Поют камни - Серафима Константиновна Власова

все ветры обдувают, все вести несут.

Больше же других Аралу доводилось встречаться с лучниками хана. У Вавилы и Ермилы жены, и обе были на тех порах, Арал же один и силой крепче, хоть кузнецы по силе медведям под стать. Да и сердце у Арала рвалось больше на поединок с самим Тура-ханом, отомстить хотел за отца и мать, за бесчестие всего племени и рода своего.

Как-то раз все трое — Вавила, Ермила и Арал — собрались вечером у кузницы совет держать: как быть? Ведь гонцы хана требуют все больше и больше сабель и кинжалов. А тут вокруг перевала новые и новые кочевья поднимаются против хана. Им тоже оружие надо.

Развел костер Арал, подсели други, любили они у костра сидеть. И не знали, что беда была не за горами уж. Хорошо, что о ней люди подали весть. Принес ее старый аксакал Фархутдин.

Не заметили кузнецы, как он подошел к костру, и только когда услыхали: «Птице полет, хозяевам почет, а джигиту дорога!», оглянулись. Перед ними стоял аксакал, одетый в старый малахай и широкий пояс. В одной руке у него был посох, в другой — курай.

Приветливо встретили кузнецы гостя, накормили, угостили его хозяйки чем могли, а потом и расспросили, кто он, куда путь его.

— В царственной Бухаре люди меня путником земли называют, в других краях — аксакалом-певцом, в ваших же горах и перед вами просто человек, чье сердце отобрать хан задумал. Вырезать его. Запрет он наложить на мои песни приказал.

И дальше отвечал пришелец:

— Не только одежа моя проста, просты и мои песни. Я славлю хозяев дома и прошу Аллаха отвести шайтана — его тень от крыши этого дома. И да не падет гнев всемогущего на вас за то, что не о милости его будет мой разговор.

— О чем же, мудрый Фархутдин, будет твоя речь? — спросил Ермила.

— Велика и бескрайня земля, а еще шире и больше власть Тура-хана, — начал аксакал свой рассказ.

И чем дальше он говорил, тем суровей и строже становился взгляд у всех. Давно уж погасла заря за горами, давно остыл ужин на столе, а гость все говорил и говорил о людском горе и о богатствах хана. Когда же месяц разорвал тьму ночи, достал гость из халата курай, спрятанный им. И заиграл для хозяев песни, то нежную, как девичья любовь, то печальную, тоскливую, как материнская слеза о потерянном сыне, то гневную, полную ненависти к хану.

До рассвета просидел гость у кузнецов, а когда ушел, всем стыдно стало за то, что они оружие для войска Тура-хана ковали.

— Этими же мечами, саблями и кинжалами они нам голову отсекут, — сказал Вавила и тут же поклялся не ковать оружие для Тура-хана.

Когда же вновь наступила ночь, сели все трое кузнецов на коней и повезли оружие туда, куда сказал Фархутдин, а не в крепость.

С того дня Арал больше не сходил со своего коня белого. От кочевья до кочевья, от улуса до улуса был его путь.

Давно наушники Тура-хана доносили ему о великане немом Арале и о вероломстве кузнецов с перевала. Перестали они ковать оружие для хана.

Давно он знал, что неспокойно в улусах и аулах, малых и больших становищах. И вот решил Тура-хан расправиться со всеми. Куда и страх пропал.

В один из дней, когда стояла полуденная жара, открылись ворота крепости и дворца. На лесные дорога и тропы полились черной рекой войска Тура-хана. Сам он тоже на вороном коне, в одежде богатой, из черного шелка, надетой поверх кольчуги дорогой, в шапке с алмазом, выехал впереди войска и поскакал на дальний перевал, откуда начинались земли тех, кто не хотел повиноваться хану.

Туда, где в небе горела самая яркая звезда над головой, где была самая середина Камня-гор — земля, хранившая несметные богатства и редкие клады многих и многих племен, поскакал Тура-хан.

Не радовали его ни жирные спины подвластных баев, лежащих перед ним на земле, в знак повиновения перед властью. Ни черногривые скакуны отменной красоты, подаренные ему в пути тарханами в улусах, ни самые редкие самоцветы. Ничто не веселило Тура-хана. Его лицо темнело.

Потемнело и небо. Тяжелые тучи закрыли солнце. Страшная темнота черным одеянием затянула леса и горы.

Говорят, что большой лед на воде начинается с малых льдин. И верно. Не враз застывает река.

Не сразу поднялись кочевья против хана. Постепенно разгорались огоньки ненависти, сливаясь в один большой пожар, пострашней лесного. Трудно такой пожар остановить. Быстро его разносит ветер.

Потому и не знал Тура-хан, что большой пожар морем разливался передним.

А еще говорят, что кедр никогда не гнется, только в бурю сломиться может. Но не сломились люди из кочевьев и улусов перед ханом, значит, крепче кедров они были.

Не знал Тура-хан и о том, что Арал не дремал. Далеко в лесах только и ждали люди его знака, чтобы подняться на Тура-хана. Из степей Фархутдин донес с гонцами, что и там готовы люди. И вот началось.

В ту ночь уже с вечера было душно. По всему клонило — быть грозе. Тяжелые, черные тучи придавили горы. Ударил первый гром, за ним другой. Далеким эхом ответили хребты.

Лазутчики Арала, Вавилы и Ермилы донесли, что Тура-хан идет на перевал.

Ермила и Вавила пошли в далекий обход крепости Тура-хана, а конники Арала в лесу спрятались. Соскочил с коня Арал и быстро пошел на самый высокий шихан. Поглядеть перед боем еще раз на родные горы и на грозу. На молнии, как огненные змеи, на черное одеяло туч. И вдруг он увидал, как во время всполохов молний, освещающих землю, черная река Тура-хановых конников по хребту ползла. Сдавил его сердце гнев на врага, который хотел отнять у него и у всех людей эти горы, небо… Арал вздохнул и, как десять зим назад, когда погибли его отец и мать, от злобы на Тура-хана в его груди что-то заклокотало, точно вспенилась вся в ней кровь. Он собрал в себе силы и прокричал на весь Камень-горы:

— Есть ли в горах жив-человек? Откликнитесь, батыри!

Могучим эхом ответили ему горы.

Услыхали его люди.

— Кычкара Арал, заговорил Арал! — радовались люди, покидая становища и кочевья.

Большой рекой, а не ручейками пошли люди на зов Арала, и хоть было нелегко воевать пиками и дрекольями, а то просто батогами, люди не отступились, а все шли и шли в войска Арала.

Осатанел Тура-хан при виде Араловых войск. Забыл и про свою трусость, видать,