Туристы. О путешествиях во времени. - Анна Белкина

Где-то у леса ещё что-то шумело, Оксанка повернула голову и глянула туда, откуда доносился странный рокот и некое пыхтение. Оттуда бил яркий свет, который затмевал и остатки солнца, и редкие огни в окнах. А кроме света - надвигались страшные машины и шагали чужие люди - в чём-то сером, что сливалось в опускающихся сумерках с землёю. Немцы! Оксанка похолодела: прорвались! И - движутся прямо в село! Вон, один из них поднял руку, показывает... Ей даже почудилось, что его корявый острый палец упёрся прямо ей в лоб. Крик от ужаса застрял, зато включились ноги. Оксанка повернулась и опрометью бросилась в свою тёмную хату.

Егор Егорыч и Одарка сидели под лавкой. Когда прекратили валиться бомбы - они вернулись в уцелевшую хату и запрятались там, не включая свет. Одарка тихонько плакала, потому что считала, что Оксанка погибла. Когда Оксанка спихнула с дороги дверь сеней и оказалась в комнате - она никого не увидела в темноте. Нашла родителей по мамкиному голосу. Ей бы крикнуть, обнять их, но Оксанка уже не могла. Она торчала у лавки, под которую забились родители, и шептала побледневшими губами:

- Враги...

Солнце тихо скрылось за горизонтом. На миг установилась мёртвая тишина, а потом...

Дверь с треском высадили - наверное, хорошенько наподдали ногой. Комнаты наполнились грузным топотом, а через минуту они пришли. Одарка при их виде хлопнулась в обморок, обвиснув на лавке, Оксанка, не успев в погреб, забилась за батькину спину. Егор Егорыч не мог никого спасти. Он стоял посреди комнаты не потому, что был храбр, как скала, а потому что оцепенел от страха.

Их было много, этих серых, покрытых грязью чудищ - целых шесть. Они вдвинулись стеной, похохатывая, грозя железным оружием. От них разило чем-то неприятным: гарью и бензином, и чем-то ещё, наверное, это и был запах смерти. Оксанка выглядывала из-за батьки и у неё тряслись коленки, дыхание перехватило, похолодели пальцы.

Из шести выдвинулся один и страшным каркающим голосом резко крикнул:

- Ви есть принять немецкий армий унд ваффен-СС! Нести эссен унд шнапс! Кто не хотеть - капут унд зарыть! Герр группенфюрер ночевать у вас! Шнель! Эссен!

Он кипятился, этот вроде бы как человек, похожий на болотного упыря из страшных баек, которые ходили в здешних местах с незапамятных времён. Он говорил как бы по-москальски, но так, что Оксанка практически ничего не поняла из того, что он сказал - поняла лишь то, что они их убьют...

Одарка охала, выбираясь из обморока. Егор Егорыч продолжал торчать, как пень.

- Эссен! - повторил немец и топнул тяжёлой ногой, засунутой в грязный сапог, оставляя следы на выметенном полу.

Никто не знал, что значит это слово - все только боялись. Немец обвёл Егора Егорыча, Одарку и Оксанку огненным взглядом убийцы и совершил руками движение, будто ест из тарелки.

- Жрать хотят, - шепнул жинке Егор Егорыч, разобравшись, наконец, что означает его "Эссен" и эти пассы. - Тащи... - обречённо пискнул он. - Лучше - сало.

Пришлось изрядно облегчить погреб: пока Егор Егорыч чистил немецкие сапоги - Одарка с Оксанкой натащили на стол и сала, и пирогов, и мёда, и варенья... всего, что нашлось. Одарка даже первач вынула из поддона и припёрла немцам, чем жутко огорчила мужа. Хотя - немцы эти такие лихие, что лучше уж отдать им тот первач, лишь бы не застрелили. Они расселись по лавкам, пачкая их, один дудел в губную гармошку, извлекая из неё противные звуки, которые ужасно резали уши. Они стаскивали свою замаранную форму и кидали на пол, делая Одарке знаки, чтобы она постирала это всё.

- Хай вам грэць, чертяки! - чертыхалась полная Одарка, подбирая грязнючие и вонючие тряпки. - Шоб вас гром побил, окаянные лешаки, упыри болотные, пиявки!

А потом - дверь распахнули снова, в хату заглянула мерзкая лоснящаяся жирная морда и объявила:

- Ахтунг! Герр группенфюрер!

Немчура засуетилась. Поняли, звери, что поотдавали Одарке свою рванину рановато: начали расхватывать, пихая Одарку, напяливать кто что, даже чужое один надвинул и получил пинка от хозяина.

Оксанка ещё возилась с харчами: дрожащими от страха руками расставляла на столе тарелки, едва не расколотила штук пять. На улице всё шумело: ревели и пыхтели машины, гомонили люди. Но вдруг из хаоса всех этих гадких звуков вынырнул один такой, что заставил невольно содрогнуться. Оксанка всплеснула руками и выронила крынку молока. Крынка треснулась об пол и раскололась, молочная лужа быстро натекла и затопила осколки. Егор Егорыч, который, обливаясь холодным потом, выпихивал из погреба четвертину кабана, не удержался на лестничке и скатился в погреб во второй раз - вместе с кабаном. Одарка крестилась, уткнувшись в красный угол.

Немчура сначала погогатывала, а потом - снялась с лавок, как вспугнутые воробьи, повыскакивала во двор. Оксанка осторожно выбралась в сени и наблюдала за тем, как в ярком белом свете фар, шипя, жужжа и лязгая, движется к их двору нечто о восьми гигантских паучьих ногах. От каждого его шага дрожала земля, над головой Оксанки качались сушёные травы. Оно сверкало металлом, это была некая машина, которая, выворачивая комья земли металлическими когтями, сокрушила плетень и вдвинулась во двор, уничтожая огород. Свет её фар слепил, Оксанка прикрыла глаза ладонью, но продолжала, не отрываясь, смотреть, как в нескольких метрах от хаты страшная машина вдруг замерла, а потом - словно бы присела, испустив жуткое шипение, и из неё выпрыгнул человек. Едва человек очутился на земле - немчура, что топталась во дворе, повытягивалась в струночку, вытянула вверх правые руки и что-то хором крикнула, а потом - застыла. Против яркого света Оксанка видела только тёмный силуэт того, кто приехал на "дьявольской повозке" - он был высок, на его голове торчала фуражка. Широкими шагами он пересёк развороченный двор, поравнявшись с немчурой, поднял вверх раскрытую ладонь и выплюнул короткое слово:

- Хай!

Оксанка побежала обратно в хату - слишком уж страшенным показался ей этот вражеский начальник, который уже успел поставить свою длинную ногу на порог.

Одарка, чертыхаясь, протирала с пола молоко, Егор Егорыч с шишаком на лбу упёр четвертину кабана на задний двор - разделывать.

- Доню, давай, у погреб! - засуетилась Одарка, увидав дочь.

- Мама, в лес надо, Петру сказать, он партизан приведёт! - пискнула Оксанка.

- Ишь ты, партизанка! - рассердилась Одарка. - А ну, хутко, слазь у погреб! Вбьют они нас, якщо до партизан пойдём, слазь!

Пришлось Оксанке послушаться, бо мамка грозила за косу отодрать. Немчура гомонила в сенях, варнякала что-то, непонятно что. Мамка захлопнула крышку, и Оксанка осталась одна в темноте рядом с харчами. Она ждала, что страшные враги выволокут её на расстрел, застрелят и мамку с татком, а хату - раскидают той страховитой штуковиной, которую привёз во двор этот "герр". Оксанка читала молитвы и просила Богородицу заступиться.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});