Деревянный хлеб - Альберт Иванов

Ну, утром разошлись они по своим лодкам. Ловит он, тогда еще лейтенант, у камыша, тихо вокруг, лишь кукушка кукует… И неожиданно слышит рядом чей-то голос: «Кукушка, кукушка, сколько лет жить мне осталось?» А кукушка умолкла и — ни ку-ку… Привстал лейтенант и видит: прямо за камышом в протоке тот самый скобарь на лодке сидит и опять спрашивает: «Кукушка, кукушка, сколь…» — «Да такому, как ты, и дня жалко!» — пробасил в ответ лейтенант вместо кукушки. Представляешь!

А дальше — вытащил скобарь груз-якорь и уплыл на лодке от такого грубого соседства.

Вечером скобарь не вернулся. Ну, задержался, думают. Ночью тоже его нет. Зачем на берегу ночевать, если есть дом рыбака? Забеспокоились, поплыли с фонарями искать. И что же?

Нашли. Видать, начал он с лодки под вечер груз вынимать, а тот илом засосало, нагнулся и стал тянуть. Поднимает и веревку на руку наматывает… Не удержал равновесия и бултых вслед за грузом. Так и утонул.

— Вот какая честная кукушка попалась, — закончил рассказ майор. — А мне она в то утро до ста лет накуковала. Как же ей не верить после всего!

Майор ушел. Вскоре Саньку взяли в игру: одному из пацанов нечаянно подковали ботинком лодыжку, и он вышел из строя. А Санькина нога уже не так болела.

Заявился Пожарин с Рыбой-лоцманом, и вратарь Витька Коршун встал поближе к своей саперной лопатке, отмечающей границу ворот.

— Тоже мне Хомич! — сказал Пожарин, перехватив мяч. — Щас мы тебя испробуем на прочность!

— Испробуем, — поддакнул Рыба-лоцман, потирая всегда потные ладони.

— Нам пора, — спокойно выдернул Витька лопатку, и они с Санькой зашагали к реке.

Остальные пацаны выйти из игры не осмелились. А играть с Пожариным — каторга: он ставил подножки, с размаху толкался плечом, бил по ногам — такого футболиста на стадионе сразу бы дисквалифицировали.

На лестнице у реки они встретили Юрку.

— Сам ты за ЛТ беспокоился, — напустился на него Витька, — а пост покинул?

— За нее пусть Три Поросенка беспокоится. Он ей сейчас помогал какие-то узлы тащить и корзины с редиской и луком. Все на огороде подергала. Наверное, меня боялась. Я слышал, что они на Узловую намылились.

На Узловой — соседней с городом станции — был свой рынок.

Ясно: если у Лысой Тетки хлеб давно, загодя напечен, там его легче продать, никто их не знает и потом найти не сумеет.

…Вечером снова приходил в гости майор. Санька глядел на него теперь совсем другими глазами, размышляя о том, что когда-то майору станет девяносто, а маме, соответственно, восемьдесят. Только он им строго-настрого прикажет, чтобы бабушка жила с ними вместе. Впрочем, бабушку еще надо уговорить, она гордая.

Ему понравилось: майор ни слова не сказал о бревнах, не хвастался, что спас.

Конечно, Саньке не хотелось бы, чтобы мама выходила замуж. Но если этого не избежать, как заявил ему умудренный Витька, когда он с ним посоветовался, — то уж пусть будет майор. Из двух зол выбирают наименьшее. За мамой еще ухаживал тощий лектор из «Общества по распространению политических и научных знаний». Он иногда пил у них чай и рассказывал о выдающихся событиях нудным голосом. И чаю на него не напасешься: за вечер он выдувал, пожалуй, ведро. Впервые Санька попробовал настоящий чай только после войны. До этого считал чаем светлый подслащенный кипяток. Он и не подозревал, что чай бывает темным, и не сразу привык к нему.

Витька Коршун так и сказал Саньке насчет майора и мамы:

— Это им нужно, а не тебе. Они ж взрослые. Чего ты волнуешься? Вот у меня тоже отчим.

Санька и не знал об этом! Все считали, что у Витьки — отец. А он никого не разубеждал. Такой!

— Они, женщины, только говорят, что выходят замуж ради нас, — продолжал Коршун. — Мужчина в семье полезен, а неродной вдвойне. Он тебя всегда от матери защитит, если чего натворишь. Он даже себя виноватым чувствует, что ты не собственный. Свой-то отец выдрал бы тебя за милую душу! Опять же, зарплата в дом. Ругать его будут за всякое, значит, тебе меньше влетит. Лишь бы он не был скнэра — жадина — по-польски.

— Он добрый, — поспешно сказал Санька.

Отец Коршуна был сапером до самой смерти в сорок втором году, а отчим — его фронтовым другом. Он приехал в сорок шестом навестить семью погибшего, влюбился в Витькину мать и так вот — поженились они — увез их в Польшу, где прослужил год.

— Свой отец, понятно, лучше, — загрустил Витька. — Он даже отлупит — не жалко, назавтра забудешь. Да где его взять?

