Предпоследний день грусти - Елена Сазанович

– Ты тоже в это веришь?

– Это тебе не обязательно знать. А я знаю больше своей мамы. Я знаю. Что с ним можно никогда и не встретиться. Но это не значит, что его не стоит ждать…

Мой сегодняшний «ангел» посмотрел на меня своими синими глазами. Удивительно посмотрел. Я редко встречала такие взгляды. Это был мой взгляд. Взгляд. Который не поверхностно приказается к ресницам. К лицу. Этот взгляд проникает внутрь глаз. И путешествует по всему телу. Вызывая теплоту и нежность. Как мне был знаком этот взгляд! Это была минута взаимопонимания. Взаимовыручки. Взаимолюбви. И я это оценила. Я была уже уверена на все сто. Что этот парень мой соратник по древней Элладе. И я ошиблась…

Мы сидели на диване. И обжигались горячим кофе. Я пила его медленно. Тщательно дула на чашечку. И сосредоточила все свои вкусовые рефлексы на эту церемонию. Только бы оттянуть время.

Он слегка прикоснулся к моему плечу. И я вздрогнула. Но не от неожиданности. А именно от того, что каждую секунду со страхом ждала этого. И от страха я выронила чашечку. Оставшийся кофе коричневыми струйками растекся по светлому покрывалу. Я испуганно взглянула на своего придуманного ангела. И он по-ангельски мне улыбнулся. И мое сердце перестало биться. Мне показалось, что оно выпрыгнуло из грудной клетки. И покинуло меня. И убежало туда. Где есть изумрудно-зеленый островок, на котором выжили посреди хаоса и смерти только двое.

Мое сердце не хотело оставаться в этом доме. Где нет любви. Где есть только желание полюбить. И я закрыла глаза. И старалась думать о другом. Даже умудрилась читать про себя стихи из школьной программы. Только бы не лгать самой себе. Только бы не лгать этому парню. Которого я бы никогда не смогла полюбить. Только бы не прислушиваться к его дыханию и нежности его горячих рук. И сквозь строчки стихов из школьной программы прозвучала вполне логичная мысль.

Бежать. Бежать – и как можно скорее. Я не достойна сестер и братьев Эллады. Я живу в другое время. И на другой земле. Где не доступны ни радость. Ни наслаждение. Ни счастье.

И вдруг. Внезапно. Словно принесенное через распахнутую ветром форточку. Я почувствовала вновь очень горький. Очень шоколадный. Вперемежку со сладкой мятой. Запах кофе. И я уткнулась носом в расплывшеесе на покрывале кофейное пятно. И часто задышала. И вновь предала своего единственного парня. Который мне когда-то приснился. С которым мы сумели выжить на единственном во Вселенной островке земли. И которого. Я как и мать. Ждала всю жизнь.

И я вновь предала его. Братья и сестры древней Эллады бросали в меня грозди спелого янтаря. И Афродита щурила свои неверные большие глаза. И набрав полные ладони прозрачной воды, брызгала ею мне прямо в лицо. И морская ракушка шептала мне радость. И блаженство. И счастье… И я вновь поддалась искушению…

А потом меня поглотило равнодушие и необъяснимая тоска. Я расплачивалась за свои слабости. Мне было скучно. Я была пуста. Какой-то неприятный осадок от кофе першил в моем горле. И мне постоянно хотелось откашляться. Но не было сил. И я подумала, что у этой любви было единственное достоинство. Запах горького кофе вперемежку со сладкой мятой. На светлом покрывале…

Он сидел у моих ног. Положив голову на мои колени. Он меня страшно радражал.

– Хочешь, мы пойдем сегодня в цирк? – неожиданно предложил он.

– Куда?

– В цирк. Я работаю в цирке. Клоуном. Не веришь?

Через пятнадцать минут передо мной кривлялся рыжеволосый. Красноносый. Большеротый клоун. Я и не знала, что ангел так легко может превратиться в шута.

– А сейчас я научу вас смеяться, – и он захихикал гнусавым голосом.

– Дурак! – в очередной раз сказала я ему. И он в очередной раз не обиделся. Клоуны не обижаются. Они привыкли к тому. Что над ними смеются. Страшно, когда привыкаешь к обидам…

– Не оставляй меня. Пожалуйста, не оставляй, – театрально протянул он навзрыд. И жалобно хлюпнул приделанным носом. У него даже нос был не настоящим.

И я не выдержала. Я выскочила за дверь. Меня бил озноб. Зубы стучали. И мне очень хотелось плакать.

Мне совсем не был нужен этот клоун. Ему нужна была я. И я это знала. Теперь он изменится. Станет увереннее. И, может быть, циничнее и злее. Его синеглазый взгляд затвердеет. И руки нальются силой. И улыбка станет ироничной. И от его ангельского прошлого. Ничего не останется. Разве что дурацкая маска клоуна. Которой он развлекает зевак. До свидания. Мой рыжеволосый клоун. Ты тоже не научишься любить. И никогда не освоишь философию древних эллинов. И, возможно, в этом буду виновата и я. Но ты мне был совсем не нужен. Тебе была нужна я. Надувай разукрашенные щеки. Рисуй под глазами слезы. Дурачься и кривляйся. Но, пожалуйста, только без меня…

– Люся, зачем ты это сделала? – мой папа разговаривал со мной по телефону не злым голосом. И не добрым. Скорее – извиняющимся.

