Tochka vozvrata - Hairuzov

Командировка в Киренск

Нет, нам еще повезло. Случись это минутой раньше, пришлось бы садиться на Лену или, чего хуже, падать в город. Мы уже прошли дальнюю приводную радиостанцию, когда в гул моторов вплелся посторонний звук, словно, попав на вибратор, заходила ходуном приборная доска.

– Отказ левого двигателя, – крикнул бортмеханик. Самолет, до этого послушный, податливый, вдруг взъерошился, заваливаясь набок, стал уходить с посадочного курса. Будто нес я на себе тяжелый рюкзак, переходил по бревнышку, и тут неожиданно лопнула одна лямка.

Я надавил на педаль, крутанул штурвал в сторону работающего двигателя, почти одновременно то же самое сделал второй пилот Александр Долотов.

Глухо, по-звериному ревел здоровый двигатель – на борту было около трех тонн свежих помидоров. Быстро, гораздо быстрее, чем нам бы хотелось, надвигались потемневшие от дождя крыши домов, мокрые огороды, острые, напоминающие охотничьи рогатины, заборы.

Мы примостились на краю аэродрома, разбрызгивая лужи, пробежали немного, я нажал на тормоза, самолет клюнул носом, остановился. На стоянке сразу же заметили стоящий колом винт, через несколько минут подошел трактор, к передней стойке самолета приткнули водило. Трактор поднатужился, из-под гусениц комьями полетела грязь, под нами жалобно заскрипели шасси, и нас потянули на стоянку.

Там тракторист отцепил водило, помахал нам рукой и уехал в гараж. Мой бортмеханик Николай Григорьевич Меделян, которого мы все по-свойски называем дядя Коля, выбросил из самолета металлическую лестницу и начал спускаться на землю. Следом за ним, придерживая фуражку, спустился второй пилот Долотов. Я перевел дух и, чувствуя, как утихает разбушевавшееся сердце, еще раз мысленно прокрутил аварийную посадку и похвалил себя: все было сделано четко и правильно. И свидетельством тому были мокрые стекла фонаря кабины, блестящие мокротой листья тополей и обычные шумы, доносящиеся с земли. В пилотскую кабину заглянул сопровождающий грузы Угринович, завертел по сторонам маленькой воробьиной головкой:

– Долго простоим, нет?

– Думаю, что долго, – ответил я, – вещи бери, придется ночевать здесь.

– Ай-я-я, – простонал сопровождающий, – пропадут овощи.

Что-то обещать было не в моих правилах, я молча собрал портфель, сунул в него полетные карты, обежал глазами кабину, не забыл ли чего.

Спустившись по шаткой лесенке, я увидел, что левая мотогондола и все брюхо самолета были залиты черным вспененным маслом, оно продолжало капать на землю, расплываясь сизыми пятнами.

Киренский техник Иннокентий Малышев, натянув на глаза мокрую замасленную беретку, подкатил к самолету стремянку, открыл капот и чуть не по пояс влез в двигатель.

На улице безразличный ко всему нудил мелкий дождь, и, должно быть, оттого было по-осеннему прохладно и сыро, и, хотя стоял конец августа и по календарю еще полагалось тепло, казалось, солнце по пути к этой северной земле, как и мы, сделало вынужденную посадку, и нам вместе с ним предстояло ждать следующего лета.

Всем экипажем мы столпились около стремянки, ждали, что скажет Малышев.

– Все как в кино. Прилетели, мягко сели. Высылайте запчастя. Фюзеляж и плоскостя, – глухо, будто из бочки, сказал техник. – Короче, головку у цилиндра со шпилек сорвало. Чего доброго, придется двигатель менять. Сейчас сделаем полную диагностику, посмотрим.

«Сидеть тогда нам здесь как минимум неделю». Я поймал себя на том, что задержка не входила в мои планы и вызвала досаду; еще несколько минут все шло-крутилось, а тут тебе на – сиди и жди. То, что могло с нами произойти, после отказа двигателя ушло на второй план, осталось где-то там над городом, сейчас, когда все уже было позади, а под ногами была крепкая, хотя и мокрая, земля, уже не воспринималось как реальная опасность.

Малышев топтался на стремянке, с его кирзовых слетали мокрые камешки, под подошвами чавкала глиняная каша. Был он невысок ростом, с виду неуклюж, чем-то неуловимо похож на моего бортмеханика. Я знаю, они с моим бортмехаником одногодки и даже вместе заканчивали одну техшколу. И ростом они одинаковы, про таких говорят – метр с кепкой.

«Должно быть, их сшили с одной колодки», – с улыбкой думал я каждый раз, когда они на стоянке встречали друг друга.

