Одиночка - Гросс Эндрю

— Aussen! Aussen! — выкрикивали немцы, вон, вон, стуча дубинками по стенам и койкам. — Schnell!

Альфред запихнул свои записки обратно под нары, вернул на место доску, прикрывавшую дырку в полу, и двинулся на выход вместе со всеми.

— Быстрей! Быстрей, грязные твари! — Охранники охаживали заключенных дубинками по бокам. — Бегом! Старик, тебя это тоже касается. Живо!

Несмотря на то, что стоял апрель, воздух по вечерам бывал довольно прохладным. На улице заключенные ежились, пытаясь сохранить тепло, и с тревогой переглядывались. Любое изменение в расписании непременно вызывало у них страх. Они с ужасом ждали приказа строиться и маршировать. Все они знали, куда. Это было делом времени, и они понимали, что рано или поздно их час настанет.

— Строиться! — кричали охранники, подталкивая их дубинками. Все выстроились в шеренгу.

— Ну как вам бифштекс? — тихо спросил Альфред у стоявшего рядом Островского. Словаку пришлось раскрошить сырную корку, высыпать крошки через штаны на землю и затоптать их башмаками.

— Профессор, если честно, жестковат, — ответил словак с заговорщической улыбкой.

Через пару минут стало понятно, что это не конец, а всего лишь проверка. Но тревога не проходила — охранники что-то нашли. Снаружи было слышно, как они потрошат нары, переворачивая кишащие вшами жидкие матрасы, и выстукивают полы в поисках тайников.

— Может, повар проболтался, — прошептал Островский в ухо профессору.

— Не думаю, — ответил Альфред. — Я полагаю, они не еду ищут.

Васько огрел его дубинкой по затылку:

— Тихо!

Через некоторое время из барака послышались крики и возбужденный голос Шарфа. Все замерли. Шарф вынес из барака самодельное лезвие, сделанное из крышки консервной банки. Заключенные резали им крохи украденного хлеба или сыра, которыми им удавалось разжиться.

— Могу я поинтересоваться, чье это? — спросил гауптшарфюрер. Демонстрируя нож, он осуждающим взглядом обвел всю шеренгу. Его воспаленные глазки, плоский нос и тонкие губы делали его похожим на мясника. Все застыли. Никто не проронил ни звука. За провинность одного человека обычно наказывали весь барак. Никто не рискнул бы раздражать взбешенного Шарфа.

— Ну же, говорите! — скомандовал капо Васько, двигаясь между рядами. Он приложил ладонь к уху: — Что, языки проглотили? Мне что-то послышалось? — он обращался с ними как с малыми детьми, отчего они его еще больше ненавидели. Он остановился позади Улли, булочника из Варшавы, одного из друзей Альфреда.

Булочник зажмурил глаза. Это было его лезвие. Он понимал, что для него все кончено.

— НИЧЕГО? — Васько поднял дубинку и ударил Улли по ногам сзади. Тот упал.

— Это только для еды, герр гауптшарфюрер, — взмолился Улли, таким образом признавая свою вину. В его глазах стоял ужас. — Ничего больше. Я клянусь вам.

Кто-то его сдал.

— Только для еды, я правильно расслышал? — переспросил Шарф. Все понимали, что это была издевка. — Ну тогда ладно. Да, Васько? Ну если это только для еды. Только я думаю, настоящий нож больше подходит для разрезания еды. — Шарф говорил откровенно издевательским тоном. Он обошел вокруг Улли. — Булочник, ты согласен, что нож больше подходит?

— Да, герр офицер. Конечно больше.

Им позволялось пользоваться лишь ложками, чтобы хлебать жидкое пойло из переваренной гнилой картошки и, если повезет, ошметка гнилого мяса на дне миски.

— Вы согласны, герр Васько?

— Согласен, герр Шарф, — кивнул украинец. Он был само подобострастие.

— Пожалуйста, — Улли склонил голову, прекрасно понимая, что его ждет. Он поискал взглядом немногих своих друзей, как бы прощаясь с ними.

— Герр гауптшарфюрер, — из барака выбежал охранник, в руках у него была жестяная банка, в которой Альфред прятал свои записи. У несчастного подвело живот. Шарф покачал головой и улыбнулся: не было нужды спрашивать, кому это принадлежало. Он шагнул к Альфреду.

— И что это у нас тут, профессор? — просиял эсэсовец. — Все еще носитесь со своими глупыми фантазиями? Разве мы не объяснили вам, что от них пора отказаться? — он выгреб из банки бумаги и скомкал их. — Для профессора вы какой-то бестолковый. Герр Васько, у вас есть спички?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Конечно, — ответил тот и протянул Шарфу коробок.

