Бронзовый век России. Взгляд из Тарусы - Александр Щипков

– А когда это состояние заканчивается?

– Когда ты начинаешь эту свою неоформленную молитвенную жизнь оформлять, структурировать и помещать в какие-то рамки.

– А можно без «рамок»?

– Нет, нельзя. Религиозная жизнь без рамок и дисциплины – путь в ересь. Обычно в Православной Церкви люди начинают регулярно ходить на литургию, вычитывать утреннее и вечернее правило, строго поститься, меняют одежду, прическу. Вообще неофит стремится к монашеству. От этого, кстати, окружающие начинают над ним посмеиваться: мол, смотри, шею сломаешь.

– Над Вами смеялись тоже?

– Конечно, как и над многими в такой ситуации. Но на самом деле, ничего тут смешного нет. Кажется, что неофитство – это только внешняя форма, а ведь за ней стоит очень важное содержание. Неофитство – это состояние «бесплатного» чувства Бога.

– А что приходит ему на смену?

– Ну а дальше – не то, чтобы ты становишься теплохладным, но это «бесплатное» состояние эйфории заканчивается. Дальше нужно прилагать усилия, работать. Причём, помня этот свой замечательный опыт, – и головой, и сердцем, – ты хочешь вернуть его, а это оказывается очень трудно. Особенно, когда есть какие-то неудачи и падения. Из-за них иногда даже отдаляешься от Бога.

– В чём это выражается? Перестаешь ходить в церковь?

– Ходить в церковь на богослужения очень важно, но церковная дисциплина – это в первую очередь внутренний порядок. Порядок, который ведёт тебя к Евхаристии. Но кто сказал, что православный человек – это только тот, кто регулярно ходит в церковь? А если у человека ног нет? Ну, допустим причащаться можно на дому… Но даже если он не причащается, разве можно исходя из этого утверждать, что он – не православный, не христианин? Он может всю жизнь сидеть в заточении или быть за что-то отлучён от причастия на двадцать лет. Мало ли как бывает в церковной жизни… Да даже если он некрещёный: ведь если человек крестится не в младенчестве, а в сознательном возрасте, значит он крестится по вере – то есть, он сначала обрёл православную веру и стал православным христианином, а потом уже принял крещение и вступил в Церковь со всеми добровольно взятыми на себя дисциплинарными обязанностями.

– То есть человек, отдаляясь от Бога, может оставаться христианином?

– Вся жизнь христианина – это вообще некая «синусоида», это постоянное борение, он то приближается к Богу, то от него отдаляется.

– Каких моментов больше?

– Равное количество. Как только опустишься, Бог напоминает о себе и помогает тебе опять подняться. Главное – не забывать в суматохе жизни просить у Него помощи и благодарить за эту помощь.

– А как вы считаете, изменилась ли Русская Православная Церковь с тех пор, как вы впервые пришли в неё?

– Тут надо сделать необходимое уточнение: Церковь со дня устроения её Иисусом Христом не меняется. Церковь – это, по мистической сути, не видоизменяемое явление. А внешне – конечно же, идёт исторический процесс, и Церковь в нём участвует. Видимая часть Церкви, конечно, меняется. Меняется язык, музыка, архитектура.

– А люди?

– С этим сложнее. Конечно, можно, наверное, говорить о духе Церкви – не в смысле мистическом, а в смысле субъективного ощущения. Он создаётся из внешнего вида духовенства и мирян, из манеры говорить, общаться. В таком смысле дух Церкви, конечно, поменялся по сравнению с 1970‑ми годами.

– Каким образом?

– Тогда каждый, кто заходил в храм, испытывал чувство пусть минимального, но риска. Ощущение было, как в аэропорту: прошёл паспортный контроль – считай, уже улетел… Это было всё равно что оказаться на запретной территории. У старушек, которые в основном тогда были в приходах, может, такого острого чувства и не было – хотя тоже могло быть, ведь репрессии коснулись почти всех семей в стране. При этом я не утверждаю, что пришёл в Церковь в очень уж опасные времена: всё-таки, 1970‑е – это не 1920-е, за веру уже не закапывали заживо и не расстреливали.

– Когда эта атмосфера риска, о которой вы говорите, в начале 1990‑х исчезла, что пришло ей на смену?

