Кровные узы - Роберт Асприн

Пробежав по дорожке, она прыгнула в седло прежде, чем дверь отворилась вновь.

Все, что прокричал человек, появившийся в дверях, потонуло в топоте копыт кобылы, которую Кама немилосердно принялась нахлестывать поводьями, несясь карьером к баракам пасынков.

Крит не мог сказать то, что ей хотелось бы услышать, разве только спросить, почему она может простить Зипа, предавшего ее, попытавшегося обвинить в покушении на Страта, и не может простить Крита, желавшего взять ее в жены и иметь от нее ребенка.

Особняк Тасфалена в центре города когда-то блистал роскошью и великолепием и был центром одного из самых элитных районов Санктуария.

Теперь он стоял одиноко, почерневший и обугленный, но целый, в то время как вокруг торчали скелеты сожженных зданий, опиравшиеся на оплавленный кирпич. Время от времени закопченный обломок срывался под действием собственной тяжести, и грохот падения нарушал зачарованную тишину, нависшую над кварталом, где некоторое время назад буйствовал столб огня.

Даже крысы не бегали теперь по ночам по этим улицам, столб огня очистил особняк в центре города от того ведовства, которое прежде было сосредоточено в обитой бархатом спальне.

Именно здесь, напротив парадной двери особняка Тасфалена, Темпус созвал совещание в глухой час ночи — совещание всех заинтересованных сторон — после того, как закончил все свои приготовления.

Крит, на которого было взвалено все бремя посредничества в организации совещания, от усталости еле держался на ногах, устанавливая факелы в развалинах напротив особняка Тасфалена; если бы освещение было лучше, черные круги у него под глазами полнее рассказали бы о том, через что он прошел и чего стоило ему убедить Ишад сегодняшней ночью выполнить то, что должно было быть сделано.

Страт, напарник Крита, молча работал рядом, разгружая жирные говяжьи окорока и масло в глиняных амфорах размером с ребенка с храпящей каштановой масти лошади, недовольной своей ношей. Он выкладывал жертвенные продукты на временный помост прямо перед дверью особняка Тасфалена.

Темпус в молчании наблюдал за работой своих пасынков, ожидая прибытия ведьмы. Ишад безоговорочно заявила, что совещание состоится в полночь — некромантка она и есть некромантка. Ее присутствие обязательно — так сказал Рэндал.

Темпусу было все равно; бог внутри его был в ярости, заставляя окружающее казаться охваченным пламенем и замедленным во времени. Если бы Темпус не решил уехать отсюда, расквитавшись со всеми долгами, он оставил бы камень неперевернутым.

Но Ишад была в долгу перед ним — если это действительно была услуга. А он, в свою очередь, тоже имел долг, давивший на него, — долг перед ведьмой-нисиби-си, которую в последний раз видели за запечатанной заклятием дверью дома напротив.

Дверью особняка Тасфалена. Она не отворялась с тех пор, как огненный столб разорил всю окрестность. Что крылось внутри особняка, точно не могла сказать даже Ишад. Различные силы объединились для того, чтобы очистить это место и запереть эту дверь. Силы, про которые никто не думал, что они когда-нибудь смогут действовать вместе. Сила Ишад, и силы из самых глубин Ада, и первородная ярость Буревестника, а с ней и могущество той части небес, где царствовал отец Джихан.

Во всяком случае, так это понимал Темпус. Бог внутри его понимал это иначе — плененная страсть и не находящее выхода желание.

Да, здесь действительно что-то кроется, говорил Темпусу бог: что-то очень голодное и очень разъяренное.

Чем бы оно ни было — ведьмой-нисибиси, ненасытным призраком, попавшимся в ловушку демоном, осколком Сферы Могущества ниси — оно с конца зимы жило за счет ловимых время от времени мышей.

Если это была Роксана, скованная железным заклятием Ишад, которое не смог ослабить даже разрыв магического полотна, тогда действовать нужно очень осторожно. Если же это было что-то еще, Темпус готов был дать бой — однажды он сражался с самим холодным, как буря, отцом Джихан и смог уравнять ставки в деле, где первоначально преимущество было не на его стороне.

Снэппер Джо подковылял к тресскому коню, у которого стоял Темпус; костяшки его пальцев едва не волочились по земле, а щербатые зубы блестели в свете факелов.

— Мой господин, — проворчал он, — видите ее? Снэппер сказать не может.

От волнения он переваливался, словно медведь, — из стороны в сторону, из стороны в сторону.

— Госпоже это не понравится, не понравится… Снэппер теперь идти?

— Ты положил камень, Снэппер?

Камень, о котором шла речь, голубоватый драгоценный камень, треснутый и обколотый, Криту дала Ишад, За какую плату, Темпус не спрашивал. А сам Крит ничего не рассказал.

Сегодня вечером воины были молчаливы и сосредоточенны. Даже когда на минутку в казарму заскочил Рэндал, чтобы сообщить, что скоро прибудет Джихан, колдуна никто не встретил обычными добродушными шутками — так своеобразно выражали пасынки свою дружбу. Даже Страт не назвал Рэндала «Ведьмиными Ушами».

Темпус понимал, что торопит события, но у него были на то причины. А бог, поднявшийся внутри его, служил достаточным знамением, чтобы показать, что интуиция не подводит его.

Часть этого небывалого предприятия — освобождение того, что находилось за дверями дома Тасфалена — Темпус затеял для того, чтобы восстановить равновесие. Это было нечто такое, чего не мог уловить никто из окружающих, только Нико, отсутствующий пасынок, мог понять, что сейчас Темпус старается ради маат, равновесия в городе, качнувшемся к анархии, и ради пасынков, которые вскоре отправятся туда, где, возможно, по-прежнему сильна магия нисибиси, и чего им не следует делать, имея неоплаченный долг перед ведьмой, в чьих жилах течет нисийская кровь.

Но самая главная причина этого недоброго деяния, которое Рэндал умолял не совершать и которое настолько обеспокоила Ишад, что она сама явилась сюда, крылась в том, что он предпринял его из-за Джихан и ее отца, ведь если брак будет заключен, он привяжет к Санктуарию бога, которого не может и не должен содержать воровской мирок.

Три с лишним сотни лет скитаний по этому миру вдохновляемых богами сражений и выигрываемых колдунами войн научили Темпуса, что единственной направляющей его силой является интуиция, что жертвоприношения любого человека останутся неоцененными, если целью их не будет ублажение божества, и единственное удовлетворение, которое стоит получать, заключается в самом деянии — в процессе его осуществления, и никогда — в результатах.

А потому главное жертвоприношение, которое он собирался осуществить — не сжигание говяжьих окороков, политых маслом, чтобы дым поднялся до небес, а принесение в жертву спокойствия своей души, — останется не замеченным людьми. Но будут знать боги. И силы, поддерживающие равновесие, будут знать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});