– Люся, скажи, ты это сделала мне назло? Ты хотела отомстить мне за мать? Люся, пойми. Он сын моей жены.

– Правда? А я и не знала, – все я прекрасно знала. И, пожалуй. Папа попал в самую точку. Он сказал то, в чем я не хотела признаться себе. Я хотела отомстить. За свою мать, за себя. Я не могла смириться, что он живет с другой женщиной. Порядочной домохозяйкой. У которой на кухне – уют и чистота. Я не могла смириться, что он каждый вечер проводит за долгими беседами с каким-то дурацким клоуном. Не со мной. Любит его. Не меня. Дает ему мудрые советы. И его поддерживает в трудные минуты.

Я не могла смириться, что меня и мою маму променяли на мещанство и цирк. И как это возможно вообще совместить. Но папа сумел. Я знала, что папа заслуживает счастья. Но я все равно не могла смириться с его счастьем без нас…

– Люсенька, пойми. Он дорог мне, – продолжал извиняться папа. – Люся, он очень хороший мальчик. Ему теперь плохо, Люся. Будь милосердна, девочка моя. Он кажется влюбился в тебя. Пожалей его, Люся…

– Ты хочешь, чтобы все повторилось?

– Нет! Что ты! – и я отчетливо представила. Как отец замахал руками. – Просто, пожалей. Ты же взрослая… Ты найдешь слова, найдешь способ просто пожалеть…

– Папа, неужели ты не понимаешь разницу: жалеть мальчика или жалеть мужчину. Он уже мужчина, папа.

– Ему плохо, Люсенька.

– И мне, поверь, плохо. Когда двум людям плохо. Из этого ничего хорошего не получится. Пусть учится переживать плохое в одиночку.

– Ты становишься все больше похожей на свою мать. А когда-то мы с тобой так понимали друг друга.

– Это было когда-то. С тех пор все изменилось. И не только у меня.

– Да. Я знаю. Но я по-прежнему люблю тебя. И по-прежнему у меня нет никого дороже тебя и Катерины. И никого уже не будет. Но, пойми. Мне же как-то нужно жить. Если это еще можно назвать жизнью. Этому еще не придумали определение.

Чем больше папа говорил, тем больше извинялся. И я вновь поняла маму. Извинений она не принимала. И не любила. Она любила извиняться самой. Она всегда в одиночку взваливала на себя вину. Хотя так ли уж она была виновата.

– Ты очень хороший, пап. И я тебя очень люблю, – неожиданно сказала я. Очень по-детски. И очень тепло. Я сказала это от нас двоих. С мамой. И наше тепло передалось папе. И он расстегнул ворот рубахи.

– Спасибо, Люсенька.

Все-таки мне удалось заставить его почувствовать свою вину. Хотя в истории нашей жизни никто виноват не был.

Мишка Грачев нагрянул ко мне неожиданно. Судя по его новенькому длинному пальто. Белому шарфу, небрежно заброшенному за воротник. Замшевым ботинкам на грубой светлой подошве. И сияющему взгляду. Я поняла, что он в очередной раз вернулся из дальних стран. И в очередной раз победил. В музыке. Он завалил меня алыми, одурманивающе пахнущими розами. И кучей дорогих подарков. И все-таки он был прежним Мишкой. Милым. Славным Мишкой с миндалевидными глазами. И ободряющей улыбкой. Он был по-прежнему моим лучшим другом. И по-прежнему влюбенным в меня. И я как всегда ему пропела.

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка…

– Со мной, Люсенька. Со мной. И, я как всегда, дарю ее тебе.

– Ты столько мне в жизни подарил, Мишка. Что я не знаю, сумею ли с тобой рассчитаться.

И его улыбка исчезла. И его взгляд стал серьезен. И я поняла, что он вновь ждет от меня ответа. В который раз – ждет. И я, как всегда, не хотела говорить о серьезном. Я думала, что все будет – как всегда. Я вновь ему откажу. Он вновь уйдет. И потом снова и снова будет возвращаться. Заваливая меня алым розами и дорогими подарками. Но на сей раз я ошиблась.

– Люся, – наконец решился он. – Скажи, Люся, ты выйдешь за меня замуж?

Боже, в который раз он меня об этом спросил!

– Мишка, я настолько привыкла к свободе. Что не знаю, есть ли в жизни такое, на что я могу ее променять.

– Свобода, Люся, – это не обязательно одиночество. В одиночестве можно только умирать. А нам нужно с тобой жить, Люся…

И я вновь испугалась этого серьезного разговора. Я вновь испугалась принимать решение. И я вновь почувствовала, что Мишка. Ни кто иной. А этот милый парень. И есть моя судьба. Это был не сон. Это была любовь. И я вновь вспомнила парня. Приснившегося мне в далекой юности. И я вновь вспомнила папу. На которого так был похож Мишка Грачев. И я вновь испугалась. И попыталась отшутиться.