Вечный лес - Томас Сван

– Какой он, этот критянин?

– Невысокий, мужественный. Он весь изранен, но ни разу не пожаловался. Мне он понравился.

– На кого он похож, Эвностий?

– Я бы сказал, он похож на принца. На нем пурпурная набедренная повязка и серебряная пряжка на поясе. В его лице есть что-то царственное.

– Эвностий, побудь со своими гостями, хорошо? Я напилась и наговорилась на год вперед и просто ног под собой не чую.

Я ушла, а он так и остался стоять, положив руку на голову Биона.

Но я не пошла к себе в дерево, а отправилась к Коре. Мирра была внизу. В руках она держала яркое и веселое, как поле золотарника, подвенечное платье, в котором когда-то выходила замуж за своего кентавра. Сегодня специально для Коры она достала его из кедрового сундука и освежила миррисом. Увидев меня, Мирра тут же заговорила:

– Я сказала девочке, чтобы она спокойно выходила замуж. Я присмотрю за молодым человеком. Можно подумать, никто, кроме нее, не умеет лечить раны. Но она даже не пустила меня туда. Сказала, что ему нужен спокойный сон и его нельзя тревожить женской болтовней. И все это мне приходится выслушивать от собственной дочери.

– Ничего, придется ему сейчас немного послушать женскую болтовню, – сказала я и, несмотря на протесты Мирры, решительно направилась к лестнице.

Он лежал на постели Коры. Глаза были закрыты, на губах блуждала легкая улыбка. Он крепко спал, и, судя по состоянию ран, сон ему действительно был нужен. Но в то же время он явно не умирал, и Мирра, которая, несмотря на свое легкомыслие, лечила очень хорошо, вполне справилась бы с этой задачей, хотя, конечно, ей пришлось бы пропустить свадьбу собственной дочери.

Кора сидела на полу около кровати. Она так и не начала одеваться к свадьбе – на ней была простая коричневая туника, перехваченная в талии виноградной лозой, а волосы, пожалуй, впервые были не уложены. Увидев меня, она приложила палец к губам. Я схватила ее за руку и вытащила на небольшую площадку на верху лестницы. Через крошечное окошечко, в которое не смог бы влететь даже дятел, пробивался тонкий лунный луч.

– Я не собираюсь будить твоего драгоценного друга, – сказала я, – но я хочу, чтобы ты хоть немного пришла в себя. Такое сказать своему жениху! Чтобы праздновали свадьбу без тебя! Если ты не доверяешь своей матери ухаживать за этим чужаком, то, может быть, доверишь мне? Я делала лекарства и составляла микстуры еще задолго до того, как ты родилась. Хоть у меня и большие руки, но очень ловкие и нежные. А тебе сейчас надо пойти к Эвностию и обвенчаться с ним.

– Нет.

Больше она ничего не сказала, эта молчаливая Кора.

– Что нет? Поясни, пожалуйста.

– Я нашла его, Зоэ. Я принесла его к себе домой. Я за него отвечаю.

– Мне казалось, мы говорили об Эвностий. А что касается твоего критянина, все это глупости. Первым его вообще увидел Партридж. Но это не значит, что Партридж за него должен отвечать. Критянину просто повезло, что за ним ухаживают. Ведь он нарушил договор.

– Это я позвала его сюда.

Мне показалось, что наступила холодная зимняя ночь, и в моем очаге погас огонь.

– Ты хочешь сказать…

– Я как-то говорила тебе, что видела во сне молодого критянина. Я звала его, но думала, что он не сможет услышать меня. А он услышал и пришел и, когда лежал раненый в лесу, сам позвал меня.

– Он так и сказал?

– Ему не нужно говорить это. – Я схватила ее за плечи и потрясла, как провинившегося ребенка, разорившего ласточкино гнездо:

– Лучше подумай, что ты скажешь Эвностию.

Хирон пришел, но, обнаружив, что невесты нет и венчать некого, с чувством оскорбленного достоинства ушел обратно. Медведицы Артемиды отправились к себе в полые бревна и легли спать. Мосх, буквально опутав свою новую пассию руками и ногами (назвать это объятиями было весьма трудно), храпел среди овощных грядок. Партридж, порядочно набравшийся лукового вина, мирно спал под одним из столов. Бион же подбирал с пола упавшие объедки, чтобы затем припрятать их на черный день в своей мастерской.

Эвностий погладил Биона по голове:

– Присмотри тут за всем, а я схожу к Коре, ладно, дружище?

Он приготовил ей корзину винограда. Бион вопрошающе посмотрел на него:

– Может быть, мне пойти с тобой? Я помогу тебе нести корзину.

– Нет, лучше я пойду один, а то мы потревожим критянина. Ведь ему нужен покой.

Он посмотрел на упавшие гирлянды, на раскачивающиеся фонарики, освещавшие спящих гостей, отгулявших свадьбу без невесты, и подумал: «Без Коры я сюда не вернусь».

