Варварские свадьбы - Ян Кеффелек

Лето было в разгаре. Однажды августовским вечером Татав и Людо ужинали, оставшись в Бюиссоне одни. Стояла гнетущая жара. Почерневшее, с медными отблесками небо угрожающе хмурилось, но гроза никак не могла разразиться над застывшим морем, о котором забыл даже ветер.

Мишо уступил уговорам провести день у тестя с тещей. «О сыне говорить не будем, — заверила Николь. — И потом, глупо ссориться из–за дурачка».

Сидя за столом на террасе с махровым полотенцем вокруг головы, Татав разглядывал капли пота, блестевшие на его голых руках.

— Сегодня вечером у меня встреча, — вздохнул он, наливая себе стакан лимонада.

— Где? — поинтересовался Людо.

— У Милу. Если хочешь пойдем вместе. Может быть, увидим интересные вещи, — объявил он с таинственным видом. — Его старики гуляют на свадьбе в Аркашоне.

Через десять минут из–за изгороди послышался хулиганский свист.

— Это Милу, смываемся, пока нет дождя!

Полной кличкой Милу было Милу–планер — из–за того, что он однажды на угнанном мотороллере вылетел с дороги прямо в поле.

— Да он же псих! — воскликнул Милу, увидев Людо.

— Он не злой, — усмехнулся Татав. — Если и укусит, то играя. К тому же, у меня есть на него намордник и поводок.

— Ты ручку хоть взял?

— Ну конечно, взял. — ответил Татав, вытащив четырехцветную шариковую ручку, сверкнувшую хромовым блеском. — Погоди–ка, кореш, — отрезал он, видя, как Милу протягивает руку.

— Ладно, пошли. Только без шума. А то в прошлый раз чуть не попались…

Пять минут они шли по дороге, затем свернули к морю между высокими насыпями, окутанными спустившимися сумерками. Наконец они оказались во дворе фермы, где стоял длинный трехэтажный дом белого цвета. Внизу, в освещенном окне мелькал чей–то силуэт.

— Сейчас она закончит мыть посуду, и тогда все, — зашептал Милу. Низко пригнувшись, он знаком пригласил своих сообщников следовать за ним.

Темнело стремительно быстро; густой, липкий мрак спускался с наэлектризованного черного неба.

Они устроились напротив левого крыла фермы, спрятавшись за прицепом для сена, и приступили к наблюдению. Милу занервничал, когда свет погас, но тут же в другом окне вспыхнул красный огонек.

— Ну вот и Жизель, — сказал он.

В окне показалась девушка лет двадцати, в розовой хлопчатобумажной майке и болотного цвета юбке. Она развязала косынку, которая стягивала ее рыжие волосы, распахнула окно и, опершись на подоконник, стала всматриваться в жаркую темную ночь и шумно вздыхать. Затем трое сгоравших от нетерпения любителей эротических сцен увидели, как она медленно снимает свою майку и картинно отступает в глубь комнаты, так что свет от светильника падает прямо на ее обнаженную грудь. В этот момент сильный разряд молнии, казалось, расколол небо. Давно ожидаемый ливень обрушился на раскаленную землю, и Жизель растаяла в мутном пятне неверного света. Промокший до нитки Татав чувствовал, что его бессовестно надули.

— Но ты же видел, какие у нее титьки! — кричал Милу.

— А ты обещал, что мы увидим и все остальное!

— Видал я и все остальное, но титьки лучше.

— Я пришел, чтобы увидеть все, — не сдавался Татав.

— Увидишь в следующий раз, не будь занудой! Ну. давай сюда ручку.

— Чего это я отдам ее просто так, за титьки!

Этот шумный диалог прервал новый всполох молнии.

— Послушай, — орал Милу, — завтра ко мне придет Берту, правда, она уродина, ну да ладно. У нее точно можно будет все посмотреть.

— Хорошо, а во сколько?

— После обеда. Встретимся у давильни, а то вдруг старики вернутся раньше.

Ручка перешла к Милу, а затем к Жизель, которая таким образом извлекала выгоду из своей красоты, а своего брата–сообщника в качестве компенсации скромно вознаграждала поцелуем в губы.

В ту же ночь Людо проснулся от тяжелого сна. Его преследовали видения: Николь на чердаке; Жизель, снимающая майку; Николь за завтраком. Странная волна сотрясла его тело; свернувшись калачиком, он уткнулся в стену и снова уснул, всхлипывая от рыданий.

На следующий вечер между Николь и Мишо разыгралась бурная сцена. Накануне Людо не закрыл окно в салоне, и дождь испортил всю мебель.

— А еще он украл у меня мою красивую ручку.

— Ну вот, ты, даже не разобравшись, уже обвиняешь своего сына!

