Одиночество героя - Анатолий Афанасьев

Будучи патологическим приверженцем физических законов, я в прибор не верил, но это вовсе не значило, что фирма гнала «пустышку». Во всяком случае, прибор запатентован, имел классификацию и торговую лицензию. Как-то по случаю я побывал на одном из собраний (рекламная презентация!) фирмы и своими глазами видел людей, которые совсем недавно стояли одной ногой в могиле, но, купив «Аякс», не только выкарабкались обратно на свет Божий, но обрели второе дыхание. Запомнился бодрый старик, демонстрировавший справку о том, что у него позади три инфаркта и рак четвертой степени, и с ним молоденькая цветущая подруга в розовом берете, на которую старик указывал перстом и грозно вопил:

— Не верите, у нее спросите! Спросите у нее. Маняня, не тушуйся, расскажи, как я тебя обеспечиваю.

Молодка мило краснела, и было видно, что ей есть о чем рассказать.

В стране Зазеркалья, в мире смещенных понятий, где колдуны дарят бессмертие и в каждом доме фурычит вечный двигатель, все возможно, скажу я вам. Будь у меня сто лишних долларов, и я бы, пожалуй, не удержался, сгоношил себе приборчик. Все-таки это разумнее, чем выбирать себе в правители людоедов.

Нелли Петровна встретила меня в вестибюле, увидев через окно, как я подъехал.

Завела в какой-то закуток под лестницей, где стояли два потертых кресла и металлическая урна-пепельница.

— Ну, объясни? Зачем тебе понадобился Арнольд?

Я смотрел на нее с обожанием. Эта худенькая женщина с нервным лицом, с пластичными движениями, с очаровательной, наивной улыбкой когда-то родила мне двух сыновей. Я знал ее всю, от пяток до макушки, мог угадать, что она скажет и сделает в следующую минуту, помнил, как она ест, в какой позе спит, как занимается любовью, от чего страдает, — одного не мог уразуметь: зачем она спуталась с Арнольдом Платоновичем. Все ее резоны по этому поводу — взаимное уважение, материальный достаток, настоящий мужчина, хотя и в летах, будущее детей и прочее — все ложь. Похоже, правды она сама не знала. В этом нет ничего удивительного. Большинство союзов, заключаемых между мужчиной и женщиной, имеют в своем основании всего лишь некое недоразумение, отчасти мистического свойства. За примером далеко ходить не надо. Разве сам я могу ответить, что, кроме бестолковой любовной горячки, толкнуло нас с нею двадцать лет назад пойти и подать заявление в ЗАГС?

— Чего ты такая взъерошенная, — удивился я. — Почему я не могу поговорить с Арнольдом Платоновичем? Чай, не чужие.

— О чем?

— Узнаешь чуть позже.

Я угостил ее сигаретой, и Лялька машинально прикурила, глубоко затянулась и сразу сильно закашлялась. Она всегда все свои глупости совершала именно в таком отрешенном состоянии, как бы в легком затмении. Когда-то я любил ее за это.

Протянув руку, я деликатно постучал ей между лопаток. Ее синие глаза прояснились от кашля и дыма.

— Иван, если ты решил еще раз поломать мне жизнь, прошу тебя, не делай этого, — произнесла умоляюще.

— А первый раз — когда?

— Ой, только не надо!

— Ты имеешь в виду, когда мы женились? Или когда разводились?

— Я имею в виду, что ты скотина. Ты когда последний раз встречался с мальчиками? Ты сделал, что я просила?

— Что ты просила? Денег?

Наконец-то ее лицо приобрело выражение, которое сохранялось на нем все последние годы нашей совместной жизни, — страдальчески-примирительное. Прелестное, надо заметить, выражение. Точно такое же на знаменитом портрете царевны Несмеяны.

— Я просила повидаться с Витей и серьезно поговорить. Ты помнишь, на следующий год его могут забрать в армию?

— Ах да, он связался с какой-то компанией? Ну и что? Чем они занимаются? Пьют, курят марихуану?

— Типун тебе на язык. Как раз нет. Эти ребята не пьют и не курят. Они разговаривают, понимаешь? Целыми часами сидят в комнате и о чем-то разговаривают. Тихо, со свечами. Меня на эти бдения не допускают. Когда вхожу, замолкают. Предлагаю поужинать, отказываются. Часами, Иван! Чуть ли не ночи напролет.

— О чем же они разговаривают? — я заинтересовался.

— Не знаю… Слышу какие-то обрывки через дверь, ну, подслушиваю, конечно… Но не понимаю. Ничего не понимаю. Вроде даже как бы молятся. Камлают. Но это же ненормально. Бред какой-то. У них там есть один, Витя Жаворонков, здоровенный такой, как Шварценеггер, он заводила у них, — так он, знаешь, учится на мехмате и одновременно поступил в духовную семинарию. Представляешь? Они все чокнутые. И наш птенчик с ними. Всю квартиру завалил странными книжками — религия, философия. Я полистала: точно на другом языке написано. И Федька, представь, тоже за ними тянется. Они его обрабатывают.

