Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - Владимир Бедненко

Состав на станции подали сразу, все бросились занимать места. Вскоре началась бомбежка, мы стали прятаться где только возможно; мне удалось укрыться под свалившимся деревом. Немцы были почти в 100 километрах от Ленинграда. Попрыгали в вагоны, и тут начался обстрел, кого-то убило, но не в нашем вагоне, в другом… Наконец поезд двинулся. Мы быстро проехали Петергоф, который через некоторое время был занят немцами. Наступали они стремительно.

28 августа прекратилась эвакуация. Моя сестра (она старше меня на девять лет) работала на военном заводе, они с мужем и сыном уехали в тыл с последним эшелоном. Меня уговаривали тоже поехать, но я, конечно, не согласилась, а так могла бы сразу оказаться в Новосибирске. Уехать я не могла, так как в Ленинграде оставались папа с мамой. А оба мои брата ушли на фронт.

Восьмого сентября Ленинград был окружен немцами, началась блокада.

11 сентября мы с подружкой пошли в кинотеатр «Шторм», который находился на Невском проспекте. Внезапно объявили тревогу, мы все вышли на улицу, подняли голову и увидели множество самолетов, все они летели по направлению к Московскому вокзалу. И вдруг увидели красное зарево, всполохи от большого пожара — немцы разбомбили Бадаевские склады, которые располагались как раз за вокзалом. Почти все продуктовые запасы огромного города, сосредоточенные здесь на многих сотнях метров, были сразу уничтожены… Иначе как страшным вредительством это не назовешь. Помню, что в нашем доме в нижнем этаже тоже был склад, через его большие окна мы видели, что он совершенно пустой.

Начались постоянные объявления тревоги, выли сирены. Как только раздавался сигнал тревоги — все скорее бежали в подвалы. Дома в Ленинграде в основном шестиэтажные, строили их с очень большими подвалами, подвалы эти были разделены на секции, каждой квартире принадлежало по секции: там обычно хранили дрова, а некоторые жильцы — картошку. В дни блокады эти подвалы переоборудовали под бомбоубежища.

После бомбежки складов уменьшили продуктовую норму. Какова была норма, я точно не помню, но папа в те дни еще иногда приносил сушки без карточек. В сентябре и октябре мы уже бедствовали, в техникуме нам выдавали карточки, разделенные квадратиками по 25 граммов. Когда продуктов не было, эти карточки ничего не значили… С одиннадцатого ноября выдавались отдельные хлебные карточки: иждивенцам, студентам, служащим, домохозяйкам полагалось по 125 граммов хлеба, рабочим — по 250 граммов.

Наш папа пережил блокаду, остался живым, несмотря на то, что был по комплекции высоким и плотным, до войны он весил 108 килограммов. После блокады в нем осталось всего 60 кг; он сидел в подушках, голову не держал, она у него все время свешивалась. Папа работал на железной дороге и поэтому получал по карточкам 250 граммов хлеба.

В октябре 1941 года нас, окончивших курсы методистов по лечебной физкультуре, послали работать в госпиталь. Дело в том, что в ходе военных действий с Финляндией было много раненых и обмороженных бойцов, и вот именно в годы Финской кампании были открыты специальные курсы по лечебной физкультуре, куда принимали только отличников. Так как я была отличницей, то меня приняли на эти курсы среди первых, я окончила их и получила аттестат.

И вот нас вызвали в учебную часть и сказали, что мы назначаемся работать в госпиталях. За работу нам не будут платить, но зато мы будем получать рабочие карточки — 250 граммов хлеба, что было больше всякого оклада, потому что 900-граммовая ленинградская буханка хлеба стоила на рынке 1000 рублей. А денег с книжки (если были накоплены) выдавали только по 200 рублей в месяц.

Так как трамваи не ходили, то нам предложили выбрать тот госпиталь, который ближе к дому. Мне ближе всего была Московская гостиница на Октябрьской площади, туда я и стала ходить на работу.

Мы с папой получали по 250 граммов хлеба, мама — 125 граммов, всего получалось 625 граммов. Мы с мамой делили пополам этот паек, но одну половинку делали побольше и отдавали ее папе, а другую половинку делили между собой.

Шестого февраля 1942 года всем ленинградцам по всем категориям карточек выдали по 300 граммов сахара и по 200 граммов масла.

У нас в комнате был большой камин, но дров не было, мы его не топили. Мы пользовались печкой-«буржуйкой», которая при отсутствии дров была для нас просто счастьем. Топили стульями и тем, что горело. Труба «буржуйки» выходила из форточки на улицу. В форточки жители дома выливали все отходы. Выйдешь из дома зимой, повернешься — сосульки всякого цвета свешиваются с подоконников. Ведь воды в домах не было: канализация и водопровод не работали. Окна были все заколочены досками или фанерой. Было еще одно испытание для тех жильцов, которые жили на верхних этажах, — спускаться и подниматься по лестнице. Для ослабленного голодом человека это трудность неимоверная. Наш дом был старинным, шестиэтажным, лифт в нем был, но еще в мирное время никогда не работал, считалось, что пролетариат должен ходить пешком. Хорошо, что наша семья жила на первом этаже…

Мама еще до войны часто уезжала с внуком в деревню. Магазинов там не было, с продуктами приходилось трудно, и поэтому мама всегда закупала и везла туда продукты — песок, макароны… Когда началась война, никто не смог приехать за мамой и Жориком, и они еще какое-то время оставались в деревне. Самим было бы трудно добраться, ведь от деревни до станции 40 километров. Очень помог папин знакомый, по дороге в Вышний Волочок он заехал к маме, сказал: «Прасковья Георгиевна, вы что здесь? Нельзя вам тут оставаться, Василий Петрович в Ленинграде, я туда еду и вас возьму с собой». И мама поступила очень разумно, не взяв с собой в поездку никаких вещей, а захватив только продукты. Привезенные продукты поделили поровну на всех, тогда с нами жили еще тетя Нюша и дядя Ваня. И когда папа уходил на работу, мама для поддержки сил ему давала с собой кусочек сахара.

Походы за водой. Блокада длилась почти 900 дней. Кроме голода, бомбежек, артобстрелов и холода, в городе не было воды. Хорошо помню зиму 1941/42 года: вереницы людей шли, нет, это неточно — брели на Неву за водой. Это было непросто, так как зимой гранитные берега были обледеневшими. Воду набирали из проруби и везли на санках, особенно трудно было подняться с набранной водой на набережную.

В нашем доме была булочная, а рядом с домом — площадка, на которой находился гараж пожарных машин. Вот на этой площадке был люк. В нем вода не замерзала, а когда вычерпывали всю воду, она через какое-то время вновь набиралась. Глубина этого люка-колодца была метра три-три с половиной. Жильцы нашего дома и соседних домов ходили сюда по воду. На ночь наш «колодец» закрывался.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});