Я сплю среди бабочек (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Шарлотта, — зовет меня тихий голос, и я открываю глаза.

Что?

Наш танец закончился, — вокруг нас грохочет заводная танцевальная музыка, — пять минут назад.

Правда? — я замечаю, что мы единственные не двигаемся среди активно танцующих под музыку человеческих тел. — А мне понравилось с вами танцевать, — неожиданно признается алкоголь внутри меня.

Я пытаюсь поймать Адрианов взгляд — возможно, хочу услышать в ответ такое же признание — но он не смотрит на меня, вернее смотрит… только на мою грудь. На гдудь, в самом деле?! Я почти готова возмутиться, но Адриан вдруг берет в руку камею на моей груди и жестко интересуется:

Где ты это взяла?

Эта его жесткость несколько отрезвляет меня.

Мне дал ее Алекс, — лепечу я испуганным голосом. — Камея принадлежала его матери, я знаю…

Адриан еще несколько секунд молча смотрит на украшение в своей ладони.

Это украшение подарил ей я, — смягчившимся голосом произносит он наконец. — Александр не должен был давать его тебе.

Простите, — снова лепечу я. — Я сейчас его сниму… — порываюсь было завести руки за спину и расстегнуть застежку, но едва не валюсь на пол — Адриан вовремя успевает подхватить меня под руку.

Снимешь его дома, — говорит он мне, бросая на камею быстрый, отрывистый взгляд, словно сам ее вид на моей груди неприятен ему. — А теперь, я думаю, нам пора уходить…

То, как переменилось его настроение, отчего-то глубоко ранит меня и я невпопад говорю:

На мне еще и ее туфли. — А через секунду опять же невпопад добавляю: — Франческины мне не подошли — размер не тот. А платье на мне именно Франческино…

Наверное, это звучит очень жалостливо, потому что Адриан приподнимает мой поникший подбородок пальцем и проникновенно произносит:

Это платье тебе очень идет. Ты сегодня очень красивая!

Я пытаюсь улыбнуться сквозь враз навернувшиеся на глаза слезы:

Только сегодня? — бубню я несмело, напрашиваясь на комплемент. Это точно не я… Зачем я это делаю?

Он улыбается мне все той же утомленной полуулыбкой:

Ты всегда красивая, Шарлотта. Красива в своей эксцентричности и вечном стремлении попадать в различные мелкие неприятности… Пойдем уже, горе ты мое луковое! — он обхватывает меня за талию, и мы бредем с танцпола, словно покидаем поле боя — санитар выносит раненого из-под обстрела врага. Картина маслом… Надеюсь, я никогда не увижу себя на просторах Youtube, обжимающейся с Оранжевым Пиджаком! От этой мысли я стону в голос, и Алекс, поджидающий нас у выхода из зала, в своей обычной манере интересуется:

Что, нехорошо, подруга? А мне тут тебе тортик просили передать… с ромовой пропиткой, прямо как ты любишь.

Выброси его в мусорку, — стону я в сердцах, абсолютно не готовая к батальным перепалкам с Алексом. — Я больше никогда не стану есть торты… в незнакомых местах.

Я испеку тебе правильный торт, — заговорнически сообщает мне парень, насмешливо изгиная бровь.

Всенепременно, — отзываюсь я и вдруг вижу бабочку — Цетозию Библис, вспомнила! — пархающую над нашими головами. — Бабочка, — восклицаю я тут же, закидывая голову как можно выше. — Посмотрите, это наша бабочка! — мои ноги в туфлях на высоком каблуке подкашиваются, и я заваливаюсь назад, выпустив на секунду поддерживающее меня плечо.

Шарлотта, ты невыносима! — возмущается голос надо мной, и я понимаю, что лежу на чьих-то руках… на Адриановых руках, если быть точной. Благодать! Алекс где-то внизу тихо посмеивается… надо мной, конечно же, но мне все равно. Я приникаю головой все к той же шершавой материи уже знакомого мне пиджака и тихо произношу:

Не такая уж и невыносимая — по-моему, вы… то есть ты несешь меня и не особо утруждаешься.

Слышу, как похихикивания Алекса становятся еще чуточку громче. Ну и пусть, мне так хорошо сейчас, что не хочется забивать голову посторонними мыслями. Подумаю об этом завтра… За — втра. На трезвую голову. А пока я закрываю глаза и вдыхаю незабываемый аромат мужского парфюма, от которого моя голова кружится еще чуточку сильнее.

