Драгоценнее многих (медицинские хроники) - Святослав Логинов

Колумб приподнялся, двумя руками рванул себя за бороду.

– Боже, за что?! – потом, потупив голову, поднял разлетевшиеся от толчка листы и медленно спрятал рукопись в тайник.

6. Место в аду

И лучшему из врачей место в аду.

Талмуд

Свадьба – событие замечательное, приятностию своею веселящее дух и заключающее в себе, по мнению просвещенных французов, пятнадцать чистых и негреховных радостей, из которых четвертая есть удовольствие от лицезрения брачной церемонии и сопровождающих ее праздненств.

Третий день столица испанских владык древний город Толедо ликовал, веселясь на свадьбе любимого короля Филиппа Второго и Изабеллы Французской. Хотя новобрачные прибыли сюда через неделю после венчания, но посмел бы кто-нибудь намекнуть, что свадьба состоялась не здесь! Толедский клинок длиннее самого длинного языка и сумеет, если надо, укоротить его.

Город был иллюминирован, на башнях жгли бочки со смолой, всюду, где позволяло место, поперек улочек поднимались триумфальные арки, увитые редкими в суровое зимнее время цветами. Стараниями городских рехидоров всякий день назначались новые зрелища: на Тахо представляли бой с мавританскими пиратами, в обновленных развалинах римского цирка тореадоры под нескончаемый рев толпы повергали на землю быков, на площади перед Альказаром бились на турнирах рыцари, а за городом на проселочных дорогах мерялись резвостью лошадей босоногие всадники. Маленькие оркестры – две виолы, контрабас и тамбурин – играли прямо на улицах, а гитара и кастаньеты были у каждого, кто умел петь и танцевать. Фонтаны сочились драгоценным хересом и малагой, еще больше подогревавшими энтузиазм горожан.

К четвергу праздник достиг апогея, на четверг была назначена самая блистательная его часть – торжественное аутодафе, подобного которому не видывали жители Толедо.

Самую церемонию по причине небывалого скопления народа вынесли из собора на кафедральную площадь, действие происходило на паперти, напротив которой плотники в одну ночь выстроили возвышение для королевской четы и двора. Прочая площадь была отдана народу и с самого утра забита густой толпой.

Везалию, как лицу наиболее приближенному к его величеству, выпало стоять на помосте в первом ряду. Здесь он был на виду у всех, приходилось постоянно помнить об этом. Нельзя не только отвернуться, но даже на минуту прикрыть воспаленные глаза. Одно движение навлечет подозрение в ереси, ведь он фламандец, а значит, почти еретик. Попробуй не выказать должного рвения, и твое место будет не на королевском помосте, а на паперти, среди примиренных.

Солнце золотом плескалось на епископских митрах, на бляхах и геральдических цепях, сверкало на серебряной вышивке и клинках обнаженных шпаг. Ночью, как часто бывает в далеких от моря краях, пал неожиданный мороз, превративший в фарфоровое кружево цветы на триумфальных арках, и теперь в холодном воздухе звуки разносились далеко и отчетливо.

– Рассмотрев и обсудив дела, высказывания и иные суждения Шарля д’Эстре из Брюсселя, пажа его католического величества, святой суд квалифицирует их как слегка еретические и для исправления оных приговаривает упомянутого Шарля д’Эстре к публичному покаянию и отречению от приписываемых ему мнений, а также для облегчения его совести предлагает примиренному еретику д’Эстре в продолжении трех дней являться к святой мессе в покаянной одежде и с непокрытой головой и слушать мессу, стоя на ступенях и не смея войти в храм…

Этот, кажется, вывернулся. Единственное его преступление то, что он фламандец, так же как и Андрей. Испанская инквизиция любит иностранцев – за них некому заступиться.

Но как могло случиться, что он попал сюда, и вот уже три месяца вся его жизнь состоит из торжественных приемов, медлительных пышных церемоний, враждебных взглядов идальго и обязательного присутствия на аутодафе?

И так будет изо дня в день, всю жизнь.

А ведь он полагал, что поступает правильно, когда покинул Падую и отправился в Брюссель, где ему были обещаны защита и покровительство императора Карла. Проклятие учителя и предательство учеников сделали для Везалия невыносимой самую мысль о продолжении работы. И лестное предложение Карла подоспело как нельзя кстати.

Поначалу все шло замечательно. Недужные фламандские графы наперебой зазывали к себе известного медика, старый друг Иоанн Опорин из Базеля согласился начать выпуск второго издания «Семи книг». А сам Везалий «впал в безумие и женился», именно так говорят о семейных профессорах. И ни разу не пожалел он о своем безумии.