Малышев каждое утро приезжает в аэропорт на старом мотоцикле, ставит его около техдомика, натягивает замасленный комбинезон и растворяется, исчезает среди таких же замасленных чехлов, рукавов, шлангов. Возле самолета появляется неожиданно, но вовремя. У киренских техников он пользовался непререкаемым авторитетом. Да и летчики уважали его за добросовестность и умение находить решение в самых непростых ситуациях. Вспомнилось мне, как однажды зимой здесь застрял у нашего самолета двигатель. Техники долго не могли отыскать дефект, решили менять все свечи. Подошел Малышев, поднял кусок снега, поводил им по выхлопным патрубкам, через несколько секунд повернулся к молоденькому технику и сказал:

– Меняй свечи в шестом цилиндре. Видишь, бок у него холодный, даже снег не тает.

– Ну что тут скажешь, профессор! – почесав затылок оценил кто-то из молодых техников.

– Что скажешь – Кулибин!

Малышева я любил не только за профессионализм, но и за его байки и рассказы о старых летчиках, с которыми ему довелось встречаться. Он застал еще те времена, когда по ленд-лизу с Аляски через Киренск перегоняли самолеты на фронт и его лично знал командовавший летчиками-перегонщиками генерал Мазурук. Словно в подтверждение этих слов, Малышев как-то показал мне стену бревенчатого сарая, где сквозь многолетнюю пыль проступали слова из далекого боевого прошлого: «Сталинские соколы. Беспощадно уничтожайте фашистов на земле, воде и в воздухе».

Давно канули в Лету те грозные времена, но надпись держалась. Держался и хранитель тех времен Иннокентий Малышев, делая свое негромкое дело, радуя нас своими шутками-прибаутками и невыдуманными рассказами.

У Малышева трое детей. Одного – Владимира, я знал хорошо, он работал так же, как и отец, техником в Иркутске. Еще две девочки-близнецы, Маша и Наташа, учились в политехническом институте.

Раз в месяц он отправляет им посылки, передает их с летчиками. Когда пассажиры уже сидят в самолете и нужно закрывать входную дверь, он появляется около трапа со свертком в руках, смущенно хлопая короткими белесыми ресницами. Если посылка сыну, то берут без разговоров, его, если не встретит у трапа, можно разыскать на стоянке. Девочкам нужно завозить в общежитие, поэтому иногда и отказывают. У каждого свои дела, кому хочется делать лишний крюк.

Малышев не обижается, молча идет в техдомик, ждет следующий самолет, кто-нибудь да возьмет.

Меделян остался на стоянке, мы со вторым пилотом пошли в гостиницу. Нас разместили в угловой, на десять коек, комнате, предназначенной для транзитных пассажиров. Пахло прелой одеждой, селедкой, в соседней комнате урчал магнитофон, хлопали двери, люди входили и выходили, пили чай, брились, играли в карты; разный народ приютила, собрала под своей крышей старенькая пилотская гостиница.

Над моей кроватью висит карта. На месте Киренска – темное, затертое сотнями пальцев пятно. Везде, где бы я ни был, одна и та же знакомая картина.

Я отыскиваю взглядом Витим, по нему нахожу Маму. Нам предстоит сделать рейс в этот северный поселок, затем вернуться в Киренск, загрузить дизель, отвезти его в Ербогачен, там третий день сидели без света, и потом – домой. А там по графику – отпуск.

Мысль о том, что через несколько дней я буду далеко от этих мест, доставляет мне удовольствие. Я собирался съездить на море, покупаться в теплой воде, позагорать и отдохнуть от этих непредвиденных задержек, от этих грязных, раскисших аэродромов, от этих просьб привези и отвези, от самого себя, запряженного и привязанного к пилотской кабине. Но я знал и другое: пройдет немного времени, я снова буду садиться на этих аэродромах, снова придется ходить в местную столовую, ночевать в этой гостинице, слушать разные летные и житейские истории, которые будут рассказывать бывалые летчики, и засыпать под шлепки карт. И еще многое из услышанного и увиденного будет стоять у меня перед глазами.

Второй пилот начал разбирать постель. Мне спать не хочется, я вновь выхожу на улицу, некоторое время стою на крыльце, размышляя, куда бы пойти. Собственно, идти некуда. Киренский авиагородок небольшой – деревянный аэровокзал, грузовой склад, столовая, гостиница, гараж, баня, еще с десяток жилых домов. Рядом со столовой темные ели, посаженные, говорят, еще во время войны. Мы ходим всегда мимо них, по одной и той же дорожке: от самолета в диспетчерскую, потом в столовую и обратно.

Если случаются задержки, подобные сегодняшней, маршрут меняется ненамного, добавляется лишь гостиница. Чаще всего сидим зимой: аэропорт находится в низине, чуть температура упадет ниже сорока градусов, уже туман. Бывали случаи, сидели по полмесяца. Здесь нас все знают, даже собаки, обитающие в аэропорту, приветливо машут хвостами.