— Да как же мне его не обвинять, ведь даже Татав видел, как он выходил из спальни! Все время ворует, шпионит, роется в моих вещах… Настоящий маньяк! Послушай, Мишо, — закончила она, понизив голос, — ты хоть помнишь, что обещал?.. Ты не отступишься?

Мишо возвел глаза к небу.

— Ну да, помню. Только ведь нужно время.

VI

В Бюиссоне Людо теперь жил как в гостинице: никому ни в чем не отчитываясь и сожалея о своих прежних обязанностях, которые выполнял по четвергам. Иногда он случайно встречался с матерью, и она сухо, словно соседа по лестничной площадке, приветствовала его. По воскресеньям он уже не ходил на мессу, однако нередко после обеда заходил в церковь, присаживался на скамью и дремал. Татав втюрился в местную крестьяночку и, надушившись, уходил на целый день. С полудня Людо оставался один. Он слонялся по дому, извлекал немыслимые звуки из фисгармонии, затем брал несколько яблок и отправлялся бродить по берегу океана.

Не обращая внимания на колючую проволоку и предупредительные знаки с черепами, он прогуливался по пристани — гигантскому сооружению, включавшему в себя общественный коллектор, выбрасывающий далеко в море канализационные воды. Нередко он ложился и засыпал в тени огромной, покрытой битумом трубы, которую решил обследовать до самого конца.

Он редко спускался на пляж; его отпугивали распластанные купальщики, завладевшие прибрежной полосой, по которой он расхаживал зимой как единоличный хозяин. Он предпочитал безлюдные опасные места, закрытые для публики; любил лежать, не раздеваясь, в залитых солнцем ложбинах, где голова находится на уровне распушенных сердитым ветром песчаных гребней, дожидаться прилива, превращавшего песок в топкую зыбь, и уходишь лишь тогда, когда возникала нешуточная опасность быть затянутым в песчаную ловушку. Он расхаживал вдоль берега, чертил палкой на песке огромные рисунки, которые затем слизывали языки прибоя. Тогда он поднимался выше и снова рисовал, обескураженный настойчивостью, с которой прибывающее море набрасывалось на его фрески. Скитаясь так, без видимой цели, забыв о времени и о палящем солнце, он жевал сухие водоросли, время от времени подбирал осколок раковины, представлял, как из–за ближайшего холма вдруг[ появляется Николь, разговаривал с морем на каком–то тарабарском языке или же что есть духу бросался бежать; иногда он забредал на стрельбище и. оказавшись среди торчащих мишеней, слышал, как свистят пули, и даже видел вдали целящихся в его сторону солдат. Это для его же пользы сказала она… его надо лечить пока не поздно… он несчастен потому что все делает наоборот он чокнутый… когда он моет посуду у него тарелки бьются… неправда я разбил только одну тарелку и та была треснутая… неизвестно где он ходит целыми днями из-за него у нас могут быть неприятности он сам видит что он не такой как мы… мама говорит что он сам упал… и я не хочу чтобы у меня родился ребенок когда в доме живет псих он должен жить где-нибудь в другом месте… но я не хочу жить в другом месте и я не чокнутый. Он возвращался, когда солнце клонилось к западу, и ему казалось, что он шагает в полном одиночестве.

Однажды утром, ближе к полудню, в небольшой бухте близ причала Людо нашел утонувшего купальщика, выброшенного приливом на песок. Это был молодой загорелый мужчина. На нем были зеленые плавки, на пальце — обручальное кольцо, на запястье — часы с еще двигавшейся секундной стрелкой. Людо присел возле утопленника, левый глаз которого был широко открыт, провел ладонью по его руке, теплой от высоко стоявшего солнца. Человека принесло море, море его и унесет. Море — это его иглу, его убежище, он просто потерялся. Увидев, как мухи облепили побагровевшие губы мужчины, Людо оттащил его подальше в море и, удовлетворенный, стал смотреть, как покачивающийся труп относит волной. О своей находке он никому не рассказал.

*

— Эй, помоги–ка мне! Никак не могу закатить мопед. Хоть убей, не хочет ехать прямо, приходится направлять.

Опускался вечер; в сумраке Людо встретил до полусмерти пьяного Татава, нетвердо стоявшего у ворот.

— Сволочная девка!.. Говорит, я–де не путаюсь с жирными. Л я, мол, жирный. И некрасивый. Весь шнобель в прыщах. И кто говорит? Страшила Берту! По–моему, уродина и толстяк могли бы поладить.

— Я тоже некрасивый. И потом… я вроде того… с приветом.

— А еще ты жид!

— Да ну, — ответил Людо, не знавший такого слова.

— Да–да, настоящая жидовская морда, да к тому же настоящий фриц! Уж не помню, то ли фриц обязательно жид, то ли жид не бывает фрицем, но уж точно, что ты настоящий мудак и придурок.