– Сынок, у каждого своя муравьиная тропа, – ответил Олег, не поворачивая головы.

И всё же чьи-то добрые руки подхватили его без слов, довели до вагона и даже посадили, вежливо попросив уступить ему место. Олег вышел из вагона на станции «Невский проспект». Теперь на Большую Морскую в Союз художников. Уже подходя к эскалатору, почувствовал, что кто-то взял его под локоть.

– Привет, Олег! Что на выставком тащишь? Это я, Борис Михеев, узнал?

– Как здорово, что ты подошёл! Сейчас узнал. Пойдём вместе? Ты в Союз?

– В Союз, а куда же, – ответил Борис. – Работы уже сдал, надо с местом определиться.

– А что, в этот раз без живописцев будет выставка? На нас не отразится? – спросил Олег.

– Да нам всё едино – все углы наши и середина. Постаментов бы хватило, – протараторил Борис и, взяв Олега под руку, уже не выпускал его до самого выставкома, не закрывая рта, рассказывая о зверском повышении арендной платы за мастерскую, о теневой стороне объявленных конкурсов, о бесполезности участия в них, о коррупции при распределении выгодных заказов, о несправедливом утверждении секцией недостойных претендентов на звание заслуженного, обо всём – от глобального до личного, кто нанёс ему моральный и материальный урон, включая оболтуса-сына, воспитанного нерадивой женой.

– Тебе-то повезло, не надо за мастерскую платить,

и сын вышел в люди, – сказал напоследок Борис, открывая двери Союза художников на Большой Морской.

– Да уж повезло, это точно! – горько усмехнулся Олег своим мыслям.

Союз гудел взволнованными голосами, витающими отдаленным праздничным эхом по анфиладе залов. Народ носился с графическими полотнами в рамах под стеклом, с мелкими скульптурами, с огромными планшетами, набитыми красочными плакатами, с театральными костюмами на вешалках, с декоративными вазами, художественными фотографиями, макетами театральных декораций, монографическими книгами, каталогами, сборниками «Петербургские искусствоведческие тетради», с разнообразными яркими художественными работами, из общего хаоса которых за короткое время выстроится гармоничная композиция современного изобразительного искусства. Престижные места по праву были заняты признанными мэтрами, ушедшими из жизни, наряду с их известными учениками и авторитетными мастерами. За остальные места велась открытая или подпольная борьба, зачастую оканчивающаяся слезами и криками за закрытыми дверями секций.

Что удивительно – за так называемые выгодные места боролась в основном посредственность, критически посматривая на работы соседей с точки зрения яркости подавляющего пятна или блёклости оттенков. Кому что надо. Скульпторы потихоньку выдвигали свои работы ближе к центру от стены, ревностно поглядывая на соседствующие объёмы и формы. Большие работы требовали соответствующего пространства и были размещены в шахматном порядке в центре основного Большого зала. Что греха таить, кое-кому выпадали места в прямой зависимости от сложившихся отношений с руководством. Молодые художники чаще всего просто радовались возможности быть представленными в Союзе в любом месте, будь то задняя сторона стойки или переход, что вовсе не умаляло их свежее творчество в глазах истинных ценителей искусства.

Олег отстоял небольшую очередь, сдал работы, попросил сделать соответствующие надписи к ним и вышел в коридор. В проходе напротив библиотеки, как символ свергнутой эпохи, развалился приземистый потёртый диван послевоенного времени, продавленный прозаседавшимися тучными партийными функционерами, трясущимися кандидатами и остальной массовкой мизансцен нашего времени, в руках которых он доживал свои дни.

На этом диване хорошо думалось. Олег сел, вернее, погрузился своим лёгким телом в разъехавшиеся под ним искорёженные пружины и расслабился. Мысли о жене не оставляли его ни на секунду. Всё было связано с ней, и этот диван тоже, на нем они дважды сидели с ней рядышком, ожидая решения секции, а потом и правления о приёме в Союз художников в 2006 году.

Для него приём в Союз было чем-то несбыточным, недостижимым и нереальным. Да, он ещё пацаном бродил в этих залах, мечтая стать здесь своим. Но даже и сейчас, по прошествии пятидесяти лет, когда мечта неожиданно осуществилась в его второй жизни, он до конца боялся поверить в реальность свершившегося. Но одно он знал твёрдо: что по-настоящему прикоснулся к творчеству только после потери зрения. Началом отсчёта его как художника явилась, как ни парадоксально, тотальная слепота.

Знаковой в его творческой судьбе была встреча с петербургским скульптором, имеющим за плечами высшую академическую школу, к которому ему посоветовали

обратиться за профессиональным советом. Это была Тамара Викторовна Дмитриева, абсолютный профессионал, душевный человек, строгий критик, не только говорящий горькую правду в глаза, но и реально помогающий словом и делом. Основные академические постулаты, обозначенные ею, послужили ему основой для дальнейшего совершенствования, конструктивно меняя его мировоззрение и подход к пластическим образам.

Тамара Викторовна внимательно ознакомилась с его творчеством в мастерской и предложила подготовить ряд работ для обсуждения в бюро секции скульптуры на предмет вступления в Союз художников. До этого он много раз участвовал в городской выставке в Манеже, где представлял фантазийные работы «Два лика» из дерева, «Весна» и «Грусть» из шамота, а также впервые была организована персональная выставка его работ в Музее городской скульптуры, получившая широкий отклик общественности. Он был замечен петербургскими скульпторами, в том числе Евгением Ротановым, Светланой Мельниченко и Галиной Додоновой. Рекомендации ему сразу дали три человека: Тамара Дмитриева, Евгений Ротанов и Светлана Мельниченко. Олег привёз на заседание бюро секции три работы и стал ожидать с Валентиной решения бюро, сидя на диване в коридоре.

Как он узнал позже, обсуждение было непростым, бурным и противоречивым. Все члены бюро, кроме одного человека, проголосовали против принятия слепого скульптора в Союз художников, считая, что слепой художник – это нонсенс. Художники, умудрённые опытом, никак не могли поверить, что это возможно при тотальной слепоте. Может быть, они сомневались в правдоподобности его исполнения без помощи кого-либо, предполагая, что за ним стоит кто-то невидимый для их глаз? Только время и открытый мастер-класс мог бы убедить их в обратном. Олег морально был готов к отказу и хотел на этом членстве поставить точку, занимаясь дальше искусством, без которого не мыслил жизни. Но Тамара Викторовна, зная в действительности всю правду о нём, веря в него, убедила подать апелляцию в правление Союза на пересмотр решения бюро. По действующим правилам, если хоть один из членов бюро проголосовал «За», то кандидат вправе обратиться в правление для пересмотра дела. И таким человеком оказался известный петербургский скульптор Станислав Задорожный, муж Дмитриевой.