Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции - Фукуяма Фрэнсис

Следовательно, мир может разделиться на Север, где тон в политике будут задавать женщины старшего возраста, и Юг, где движущей силой будут, как назвал их Томас Фридман, сердитые молодые мужчины с развязанными руками. Именно группа таких мужчин организовала 11 сентября нападение на Центр мировой торговли. Это, конечно, не значит, что Север не сможет ответить на вызовы Юга или что конфликт между этими двумя регионами неизбежен. Биология — не предопределение. Но политикам придется действовать в рамках, определяемых базовыми демографическими фактами, и один из этих фактов может состоять в том, что население стран Севера стареет и сокращается.

Есть и другой, быть может, более правдоподобный сценарий, который сводит эти два мира в прямом контакте: иммиграция. Приведенная выше оценка сокращения населения Европы и Японии не предполагает сильного роста иммиграции нетто. Но такая ситуация маловероятна, поскольку развитые страны будут тянуться к экономическому росту, а для его поддержания необходимо определенное население. Это означает, что раздел "Север—Юг" будет повторен в каждой стране, где стареющее коренное население будет жить рядом с культурно иным и существенно более молодым пришлым населением. США и другие англоязычные страны традиционно хорошо ассимилируют культурно отличные группы иммигрантов, но другие страны, такие как Германия и Япония, с этим справляются хуже. Европа уже столкнулась с реакционными антииммиграционными движениями, такими как Национальный Фронт во Франции, блок "Влаамс" в Бельгии, "Лега Ломбарда" в Италии и Партия Свободы Йорга Хайдера в Австрии. В этих странах изменение возрастной структуры в связи с увеличением продолжительности жизни вполне может создать основу для роста социальных конфликтов.

Продление жизни с помощью биотехнологии также ощутимо скажется на внутренней структуре общества. Самое основное из них относится к управлению социальной иерархией.

Люди по своей натуре — статусные животные, которые, как их родственники-приматы, с раннего возраста стараются организоваться в поразительно широкий спектр иерархий подчинения[126]. Такое иерархическое поведение является врожденным и потому легко пережило появление современных идеологий вроде демократии и социализма, которые, как они заявляют, строятся на всеобщем равенстве. (Достаточно лишь взглянуть на портреты членов политбюро бывшего Советского Союза или Китая, где верховные вожди тщательно выстроены согласно месту в иерархии.) Формы таких иерархий изменились в результате культурной эволюции от традиционных, основанных на физической доблести или унаследованном социальном положении, до современных, в основе которых лежит когнитивная способность или образование. Но иерархическая природа в них сохранилась.

Если взглянуть на какое-нибудь общество, то легко можно обнаружить, что многие из этих иерархий градуированы по возрастам. Шестиклассники ощущают себя выше пятиклассников и доминируют на игровой площадке, если одновременно с ними попадают на перемену, штатные профессора командуют внештатными и тщательно охраняют доступ в свой августейший круг. Возрастные иерархии имеют смысл с функциональной точки зрения, пока возраст во многих обществах коррелирован с физической формой, запасом знаний, опытом, мудростью суждений, достижениями и так далее. Но после определенного возраста корреляция между возрастом и возможностями уже обратная. При ожидаемой продолжительности жизни в сорок—пятьдесят с лишним лет, как было в течение почти всей истории человечества, эту проблему снимала естественная смена поколений. Обязательный возраст отставки вошел в моду лишь в конце девятнадцатого века, когда все больше и больше людей стали доживать до старости.[127]

Продление жизни внесет неразбериху почти во все существующие возрастные иерархии. Обычно они имеют пирамидальную структуру, поскольку смерть уменьшает число соискателей высших должностей, плюс еще искусственные ограничения вроде общей веры, что каждый "имеет право" на уход на покой в 65 лет. Если люди начнут в массовом порядке доживать, работая, до возраста старше шестидесяти, семидесяти, восьмидесяти и даже девяноста лет, то такие пирамиды быстро примут форму широких трапецоидов, если не прямых призм. Естественная тенденция каждого поколения уходить с дороги следующего сменится сосуществованием трех-четырех-пяти поколений.

Мы уже видели тяжелые последствия замедленной смены поколений в авторитарных режимах, где не было конституционных ограничений по сроку пребывания в должности. Пока такой диктатор, как Франсиско Франко, Ким Ир Сен или Фидель Кастро, жив, у общества нет способа его заменить, и все политические и социальные изменения откладываются до момента его смерти[128]. В будущем, когда технология увеличит продолжительность жизни, такие общества могут застрять в абсурдном карауле у смертного одра не на годы, а на десятилетия.

В обществах более демократических и (или) мерито-кратических существуют институциональные механизмы для отстранения лидеров, начальников или генеральных директоров, переживших возраст своего расцвета. Но как ни напрягай воображение, эта проблема не снимется.

Корень ее, разумеется, в том, что люди наверху общественной лестницы не хотят, как правило, терять свой статус или власть, и зачастую свое заметное влияние используют на поддержание своей позиции. Возрастное снижение способностей должно быть явно выражено, чтобы окружающие взяли на себя хлопоты по смещению лидера, начальника, футболиста, профессора или члена совета директоров. Безличные формальные правила вроде обязательного возраста отставки полезны именно потому, что они не требуют выражения персональных мнений, подверженных различным нюансам, относительно индивидуальных способностей данного пожилого человека. Но эти правила оказываются дискриминационными по отношению к пожилым людям, вполне способным продолжать работу, а потому были отменены для многих рабочих мест в Америке.

Сейчас существует масса разных политических корректностей относительно возраста: эйджизм[129] вошел в пантеон запрещенных предрассудков вслед за расизмом, сексизмом и гомофобией. Конечно, существует дискриминация пожилых, особенно в такой одержимой молодостью стране, как США. Но есть еще и много соображений, по которым смена поколений — вещь хорошая. И среди них главная та, что это колоссальный стимулятор прогресса и перемен.

Многие наблюдатели замечали, что политические изменения часто происходят с интервалом смены поколений — от "Эры прогресса" и до "Нового курса", от Кеннеди и до Рейганомики.[130] В том, почему это так, загадки нет: люди, принадлежащие к одной возрастной когорте, переживают совместно одни и те же крупные события: Великая депрессия, Вторая мировая война или сексуальная революция. И если взгляды и предпочтения человека формируются этим опытом, то они могут слегка меняться, но очень трудно было бы резко переменить точку зрения. Чернокожий, выросший на старом Юге, с трудом усмотрит в белом полисмене что-либо, кроме коварного агента системы угнетения и расовой сегрегации, и не важно, что это не имеет смысла в реалиях жизни северного города. Те, кто пережил Великую депрессию, не могут не волноваться, видя, как беспечно тратят деньги их внуки.

Это все верно не только в политической, но и в интеллектуальной жизни. Есть поговорка, что прогресс экономической науки движется вперед не шаг за шагом, а похороны за похоронами; и это, к сожалению, вернее, чем многие хотели бы признать. Выживание базовой "парадигмы" (например, кейнсианства или фридманизма), формирующей мышление большинства интеллигентов на данном отрезке времени, зависит не столько от эмпирической очевидности, как можно было бы подумать, но от физического выживания людей, которые эту парадигму создали. Пока они находятся у вершин возрастных иерархий вроде ученых советов, комитетов по постоянной должности и советов попечителей фондов, базовая парадигма остается практически неколебимой.