Одно огорчало Андрея: пациентом император оказался неудобным и строптивым, а многие болезни лишь усугубляли трудности. Приступы подагры и хизагра, изуродовавшая руки, приливы крови, после которых венценосного пациента мучили вертижи; боли в животе, астматическая одышка. Как душа держится в этом крепком когда-то теле… Осмотрев и опросив Карла, Везалий составил план лечения, который никогда не был осуществлен.

– Диета? – воскликнул фон Мале, камергер, отвечающий за стол повелителя. – Цезарь и так всю жизнь соблюдает диету! Но учтите, его диета – особого рода. Если он захочет мяса, вы должны будете прописать ему мяса, немедленно и побольше. Вздумается покушать рыбы – чтоб тотчас готовили рыбу. Потребует пива – не вздумайте отказать ему. Если верить придворным физикам, цезарю полезно все, от чего хворают другие: острое и жирное, наперченное сверх меры и тяжелое для желудка. Врачи слишком снисходительны к государю, они приказывают или запрещают ему только то, что сам цезарь хочет или не хочет.

Скоро Везалий убедился в правоте этих слов. За обедом император подолгу валял во рту куски переперченного мяса, разжевать которое не мог, потому что зубы его чересчур длинной и широкой нижней челюсти не касались верхних зубов. Божественный Карл глотал устриц в уксусе, сосал соленые маслины и запивал все неимоверным количеством крепких вин. Он отмахивался от увещеваний Андрея движением унизанного перстнями мизинца, не считая нужным возразить ему. Таким владыка полумира являлся во всем: неумеренным не только в жратве, но и в страсти к женщинам, власти, славе и, благодарение богу, наукам. Все же Карл был просвещенным государем, знал цену разуму и покровительствовал многим ученым мужам.

Потом наступала расплата. Цирюльники бегали по залам с грелками, тазиками, полотенцами и флаконами ароматического уксуса. Карл полулежал в любимом кресле со специальными подставками для больных ног и громко стонал от нестерпимой боли в изувеченных пальцах.

Собрался консилиум. Как положено с древних времен, успокоили больного, обещав ему все свое искусство. Затем по очереди, с младших начиная, принялись высказываться о причинах болезни и способах лечения.

– Сгущение влажных и холодных соков, вследствие неблагоприятного климата, – констатировал Винсент Серразус. – Полагаю назначить грелки и укрепляющее питье. Пораженные места укутать сухой фланелью, после чего болезнь должна разрешиться, и боли успокоиться.

– Переполнение, – мрачно объявил Андрей. – Избыток крови, образовавшийся от злоупотребления густыми и питательными блюдами, застаивается и загнивает в местах с наиболее узкими протоками, каковы пальцы рук и ног. Предлагаю растирания, горячие ванны и, как советуют афоризмы Гиппократа, строгую диету: безусловно запретить вино, мясо, турецкие бобы. Ограничить рыбу. Показаны легкие овощи: морковь, капуста, пастернак. Пить – отвар сухих яблок и иных благовонных плодов с медом…

– Ты с ума сошел!.. – слабо сказал Карл.

– Мой молодой коллега прав, – осторожно начал Энрико Матезио, врач сестры императора Марии Венгерской, – предложенное им лечение воистину хорошо. Но не стоит пренебрегать мнением мудрейшего Авиценны, сказавшего, что привычка – вторая натура и потому не следует оставлять дурного сразу, а нужно постепенно. Я бы поостерегся назначать суровую диету. Следует соблюдать умеренность. Тот же Гиппократ заметил, что слишком строгая диета в болезнях продолжительных всегда опасна.

– Вот именно, – подтвердил император.

Тогда Везалий поступил иначе. Он стал назначать лекарства, тем более, что Карл с готовностью пил микстуры и глотал облатки. Правда, медицина не знает верного средства от подагры, но Везалию было достаточно средства от обжорства, и он прибег к давно знакомому китайскому корню, который на самом деле был не корнем, а корой и не имел никакого отношения к Китаю.

Хина, хина и еще раз хина во всех видах. Карл пожелтел, он жаловался на невыносимую горечь во рту и звон в ушах, но зато известный всему миру аппетит уменьшился до приемлемых размеров, и приступов больше не было. Таковы пути придворной медицины.

К подобным злоключениям Везалий был готов, а других причин жаловаться на жизнь не было. Он даже снова потихоньку начал заниматься наукой: для музеума в Лувене изготовил человеческий скелет; восстановив по памяти кое-что из сожженного во время падуанского бегства, написал и издал небольшую книжечку «Послание о китайском корне». В этом сочинении он обобщал опыт использования хины и рекомендовал ее как наилучшее средство против изнуряющих лихорадок, горячек, сифилиса и подагры. Везалий даже подумывал обратиться к императору за позволением прочесть несколько публичных лекций по анатомии, как вдруг неожиданное событие перечеркнуло все планы.