В очередной раз за недолгое время я просыпаюсь в незнакомом мне месте: это даже не комната Алекса, на диване в которой я спала в прошлый раз, нет, я лежу на большой кровати, заботливо прикрытая одеялом, а на прикроватной тумбочке — стакан и таблетка «»аспирина». Это ненавязчивое напоминание о моем вчерашнем дебоше заставляет меня болезненно скривиться, и я мгновенно ощущаю гулкую пульсацию в голове и сухость во рту, от которых кривлюсь еще больше. Ну и гадость это утреннее похмелье! Да кто в трезвом уме и доброй памяти захочет добровольно обречь себя на подобное?! Точно не я.

Тут новая мысль простреливает мой мозг буквально навылет: как я оказалась в этой комнате и что на мне сейчас надето… то есть надето ли вообще. Я опасливо приподнимаю край одеяла и с облегчением выдыхаю — платье на мне. То самое прелестное платье, в котором я чувствовала себя сказочной принцессой и которое теперь похоже на измятый кусок непонятно чего… Мамочки, как же я теперь верну его Франческе?!

Приподнимаюсь и кладу в рот приготовленную для меня таблетку, запиваю ее водой.

На стуле около кровати лежит моя вчерашняя одежда, на ней — листок бумаги с единственным словом «ванная» и стрелкой в сторону белой двери справа от меня. Стягиваю изувеченное платье и направляюсь по стрелке: там нахожу стопку полотенец и другие банные принадлежности… Расцеловала бы того, кто все это для меня приготовил!

После душа и таблетки «аспирина» начинаю ощущать себя практически нормальным человеком, только отчего-то так стыдно на душе, словно я виновата перед всем человечеством в целом, а не только перед Алексом и его отцом в частности. Ох, его отец… Воспоминания разрозненными пятнами мелькают перед моими глазами, выхватывая то один болезненный эпизод, то другой… Вот тебе и тихоня-музыкантша! Хорошо хоть не полезла танцевать на столе и на том спасибо.

Подхожу к дверям и прислушиваюсь — дом хранит странную неподвижную тишину, словно забывшийся глубоким сном мастодонт. Надеюсь, Франчески нет дома или она, возможно, еще спит, к примеру… тогда мне удастся тихонько улизнуть и избежать вполне заслуженного линчевания. Который сейчас час?

Десять утра. Десять утра! Десять утра… Я воровито прячу зеленое платье под одеяло и выхожу из комнаты. Не знаю, куда мне идти и потому направляюсь в сторону Алексовой «берлоги», возможно, он уже там, но еще на лестнице слышу, как кто-то гремит на кухне посудой и оттуда раздаются тихие голоса… Я подкрадываюсь и прислушиваюсь к ним.

… Это было безответственно, — слышу я голос Адриана Зельцера, — она отвечала за тебя и должна была вести себя соответственно. — Я понимаю, что речь идет обо мне и мгновенно меняюсь в лице. — А если бы меня не было в городе, кто бы тогда отвез вас домой?

Юлиан? — делает предположение его сын.

Юлиану самому нужна нянька, — отмахивается его отец, и я почти вижу, как он хмурит свои красивые брови. — Я думал, что могу положиться на твое благоразумие, но, выходит, это не так. И меня это сильно огорчает, сынок. Шарлотта тоже казалась мне вполне приличной девушкой…

В этот момент я так сильно клацаю зубами, что, боюсь, прокусываю себе губу до крови.

Она не виновата, отец, — вступается за меня парень, чем заслуживает мою вечную благодарность. — Она сразу сказала, что ей нельзя пить… и она не знала, что торт с ромовой пропиткой. Слушай, — он виновато понижает звук своего голоса, — если уж на то пошло, то это я подсунул ей второй кусок этого злополучного торта…

Тут его отец, должно быть, вопросительно вскидывает брови, так как парень стремительно добавляет.

… Просто хотел, чтобы она немного расслабилась. Ей это было нужно! Думал, она преувеличивает, говоря что пьянеет от ложки алкоголя, но ее действительно развезло, а потом тот парень с огромными усами уломал ее на одну «Маргариту». Не сердись на нее, ладно? Это мне не стоило экспериментировать на ней. Хочешь злиться — злись на меня.