— Любопытно. А я ничего не заметил. На той неделе с ним разговаривал — такой же балбес, как и был… Девочки с ними бывают?

— Ходит одна. Нерегулярно. Лиза Стешина. Из его класса. Но ее и девочкой не назовешь. Волосы подстригла чуть ли не наголо, заматывает голову косынкой. Платье черное, бесформенное, до пят, как у беременной. Я у Витеньки спросила, может, она траур носит, может, у нее умер кто? Он так на меня посмотрел, у него такая улыбка появилась, знаешь, будто он меня жалеет. Нет, говорит, мамочка, не волнуйся, никто у нее не умер. А почему же, спрашиваю, она так ходит, как индюшка зачуханная?

— И он что?

— Ничего. Уткнулся в книжку — и молчок. Иван, мне страшно!

— Чего тебе страшно?

— Это ненормально, нездорово. В его возрасте так себя не ведут. Я спросила: ты что же, сын, хочешь в армию загреметь? И он опять с этой своей улыбочкой: не от меня зависит, мама. Понадобится, пойду в армию.

— Так вроде уже армии нету. В колонии какая армия?

— Иван! Какой ты прекрасный отец, я знаю. Но пожалуйста, умоляю, убеди его! Он к тебе прислушивается.

— А твой Арнольд?

— Что — Арнольд?

— Почему Арнольд его не убедит?

Лялька потупилась.

— К сожалению, между ними нет контакта. Виктор не воспринимает его как наставника. Думаю, не без твоего влияния.

На сердце у меня потеплело. Я дал твердое обещание повидаться с сыном в самое ближайшее время и хотя бы выяснить, что из себя представляет его компания. Если бы Ляленька знала, чего стоят сейчас все мои обещания.

Потом она проводила меня в кабинет спонсора и работодателя.

Изобретатель «Аякса-5» являл собой тот тип неунывающего, деятельного русского человека азиатской наружности, который, как известно, и в огне не горит и в воде не тонет. Розовощекий, круглоликий, с благодушной физиономией, но грустными, словно чуть подмокшими от тайных слез глазами, Арнольд Платонович выглядел лет на десять моложе своих лет и так же, по всей вероятности, себя чувствовал. А что ему? Реформа пришлась ему кстати, всем его начинаниям сопутствовал успех, но полагаю, случись иначе, он и тогда не шибко бы горевал. Признаться, таким людям, умеющим примениться к любым обстоятельствам, которым одинаково хорошо при любой погоде, я не то чтобы завидовал, но признавал их умение жить. Вся их философия укладывается в известную формулу: живи сам и не мешай жить другим — и что же в том плохого?

Меня Арнольд Платонович, хотя мы были едва знакомы, принял так радушно, словно давным-давно ждал встречи и уже немного перестал надеяться. Бросился через огромный кабинет, тряс руку, радостно заглядывал в глаза — и самое удивительное, в этом не было, кажется, никакого актерства.

— Чего там, какие церемонии! — бормотал растроганно, проводя меня к креслу. — Разве плохо вот так, по-семейному, заглянуть, перемолвиться словцом. Какие обиды между единомышленниками, не правда ли? А ведь мы с вами именно единомышленники, дорогой Иван Алексеевич, и очень, очень можем быть друг другу полезны. Поверьте, я не раз об этом размышлял.

— И я тоже, и я тоже, — забубнил я. От его крупного, подбористого тела пахло дорогими духами и стоялым мужицким потом. Лялька иронически наблюдала за нами, но недолго ей пришлось любоваться. Насупясь, я сказал:

— Арнольд Платонович, чтобы не отрывать время… Хотелось бы кое-что обсудить наедине…

Он изумленно вскинул брови:

— Господь с вами, Иван Алексеевич… Да все мое время… — Кинул быстрый, неожиданно повелительный взгляд на Ляльку. — Но если Иван Алексеевич настаивает, может быть?..

Нелли Петровна фыркнула, передернула худенькими плечиками и, задрав нос, покинула кабинет. Ни словечком не возразила. Ай да Арнольд!

— Кофе, чай! — осведомился хозяин. — Чего-нибудь покрепче?

— Спасибо, ничего не надо. Я буквально на десять минут.

Арнольд Платонович уселся напротив с видом абсолютного внимания, но вдруг вскочил, побежал к столу и по селектору распорядился:

— Клара, ко мне никого!

Вернулся в кресло, все с тем же выражением величайшего внимания на лице.

— Та-ак, теперь нам никто не помешает. Я же понимаю, не пустяк привел вас сюда. Будьте уверены, все, что скажете, не уйдет дальше этих стен.