Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика - Виктор Безотосный

Безусловно, в начале XIX в. идея мирной европейской интеграции опережала время, поскольку не стимулировалась экономической заинтересованностью в таком объединении. Но даже первая, в целом не совсем удачная попытка, привела к тому, что Европа в первой половине XIX в. не знала крупных войн. Конечно, сразу возникает вопрос о цене прогресса, на который до сих пор человечество не дало однозначного ответа: что лучше — стабильное и мирное развитие или эпохи бурных перемен? Эволюция или потрясения?

Наполеон попытался навязать интеграцию силой и превратился в «поработителя» народов, что предопределило его падение. Исторический парадокс заключался в том, что Александр I, правящий страной, где господствовало унизительное для человеческого достоинства крепостничество, возглавил борьбу против Наполеона и стал народами приветствоваться как «освободитель». Хотя вынашиваемая им «идея Европы» также не выдержала испытание временем, но уже в XX столетии элементы его концепции получили дальнейшее развитие и сегодня взяты на вооружение современными политиками.

Собственно, одной из побудительных причин существования Священного союза являлась лишь боязнь монархов новой революции и наличие самой фигуры Наполеона. Даже находясь на о. Св. Елены, он внушал страх европейским монархам. Как только бывший французский император умер, солидарность европейских властителей и деятельность Священного союза стала постепенно сходить на нет. Теснее всего в идеологическом отношении Европу сплачивало наполеоновское наследство. В данном случае уместно привести мнения современника, русского полковника И. Радожицкого, давшего оценку яростной антинаполеоновской публицистике своего времени и сделавшего неожиданный вывод о Наполеоне: «между тем полководцы, министры и законодатели перенимали у него систему войны, политики и даже форму правления. Он был враг всех наций Европы, стремясь поработить их своему самодержавию, но он был гений войны и политики; гению подражали, а врага ненавидели»{91}.

В данной связи затронем и дискутируемый вопрос о том, какое государство больше выиграло от падения наполеоновской империи. Большая европейская политика тогда стала разыгрываться по новым правилам венского урегулирования, определяемым державами-победительницами (Россия, Великобритания, Австрия, Пруссия). Значительно увеличила свои владения в Германии Пруссия. Самое большое территориальное расширение получила Австрия, по словам Ж. де Местра ей удалось «заполучить огромный выигрыш в лотерее, билетов которой она не покупала»{92}.

Император Александр I. И.П. Мартос. 1822 г. Бронза, литье. ГИМ

Другое дело, что расширение многонационального государства не всегда можно назвать благом, поскольку этот процесс таит в себе потенциальные опасности. Бесспорно, Великобритания после 1815 г., надолго убрав со сцены своего главного конкурента, решила основную внешнеполитическую проблему и достигла своей главной цели. Но для этого она понесла колоссальные расходы по ведению в течение 22 лет войн — более двух миллиардов фунтов стерлингов!{93}. Но от сложившегося на континенте стабильного статус-кво получили свою выгоду все более или менее крупные и давно существовавшие государства Европы, даже те, которые потеряли часть своей территории (например, Дания или Саксония). Образовавшийся международный баланс сил великих держав спасал заведомо слабые страны от потенциальной агрессии сильных соседей, давал им возможность жить самостоятельной жизнью. Решения Венского конгресса были подготовлены предшествующим двадцатилетием почти беспрерывных европейских войн. Международные отношения стали приобретать в этот период новые качества — права одних государств стали напрямую зависеть от обязательств других стран. Важно также и то, что в целом, по мнению известного больше как политик, чем историк Г. Киссинжера, «мирные договоры 1814—1815 гг. были ориентированы не на прошлое (мщение), а на будущее (предупреждение войн»{94}.

Большинство отечественных историков высоко оценивали и оценивают внешнеполитическую деятельность Александра I, а также и положение России в Европе во время его правления после 1815 г. Некоторым диссонансом стало недавно прозвучавшее скептическое мнение М.К. Чинякова, который взял на себя труд проанализировать результаты участия России в коалиционных войнах. По его мнению «после разгрома Наполеона Россия не приобрела существенного влияния на международные дела», ее дипломатический успех «был сомнителен», участие российского императора «на внешнеполитическом поприще было ничтожно. Все намерения Александра I о вмешательстве во внутренние дела Европы постоянно натыкались на яростное (и успешное) сопротивление великих западноевропейских держав. Подавление европейских революций 1820-х гг…. проходило без участия России. Несмотря на постоянные просьбы Александра, предложившего знаменитый «принцип интервенции».., и страстно желавшего подавить в зародыше любые революционные выступления, монархи отвергали все его предложения о помощи.., ибо совершенно естественно боялись усиления авторитета России там, где оказались бы русские войска. Можно ли представить, чтобы кто-нибудь отказал Наполеону или Людовику XIV, находящимся на пике могущества, ввести куда-либо французские войска?». Поэтому автору «неясно, чего добилась Россия после Венского конгресса». «Возможно, единственное, что можно поставить Александру в заслугу — то, что после 1815 г. Запад не создал откровенно антирусского союза. Да и то скорее не благодаря дипломатическим талантам Александра, а в силу нежелания европейских стран после 25-летней войны против Франции формировать новый очаг напряженности в лице России, правителя которой Запад мог держать (и держал) на правах ассоциированного члена Европы без права на решающий голос, т. е. без права вмешательства в их внутренние дела»{95}.

