Гусарский монастырь - Сергей Минцлов

— Да не Пентауров совсем! — воскликнул Шилин. — Не будь у этого индюка Белявки — его чепуха так чепухой и осталась бы! Это ж Белявка скрасил ее всякими огнями и выдумками. Входите, кто там? — крикнул он, оглянувшись на стук.

Дверь отворилась, и в горенку вошел тот, кого только что поминали собеседники.

— А, театральное начальство! — приветствовал его хозяин. — А мы, вас ожидаючи, по рюмочке раздавили. Пожалуйте-с. Все с ним о вашей «Багдадской красавице» толковали!

— Да, нашумели мы по усей Рязани! — самодовольно ответил Белявка. — А вам как понравилось?

Белявка увидал на столе штоф с водкою и несколько опустошенных тарелочек с ветчиной и соленьями, потер руки и выразительно уставился на них.

— Мавра, подкрепленьица! — распорядился Шилин.

— Очень понравилось! — ответил Зайцев.

— Ну-с, а о его трагедии что скажете? — спросил Шилин, дав гостю время опрокинуть в себя большую рюмку и закусить грибком.

— Как вам объяснить?… — глубокомысленно произнес Белявка, ловя вилкою прыгавший по тарелке второй гриб. — С одной стороны, будто посвечивает, а с другой — отсвечивает!

— То есть как? — не понял автор.

— А то, шо у ней як звонари на Пасху — все звонят, а никто ничего нэ делает. Ну, взять храфа с Алиной: три дня подряд у саду о любви ей долбить, долбить, шо дятел у березу, и хоть бы шо путное сделал: перстом бы в бок ткнул или поцеловал бы? Да усе Алины, сколько их ни есть на свите, в глаза бы ему за то наплевали!

— Почему же? Они оба мечтают… — возразил Зайцев.

— Три дня? Да живой человек слюной изойдет! Тут явное дело — огребай ее в обе руки и конец. И публике есть на что поглядеть, и актеру чем себя показать! А то ж ни себе ни людям: сидить, шо сыч, и плететь неведомо шо…

Зайцев глянул на Шилина.

— Верно; публике, пожалуй, и не понять! — согласился тот. — Не по зубам ей орех!

— Вот, вот, — подхватил Белявка. — Я не хаю пьесу; говорять, у ней усе хорошо, спору нет, а шо таке им треба — понять нельзя!

— А про предсмертную речь графа на балконе, где он всех крепостных отпускает на волю, что скажете? — спросил Зайцев.

Белявка устремил глаза в потолок, подумал и, как таракан, неопределенно пошевелил пальцами.

— Хороша, но продолговата! — ответил он.

— Значит, на сцене не поставите? — В голосе Зайцева слышалось разочарование.

— Ну, это еще поглядим… — Белявка важно пропустил вторую рюмку. — Порассмотрю, подумаем с барином, поправим, шо треба… Для хороших людей и я рад постараться… Эх, — добавил он, хватив с хозяином по третьей и стукнув ладонью по столу, — усе идеть хорошо, в актерах только у меня недочет. Басу хорошего нет!

— Зачем он вам? — удивился хозяин.

— Как зачем, Господи? Ну, хоть третьего дня калифа взять — разве же то калиф был? «Гассан, взгляни в глаза мне» — как он это сказал? На карачки шоб весь зал попадал, вот как надо было сказать!

— А у меня есть такой на примете… — промолвил Шилин.

Зайцев сидел, задумавшись, и катал из хлеба шарик.

— О? Кто такой? — обрадовался Белявка.

— Попадьи нашей сын, Агафон. Голосина у него — ни один Иерихон не выдержит!

— Да ну? И будет играть у нас?

— Очень хочется парню: просил меня вчера пособить в этом деле. Смутили уж вы его очень своей красавицей!

— А отец Михей с матушкой как глянут?

— Да не похвалят, понятно! Ну да в тайности он хочет, явно не скажется.