В кино

Своих отечественных фильмов тогда выпускалось мало: несколько в год. Крутили заграничные. Афиши так и объявляли: «Заграничный художественный фильм». Перед началом каждой такой картины обязательно шла вступительная надпись: «Этот фильм взят в качестве трофея в результате разгрома немецко-фашистских войск в 1945 году. В фильме разоблачаются волчьи законы капиталистического общества…» — или «феодального общества», «буржуазного образа жизни» и т. д.

Фильмы не были дублированы, внизу кадров идут субтитры на русском, а герои разговаривали на английском, французском, итальянском, немецком языках… Вероятно, австрийская («заграничная») кинокомедия «Петер» сначала была взята в качестве трофея Германией, прежде чем стала нашим трофеем, а многие американские и английские кинокартины были куплены Германией еще до войны.

Санька записывал в тетрадку названия этих фильмов и, когда вырос и сам уже имел детей, неожиданно обнаружил ее.

Поразительно!

За каких-то три года он просмотрел 153 кинокартины, многие по три-четыре раза. Ковбойские, такие, как «Случай в пустыне», «Путешествие будет опасным», «Мститель из Эльдорадо»; пиратские — «Остров страданий», «Королевские пираты»; о благородных разбойниках — «Приключения Робин Гуда», «Долина гнева»; комедии: «Сестра его дворецкого», «Петер»; исторические — «Мария Стюарт», «Дорога на эшафот», «Башня смерти»; экзотические — двухсерийная «Индийская гробница», четырехсерийный «Тарзан» («Тарзан», «Тарзан ищет Джейн», «Тарзан находит сына», «Приключения Тарзана в Нью-Йорке»); картины, поставленные по романам А. Дюма: «Граф Монте-Кристо», «Расплата», «Три мушкетера», «Железная маска»; шпионские — такие, как «Сети шпионажа»; гангстерские — «Судьба солдата в Америке»; кинокартины ужасов — «Газовый свет»; лирические — «Мост Ватерлоо»; музыкальные, фантастические, фильмы-сказки…

Словом, получил полное кинообразование по разделу зарубежного довоенного кино. По традиции, сохранившейся до наших дней, кинопрокат давал картинам свои названия. И только впоследствии Санька узнал, что «Путешествие будет опасным» — на самом деле, знаменитый «Дилижанс», а «Сети шпионажа» — не менее известный «Танжер»; даже купленный дублированный в пятидесятых годах итальянский фильм «Дайте мужа Анне Заккео» назвали в прокате «Утраченные грезы»… Кинопрокат любит красивые кассовые названия.

Титров перед трофейными фильмами не было; имена и фамилии актеров пацаны знали от взрослых, которые помнили их по довоенному кино. Если сядешь в зале рядом с малолеткой, тот тебя измучает вопросами: «Чего он сказал?.. Он кто?.. А где наши, а где немцы?» Малыши хотели знать: за кого болеть, кому сочувствовать. Война была свежа в памяти.

До войны на центральной улице города находился один кинотеатр «Спартак», а после получилось два. Бомба угодила прямо в зрительный зал, его расчистили от развалин и превратили в «Летний», под открытым небом. Зал со всех сторон зажимали глухие торцы уцелевших домов, холст вешали прямо на стену, а зрители сидели на садовых скамейках, расставленных рядами. Те, кто жил близко, приходили со своими стульями: места не нумерованные, прозевать можно — тогда стой всю картину.

Больше всего на свете пацаны завидовали одному семейству. В стене, что над кинобудкой, где из кирпичей торчали рельсы когдатошнего балкона, жильцы пробили из своей квартиры окно в «зал», положили на рельсы доски и каждый вечер появлялись бесплатно смотреть кино. Они восседали не шелохнувшись, на табуретках в два рядка: позади — четверо взрослых, впереди — три маленькие девочки. Из самого окна тоже кто-то постоянно выглядывал. Вероятно, соседи, родственники или гости, приглашенные на фильм. Если взглянуть из зала вверх, сквозь луч проектора, кажется — люди висят в воздухе над головой. Надо еще видеть, как уходят жильцы, когда сеанс кончается, потому что настил неустойчив и можно запросто загреметь вниз.

Второй «кинотеатр» — тот же самый, точнее, широкий коридор, бывшее фойе. Здесь оборудовали зимний зал. У парадного входа, с колоннами и каменными вазами в глубоких нишах, вертелись барыги, они толкали трехрублевые билеты за пятерку. У них были связи с кассой: иначе откуда у каждого пухлые гармошки билетов, иной раз на целый ряд в пятнадцать мест?! У «Спартака» толпами отирались пацаны. На кино у них денег не было. Три рубля — как-никак! Они прорывались, чуть зазевается контролер; перепиливали напильником крючок у двери запасного выхода во время сеанса; скидывались наиболее пронырливому на билет, и тот открывал своим окна, а если забиты, то форточки в туалете и курилке. Или прошныривали, когда валил поток после фильма. Хотя на выходе тоже стоял контролер, там в сумятице пролезть было легче, незаметней. Тем более не окажешься в пустом зале как белая корона: впускали и выпускали из зала почти одновременно.