Безусловно, без всяких оговорок нельзя категорично утверждать, что внешнеполитическое положение Российской империи в тот период было безупречным, или не заметить возникавших тогда проблем и допущенных промахов, во многом порожденных мистицизмом и сентиментально-романтическим восприятием политической действительности Александром I. Но в оценках М.К. Чинякова заложено слишком много противоречий, которые бросаются в глаза.

Казачий бивуак на Елисейских полях в Париже. Гравюра Г. Опица. 1814 г. ГИМ

Международная ситуация после 1815 г. не уникальна, есть с чем ее сравнивать. Можно привести множество примеров в мировой истории, когда бывшие союзники, одержав победу над сильным противником, вступали в споры меж собой и становились на путь конфронтации уже друг с другом. Одно противоборство заканчивалось, но из-за диссонанса интересов в измененном миропорядке начиналось новое. И после изменения «политического пейзажа» в 1815 г. каждая держава-победительница не была заинтересована в усилении влияния какого-либо государства, а не только России, хотя ее в первую очередь. Поэтому разве что в плюс всем европейским политикам того времени (а Александру I больше чем кому-либо) необходимо поставить тот факт, что при наличии взаимоисключающих устремлений разных государств и противодействия друг другу была разработана и принята Венская система. Да, она существовала как союз монархов в борьбе против вероятных революций, но именно это и дало возможность избежать больших войн и худо-бедно ли обеспечить Европе «долгий мир» до 1853 г. И абсолютно прав В.В. Дегоев, считающий, что «зачастую критика в адрес творцов Венского порядка обуславливается, как ни странно, именно тем фактом, что у них слишком многое получилось. А с тех, у кого получается, всегда особый спрос. От них ожидают чего-то большего, этакого несбыточного совершенства — тем более, когда на дипломатической сцене священнодействует такое созвездие талантов, как Александр I, Калери, Талейран, Меттерних. Заслуга политиков 1815 г. — не в исчерпывающем разрешении стоявших перед ними проблем, а в выработке прагматических методов решения»{96}. По нашему мнению, в тот период было трудно придумать другую политическую комбинацию для сохранения долгого мира в Европе, кроме Священного союза монархов.

Не стоит, считаю, и умалять роль России на континенте, даже в контексте весьма нелицеприятного тезиса о том, что она являлась «жандармом Европы» в первой половине XIX столетия[98]. По степени своего влияния она была и оставалась ведущей державой, после 1815 г. ее с полным основанием можно даже назвать primus inter pares великих мировых государств. Да и абсолютно непонятно, как европейцы могли не считаться со страной, которая внесла решающий вклад в сокрушение Наполеона, мало того, с империей, обладавшей, на тот момент колоссальной, по европейским меркам, территорией, и имеющей такой огромный военный потенциал[99]. С XVIII века, с момента возникновения империи и включения России в европейскую систему международных отношений, наша держава одним только фактом своей мощи (даже, когда была ослаблена) заставляла считаться любых соседей и партнеров. Безусловно, Россию стали бояться еще больше как раз после 1815 г. Страх «русской угрозы» сам по себе оказывал влияние, а в период с 1815 по 1825 гг., благодаря международному авторитету Александра I, Россия приобрела самые крепкие (как никогда) позиции в Европе. Важное значение в данном случае имели весомость и реноме политического деятеля, каковыми обладал Александр I. Не просто так в 1814 г. Сенат постановил преподнести ему титул «благословенного, великодушного держав восстановителя». Например, наследовавшего трон Николая I европейские монархи считали неопытным и неискушенным в политике молодым человеком и гораздо меньше стали считаться с русской позицией. Касательно вмешательства во внутренние дела других государств, то слава Богу, что Александр I не посылал тогда русские войска за пределы своих границ. Да и для России не стояла задача демонстрации своих военных мускулов любой ценой. С лихвой хватает того, что, например, в исторической памяти венгерского народа 1849 год невольно сравнивается с 1956 годом. Кроме того, российский император не для того вступал в многолетнюю борьбу с Наполеоном, чтобы, встав во главе Европы, взять за образец его манеры и поведение, или подражать Людовику XIV, ведь достаточно хорошо известно, что русский царь критически относился к Бурбонам. Он руководствовался собственным пониманием идеи общеевропейского согласия (что выгодно России, то выгодно и Европе). Не следует также поверхностно оценивать события на международной арене, исходя только из тезиса «за державу обидно». Более продуктивно, на наш взгляд, рассматривать внешнеполитическую проблематику в тесной взаимосвязи с внутриполитическими событиями, общественными настроениями и финансовым состоянием государства, так как, например, сделал в своей книге О.Р. Айрапетов{97}. В таком случае становятся видны возникавшие объективные трудности и проблемы, и не появляется чувства национальной ущербности из-за нереализованных (иллюзорных и искусственно завышаемых) возможностей Российской империи в прошлом.