Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И как же это образует его характер? – спросил Адимант.
– Он выслушивает, – продолжал я, – досаду своей матери, что, во-первых, муж ее – не в числе правителей и что по этой причине она между прочими женщинами унижена; потом, что она видит, как мало отец его заботится о деньгах и, когда злословят его, не отбивается ни частным образом – в судах, ни публично, но переносит все это с беспечностью; наконец, что она замечает, что он внимателен только к самому себе, а ее и не слишком уважает, и не бесчестит. Досадуя на все это, она говорит сыну, что отец у него – человек слабый, крайне вялый, и все прочее, что жены обыкновенно поют о таких мужьях.
– Верно, – сказал Адимант, – они говорят много подобного, что свойственно им.
– Ты знаешь также, – прибавил я, – что подобные вещи сыновьям таких господ иногда потихоньку сообщают и самые слуги, думая тем выразить им свою преданность, и если видят, что на ком-нибудь есть долг, а отец не нападает на него судом за деньги или за иную обиду, то сыну его делают такие внушения: ты, когда будешь большой, – наказывай всех подобных людей и явишься бо́льшим мужем, чем твой отец. <550> Вступив же в общество, сын слышит другие такие же речи и видит, что люди, занимающиеся своим делом, в городе называются глупыми и мало уважаются; напротив, не делающие своего пользуются славой и бывают превозносимы похвалами. Слыша и видя все такое, а потом опять внимая словам отца и входя ближе в его занятия, отличные от занятий, принятых другими, он разрывается тогда обеими сторонами – и стороною своего отца, которая питает и взращивает разумность его души, и стороной других, которая действует на вожделеющую и яростную его силу, – и, будучи неплохим человеком по природе, но попав под влияние худых речей других, влечется дорогой средней между обеими этими крайностями и, власть над собою вверив силе средней – соперничества и ярости, таким образом становится человеком заносчивым и честолюбивым.
– Ты раскрыл его свойства, мне кажется, весьма хорошо.
– Возьмемся же теперь, – добавил я, – за второе правление и за другого человека.
– Возьмемся, – сказал он.
– Прежде всего, не вспомнить ли нам слов Эсхила: «Иной над иным поставлен и градом»[55], или же, согласно прежнему нашему предположению, рассмотрим само правление?
– Лучше так, – сказал он.
– А за таким правлением следовать должна, думаю, олигархия.
– Какую же форму называешь ты олигархией? – спросил он.
– Олигархия, – отвечал я, – есть правление, основывающееся на переписи и оценке собственности, так что в нем управляют богатые, бедные же не имеют участия в этом правлении.
– Понимаю.
– Так не сказать ли сперва, как совершается переход из тимархии в олигархию?
– Да.
– Хотя этот переход виден даже и для слепого, – заметил я.
– Каков же он?
– Кладовая, – отвечал я, – у каждого полная золота, губит это правление; ибо богатые изобретают, на что его потратить, и для того изменяют законы, которым не повинуются ни сами они, ни жены их.
– Вероятно, так.
– Потом, по склонности смотреть друг на друга и подражать таким же, как все они, делается и простой народ.
– Вероятно.
– А отсюда, – продолжал я, – простираясь далее в стяжательстве, граждане чем выше ставят деньги, тем ниже – добродетель. Разве не такое отношение между богатством и добродетелью, что если оба эти предмета положить на двух тарелках весов, то они потянут в противоположные стороны? <551>
– Именно такое, – согласился он.
– Итак, когда в городе уважаются богатство и богатые, тогда добродетель и люди добродетельные находятся в унижении.
– Ясное дело.
– А что уважается большинством, то бывает предметом стремления; напротив, неуважаемое остается в пренебрежении.
– Именно так.
– Стало быть, на месте людей, желающих выдвинуться и честолюбивых, теперь являются любостяжатели и любители денег; в городе начинают расточать похвалы, удивляться и вверять власть богатому, а бедного унижают.
– Это так.
– Не тогда-то ли установляют закон олигархического правления, определяя форму его наличием денег? Так что чем больше их у кого, тем выше его олигархия, а чем меньше, тем ниже; у кого же богатства, требуемого цензом, не имеется, те, как уже сказано, и не допускаются к власти. Такое правление или осуществляется силой оружия, или, еще прежде, устанавливается страхом. Не так ли?
– Именно так.
– Можно сказать, так оно и устанавливается.
– Да. Но каков образ этого правления? И какие, как было выше замечено, имеет оно недостатки?
– Во-первых, вот каково может быть его определение, – сказал я. – Суди сам, что случилось бы, если управление кораблями кто-нибудь подчинил бы цензу, а бедному, хотя бы он был и очень искусен в кораблевождении, не вверил этого дела.
– Худое это было бы мореплавание, – ответил он.
– Но не то же ли нужно сказать и о всякой другой власти?
– Я думаю, то же.