— Да это всего лишь заметки, герр гауптшарфюрер, — взмолился Альфред. — Ерунда. Они важны только для меня.

— Кем вы были раньше, здесь не имеет ни малейшего значения! — закричал эсэсовец. Он поджег спичку и глядел с ледяной улыбкой на Альфреда, пока пламя поглощало бумажки. Он бросил их на землю. Сгорая, они сжимались и потрескивали. — Вы не понимаете? Забудьте, кем вы были. Вы здесь просто рабсила. Чертов номер. Вы живы, пока я этого хочу. Вам понятно?

— Да, герр гауптшарфюрер.

— Я в этом не уверен. Но я вам напомню. СМОТРИТЕ! Он достал свой люгер и приставил к затылку Улли.

— Ты думаешь, я забыл, зачем мы сюда пришли? — Улли опустил голову, зная, что будет дальше. — В следующий раз имейте это в виду, если решитесь прятать оружие! — и Шарф спустил курок. Улли зажмурился и издал стон.

Но пистолет не выстрелил.

Шарф выругался и снова нажал на курок. Снова осечка.

— Твою мать! — он прижал пистолет к голове Улли и все жал и жал на курок. Клинк-клинк-клинк. Но оружие заклинило. Глаза немца налились бешенством. — Ефрейтор, — крикнул он одному из охранников, — дайте мне ваше оружие!

Роттенфюрер направился к нему, на ходу расстегивая кобуру. Но тут Шарфа окликнули от главного здания охраны.

Эсэсовец обернулся.

— Капитан Нихольц, — произнес охранник. — Он ждет вас в комнате охраны. Немедленно.

Все видели, как напряглись жилы на шее у Шарфа. В раздражении он пнул в бок стоявшего на коленях булочника.

— К чему тратить на тебя гребаную пулю? Иди в строй, гниль. Твое время скоро придет и так.

Он ушел. Васько, помахивая дубинкой, фыркнул, ухмыльнулся и, уходя, бросил через плечо:

— До следующего раза, булочник. Я сам с тобой разберусь.

Дрожащий и обделавшийся Улли попытался подняться. Лицо у него было абсолютно белым.

— Добро пожаловать обратно в мир живых, — один за другим люди подходили, чтобы помочь товарищу встать на ноги.

Альфред смотрел на обуглившиеся остатки своих записей, которые постепенно превращались в пепел. Он было шагнул к ним: вдруг что-нибудь еще можно было спасти? Но потом остановился.

Да какой в этом смысл? Шарфу следовало покончить с ними обоими. Каждый день строились новые печи. Людей теперь даже не завозили в лагерь, а прямо с поезда отправляли в Биркенау, и они исчезали навсегда. За одну только прошлую неделю, как ему сказали, — сто тысяч евреев из Венгрии. Всем им предстояло умереть здесь.

Бедняга Улли, может, это и не самый ужасная смерть. Выстрел в голову. Он глядел на тлеющие остатки своих трудов.

Десять лет.

Кто-нибудь может ему объяснить, ради чего стоило откладывать неизбежный конец?

Глава 16

Работа в лагере никогда не прекращалась. Железнодорожные пути прокладывались дальше, прямо до ворот соседнего Биркенау, туда, где непосредственно происходило уничтожение. В две смены, днем и ночью. Всего в трех километрах строился химический завод «ИГ Фарбен». Ходила шутка, что нацисты экономили на транспорте, производя газы на месте.

Каждый день рабочие бригады выстраивались за утренней пищей. Строители, электрики, маляры, землекопы с кирками и лопатами. Людей все время выстраивали и пересчитывали, проверка следовала за проверкой. Потом под бодрящую музыку живого оркестра все маршировали на двенадцатичасовую смену. Тот же оркестр встречал их после работы, когда они, еле волоча ноги, тащили умерших на тачках.

Случались и передышки: несколько минут до начала сбора бригад и после проверки или приема пищи. Или днем, если вас ставили в ночную смену. Попасть в лазарет считалось настоящим отпуском.

Альфреду, учитывая его возраст, поручили чистить офицерские велосипеды. Он тер их и тер, счищая грязь с колес. Через неделю после шмона, устроенного Шарфом, оберштурмфюрер Мейтнер поручил Альфреду сопровождать больного заключенного в лазарет. Там он наткнулся на небольшую группу, наблюдавшую за игрой двух заключенных в шахматы.