— Так, так… А пришлите вы его ко мне, пожалуйста!

— А вы пьеску нашу почитайте, может, и лучше покажется она вам?

Стук в дверь помешал Белявке ответить; вошел новый гость — молодой Хлебодаров с кулечком в руке.

— Именитому купцу наше малиновое! — воскликнул Шилин.

— Хлеб да соль! — сказал тот, сияя всем своим сытым обличьем и ставя у стенки кулечек, из которого выглядывали горлышки бутылок.

— Мавра, подкрепленьица! Ну, что хорошего поделываете? — спросил Тихона хозяин.

— Да старое все… херес нонче с утра мадерили: нейдет иначе!

— Как же это мадерите? — полюбопытствовал Белявка.

— А так-с: сахарцу в нее кладем жженого да кожи кусочек — для духу. И на малагу его обертываем: для той лакрицу пущаем. Вот для пробы принес вам, Смарагд Захарович, две парочки: одобрите ли?

Шилин подмигнул Тихону.

— Спроворил у тятеньки?

— Да ведь иначе как же — без честных перстов не прожить!

— Попробуем, попробуем… — Шилин принялся за откупорку. — А не опоишь ты нас дрянью какой? — добавил он, нюхая вино.

— Помилуйте, да нешто можно?… — ответил Тихон. — Вина у нас превосходные, первый сорт… Мы не то, что другие, — там ведь фуксин да вода со спиртом, вот вам и вино все: собака ежели лапой в него попадет — неделю выть будет!

— Хорошее винцо!… — с видом знатока проговорил Белявка, отведав его и поглядел на свет, приподняв стакан.

— Уж дозвольте тогда и вам полдюжинки представить? — услужливо предложил Тихон.

— Можно, можно, дозволяю…

— Выкушайте во здравьице! А уж и актриска ж у вас есть, Григорий Харлампыч! Ух-с! — Тихон чмокнул свои пальцы. — Пес ее раздери — до замечательности хороша!

— Антуанетина, что ль?

— Да уж кому больше? Ах, то есть все отдай и пятачок прикинь!

Белявка захохотал.

— А у меня дельце есть до вас, Смарагд Захарыч… — обратился к тому Тихон и поскреб затылок.

— Да уж вижу, что есть, коль с кульком пришел, — отозвался тот. — Ну, выкладывай, что такое?

— Кутнули мы вчера здорово…

— Лапой-то видно не собака в вино, а ты к тятеньке в выручку попал?

Тихон ухмыльнулся, и толстые щеки его, что бугры, сдвинулись к мясистым ушам.

— Все под Богом ходим… — ответил он, поправляя свой кок. — Собрались мы все свои, а тут к нам господина Леонтьева и нанесло и тоже с мухой. Ну, наши жеребцы ведь все стоялые — давай ржать над ними; они в словесность, то да се пошло, а я спьяну-то и того: по скуле их и обеспокоил!

Шилин качнул головой.

— Теперь жаловаться тятеньке хочет и про все рассказать. Уж вы сделайте милость, пособите?…

— Ладно… — пробурчал хозяин.

— Сто лет вам прожить, да двести на карачках проползать! — обрадовано воскликнул Тихон.

— А ты поосторожнее будь! — наставительно сказал Шилин. — Не суй зря кулачищем во всякое рыло. Да и словесность свою поуйми: она у тебя хороша, да дорога только!

Тихон даже прореготал от какого-то веселого воспоминания.

— Это верно, что дорога: за кажное слово надысь квартальному по трешке отдать пришлось!

Все, кроме Зайцева, присевшего на диван за книжку, выпили снова.

Тихон наклонился в сторону Белявки.

— Что я вам скажу, Григорий Харлампыч? — вкрадчиво, с видом кота, оставшегося наедине с крынкою молока, проговорил он.

— Ну-те?

Тихон приставил обе руки к уху Белявки и что-то зашептал ему.