– Кроме власти в городе? Или верно наше суждение и по поводу городской власти?
– Даже в большей степени, – сказал он. – Ведь дело этой власти куда сложнее.
– Это было бы первым величайшим недостатком олигархии.
– Видимо, так.
– А другой недостаток разве меньше этого?
– Какой же?
– Тот, что в подобном городе был бы по необходимости не один город, а два: один из людей бедных, другой – из богатых, и оба они, живя в том же самом месте, злоумышляли ли бы друг против друга.
– Да и не малый недостаток, клянусь Зевсом, – сказал он.
– Но, может быть, хорошо то, что они не в состоянии будут вести войну; ибо, принужденные пользоваться вооруженною чернью, будут бояться ее больше, чем неприятелей, либо, не пользуясь ею, сами в военное время окажутся поистине олигархами и, будучи сребролюбивы, не захотят вносить деньги.
– Это нехорошо.
– А помнишь ли, мы прежде порицали, что в таком правлении одни и те же лица занимаются многими делами – и возделывают землю, и собирают деньги, и воюют; правильно <552> ли это, по твоему мнению?
– Отнюдь нет.
– Смотри же – из всех этих зол разбираемое правление не примет ли первое следующего, величайшего?
– Какого?
– Всякому в нем позволено свое продать либо приобрести то, что продает другой; и продавший живет в городе, не будучи никаким его членом: ни делец он, ни ремесленник, ни всадник, ни тяжеловооруженный воин, но называется бедняком и бобылем.
– Несомненное зло, – сказал он.
– Ведь при олигархическом-то правлении это не возбраняется; а иначе из-за него преизобилие богатств у одних не вело бы других в крайнюю бедность.
– Правильно.
– Рассмотри же и следующее: вот некто, будучи богачем, промотал свое достояние; велика ли от этого была польза городу? или он только казался правителем, а на самом деле был и не правитель, и не подчиненный, но расточал имеющееся уже богатство?
– Только казался, – отвечал он, – а был не кем иным, как расточителем.
– Хочешь ли, мы скажем, – спросил я, – что как в сотах трутень составляет болезнь пчелиного роя, так и этот в жизни, подобно трутню, есть болезнь города?
– И очень, Сократ, – сказал он.
– Не правда ли, Адимант, что всех пернатых трутней Бог сотворил без жала, а между пешими – одних тоже без жала, иных же с сильными жалами? И не правда ли, что те – без жала, – доживают до старости бедняками, а из снабженных жалом все, какие только есть, зовутся злыми?
– Это весьма справедливо, – сказал он.
– Стало быть, ясно, – продолжал я, – что бедные, каких видишь в городе, суть не что иное, как спрятавшиеся в этом месте воры, отрезыватели кошельков, святотатцы и мастера на всякое подобное зло.
– Ясно, – сказал он.
– Так что же? В городах олигархических ты не видишь бедняков?
– Да там бедны почти все, кроме правителей, – отвечал он.
– А не думаем ли мы, – спросил я, – что между ними много и таких, которые снабжены жалами злодеев и которых старательно, не без насилия, обуздывают правительства?
– Конечно, – отвечал он.
– И не скажем ли, что такие люди появляются там от необразованности и дурного воспитания?
– Скажем.
– Вот таким и бывает олигархический город, и такие, а может быть еще большие, заключает он в себе недостатки!
– Похоже на то, – сказал он.
– Значит, мы рассмотрели, – добавил я, – и тот вид правления, <553> которое мы называем олигархией, избирающей правителей по цензу. После этого не рассмотреть ли и подобного ему человека, как он появляется и, появившись, существует?
– Конечно, – сказал он.
– Не нижеследующим ли образом из тимократического становится он олигархическим?
– Каким?
– Рождается от него сын и сперва подражает отцу, идет по его следам; но потом видит, что отец вдруг пал, наткнувшись на город, будто корабль на песчаную мель, и растратив как свое состояние, так и самого себя, либо являясь стратегом, либо отправляя какую-нибудь другую важную правительственную должность, а затем попал под суд, где ему навредили доносчики, где он присужден был к смерти, или изгнанию, или бесчестию, и погубил тем все свое достояние.
- Я знаю, что ничего не знаю - Сократ - Античная литература
- БАСНИ не для всех… - Вячеслав Александрович Калашников - Античная литература / Критика / Прочий юмор
- Трактат о военном искусстве - Сунь-цзы - Античная литература
- Лягушки - Аристофан - Античная литература
- Письма - Гай Плиний Младший - Античная литература
- Сочинения. Том 5 - Гален Клавдий - Античная литература / Медицина / Науки: разное
- Оратор - Марк Цицерон - Античная литература
- О природе вещей - Тит Лукреций Кар - Античная литература / Зарубежная образовательная литература / Разное / Науки: разное
- Стратегемы. Военные хитрости - Фронтин Секст Юлий - Античная литература
- Сочинения - Квинт Флакк - Античная литература