Когда Эвностий подошел к дереву Коры, было уже раннее Утро. Мирра сонно поздоровалась с ним. Она только что проводила кентавра, зашедшего к ней вчера вечером по дороге из гостей.

Кора всю ночь просидела рядом с критянином. Она еще не спит, поднимись к ней в комнату.

Войдя, Эвностий увидел следующую картину. Эак проснулся. Кора подложила ему под голову подушку и кормила воробьиным бульоном, в котором развела отвар из фенхеля, смешанный с молоком и вином. Услышав, что кто-то вошел, оба они одновременно обернулись. Эак улыбался. На левой ноге у него была глубокая рана, к которой Кора привязала мох; несколько шрамов было на груди и один – над правым глазом. Наверное, ему было очень больно, но он этого не показывал.

– Юный минотавр, – воскликнул Эак, – я хотел поблагодарить тебя, но спал.

Он попробовал было подняться с кровати, но Кора не позволила.

– Я принес виноград, – сказал Эвностий Коре, – и тебе тоже.

Она стояла рядом с кроватью и казалась теплым зеленым пламенем; щеки ее пылали, а волосы, обычно убранные в высокую прическу, свободно рассыпались по плечам. Она почему-то плакала. Рыдания не сотрясали ее тело, но слезы текли по щекам. Она была сиянием, на которое временами набегали тени.

«Наверное, она плачет из-за критянина», – подумал Эвностий. Но Эаку вовсе не стало хуже с того момента, как они подобрали его в лесу. Наоборот, он выглядел гораздо лучше, чем накануне, и явно поправлялся, несмотря на свои многочисленные раны. Да и настроение у него было хорошим. Правда, заметив слезы на лице Коры, он сначала удивился, а затем испугался. Но когда Эвностий увидел, как Кора с неистовой тоской и страстью сжала пальцы Эака, взявшего ее за руку, он все понял. Она оплакивала его, Эвностия, потому что наконец встретила свою мечту. Он выпустил из рук корзину с виноградом и кубарем слетел по лестнице вниз.

– Эвностий, – Мирра окликнула его в тот момент, когда он уже отодвигал на дверях занавеску, – ты совсем не поговорил со мной. Скажи, критянин красивый? Эвностий…

После разговора с Корой я уже не стала возвращаться к гостям в дом Эвностия. Как я могла сказать жениху, что невеста оставила его ради человека? Кора должна объяснить все сама. Дома я легла и попыталась заснуть, но сон не шел. Я переворачивалась с боку на бок, вставала, подходила к окну, смотрела на освещенные луной дубы (дуб Коры едва виднелся вдали) и на поляну с цветами, где Эвностий писал стихи. Затем из-за верхушки деревьев показались первые лучи солнца, цветы вновь стали золотистыми и я, наконец, забылась.

Кто-то дотронулся до моего плеча:

– Зоэ.

– Уходи. Я только что заснула.

– Зоэ, пожалуйста.

– Эвностий!

Он упал на колени и уткнулся лицом мне в грудь. Я погладила его по голове:

– Ты был у Коры?

– Да.

– И она сказала тебе?

– Что мне делать, тетя Зоэ?

– Жди, мой дорогой.

Я не знала, что ответить, на ум приходили лишь банальные утешения, но нежность к нему переполняла мое сердце, как кипяток критскую ванну, и, согревая, причиняла боль.

– Чего ждать?

– Другую Кору, более достойную.

– Я больше никогда не смогу полюбить.

– Все могут. Если хотят.

– Ты можешь, тетя Зоэ, но ты совсем другая: можешь не только влюбиться, но и разлюбить.

– Нет, не могу, просто к старой любви прибавляется новая, и я их вместе храню в своей душе. Ты сделаешь то же самое.

– Нет, – сказал он, – Кора одна.

Он не понимал, что, хоть чувство к Коре и доставляло ему такую же нестерпимую боль, как укус пчелы, но, как и укус, оно должно было пройти. Та Кора, которую он любил, жила лишь в его стихах. К несчастью, он полагал, что ее душа так же прекрасна, как и тело. Она и была такой, но ей было еще очень далеко до совершенства.

– Посмотрим, мой дорогой. А пока, если хочешь, оставайся здесь, со своей тетей Зоэ. Тебе совсем не обязательно возвращаться в пустой дом. Мы с Бионом там все уберем, и дом будет тебя дожидаться.

– Нет, я лучше пойду. Это единственное, что у меня осталось.

– Может, ты все же не так беден, как тебе кажется, – сказала я, но он уже вышел из комнаты.

Я услышала, как поскрипывают прогибающиеся под его тяжестью ступеньки, а затем копыта с глухим стуком ударились о землю и медленные, тяжелые шаги стали удаляться в сторону его дома.

Никто никогда не видел меня плачущей. Я умею выбирать время для слез…