– Это было сложное и путаное время. У меня лично возникло ощущение, что в мою Церковь пришли чужие люди – комсомольцы. Я очень ревностно к этому относился. Первое чувство было такое: «А по какому, собственно, праву?! Вы – чужие, Вы – внешние»…

Это было очень опасное чувство, потому что нет в Церкви «внешних». Интеллектуально я это и тогда понимал, – я знал, что Церковь по определению открыта для всех, – но вот эмоционально я с этим примирился не сразу.

– Что Вам в этом помогло?

– Только время. Это было как грипп – он ведь может и сам пройти, без лекарств.

– Но от гриппа-то можно и умереть…

– Да, можно. Поэтому, кстати, многие в тот период по причинам, о которых я упомянул, ушли из Русской Православной Церкви в различные самосвятские юрисдикции. Ушли, но вернутся. Не сами, так их дети вернутся. А для тех, кто остался, период 1990‑х был очень важным временем отстаивания своего права быть в Церкви. В результате многие, наконец, стали ощущать себя в Церкви хозяевами.

– Это хорошо?

– Почему нет? Мы любим свою Церковь, мы заботимся о ней, уважаем её правила и установления. Мы члены Церкви и мы хозяева в ней. Заботливые и рачительные. В Русской Православной Церкви, к сожалению, это чувство – быть хозяином в Церкви – не очень развито у мирян, да и у некоторых священников его пока нет. А если ты не чувствуешь себя полноценным хозяином дома, то ты и не берёшь на себя ответственность за этот дом.

– Многие, пришедшие в Церковь в 1960-1970‑е, с восторгом вспоминают о временах запретов, самиздата, кочегарок. Они говорят, что жить тогда было интереснее. Для вас это было так?

– Так говорят только те, кто наблюдал за процессом со стороны. Однажды Эда Моисеевна Береговская, в прошлом мой преподаватель стилистики французской литературы, сказала: «Саша, какая в те годы у вас в кочегарках была глубокая насыщенная жизнь!». Я ответил: «Кочегарка – это не только собрания поэтов, философов, художников, рок-музыкантов. Кочегарка – это грязь, водка, мат, ржавые экономайзеры, дикий, сутками непрекращающийся рёв насосов, крысы, сырость, утечки газа, аварии при минус двадцати. И абсолютно беспросветная уверенность в том, что так будет всегда».

– То есть сейчас для вас жизнь стала интереснее?

– Конечно, да.

Кладбище

26 апреля 2013 года

Газета «Октябрь», г. Таруса

Беседовала гл. редактор Галина Плущевская

Традиционно в весенние предпасхальные дни людей интересует довольно деликатная тема, которую не так часто затрагивают газеты, – тема кладбищ. Сегодня мы беседуем об этом с человеком, хорошо известным нашим постоянным читателям, – публицистом и общественным деятелем А. В. Щипковым.

– Александр Владимирович, Пасха 5 мая считается поздней?

– Да, в этом году у нас и Пасха поздняя, и зима долгая – снег до конца апреля пролежал. Но к Радонице на кладбищах уже всегда сухо, люди начинают прибираться на могилах, наводить порядок. Это очень хорошая традиция, свидетельствующая о том, что память об умерших очень важна. Причём она важна в разных смыслах. Во-первых, это уважение к предкам, к родителям, к дедам и бабушкам, память о предыдущих поколениях, которые строили нашу страну. Но есть и вторая составляющая, не менее, а может быть, и более важная, – это религиозная часть, о которой мы редко задумываемся.

– Что Вы имеете в виду?

– Дело в том, что членами Церкви являются как живые люди, так и уже умершие. Это парадокс христианства.

– У Бога мёртвых нет?

– Совершенно верно. И это не просто фигура речи. Дело в том, что между нами и нашими умершими родителями и вообще родственниками сохраняется прямая связь. Люди эту связь всегда чувствовали: и в дохристианский период, и в эпоху христианства. Отношения живых и умерших строятся следующим образом. Люди грешны, и, умирая, они нуждаются в помощи живых. И эту помощь мы реально можем им оказать. Мы молимся о них. В церкви мы подаём записки «Об упокоении». Это не пустой ритуал, это наши молитвы о них, в помощь им в их иной жизни. Выделены даже определённые дни для этого – например, суббота считается поминальным днём. В году в круге православных праздников есть Родительские субботы. И народ помнит об этом; в этот день обычно в храме много народу, все приходят, подают записки о поминовении.