Соска - Олег Журавлев

Тамара резко отстранилась, голос ее почерствел.

— Собаки у нас не было никогда, Степан. Обыщи всю квартиру, ты не найдешь ни одной волосинки, ни одной погрызенной подушки. Так что, если не хочешь, чтобы Велик думал, что у его отца не все дома, прекрати немедленно. Подумай о сыне. А вечером, если хочешь, если еще актуально будет, давай поговорим о собаках. Или о кошках. Ты знаешь, я кошек люблю…

— Да вы что, с ума посходили!!!

Степан пинком распахнул дверь и бросился к комоду в коридоре. Тамара грустно покачала головой ему вослед.

Степан схватил цветную фотографию в рамке.

— А это что? Что это, я вас спрашиваю? Велимир, быстро сюда!

Велимир послушно прибежал из кухни, что-то дожевывая, и сразу же спрятался за Тамару.

Степан выставил перед собой фотографию, как будто иконкой отпугивал нечистую силу. Фото действительно было примечательное. Он, Тамара, Велька, ему тогда четыре с половиной было, и, Джойс. На даче. Счастливые, дружные, улыбчивые. Спаянные вместе, не разорвешь. Монолит счастья. Снимал Полежаев. Он тогда себе в шашлычнице левый ус опалил.

— Это тогда кто?

Выражение глядящих на него жены и сына Степану не понравилось. Уже предчувствуя самое худшее из всего, что может случиться, он медленно развернул фотографию к себе. Самое худшее случилось — собаки на карточке не было. В том месте, где сидел пес, высунув от дачной жары язык, была пустота. Велимир, который присел на корточки, схватив Джойса за ошейник, держал руку в том же положении, что и раньше, в воздухе, как будто начал поднимать ее, чтобы помахать фотографу.

Пораженный, Степан нерешительно поставил фотографию обратно на комод сделал пару шагов по коридору и остановился, облокотившись о стену.

— Веля, — прошептала Тамара в сторону сына, — пулей одеваться и на выход. Постель не заправляй. Опаздываем.

Сама она обняла Степана за плечи, потрепала по вихрам.

— Степа, все образуется. Вот увидишь. Вечером ты меня про этого Джойса даже не спросишь.

Через десять минут Степан остался в квартире один. Он долго сидел, глядя на фотографию, потом позвонил теще.

Та за восемьсот километров всплеснула руками. Собака? Не хватало только псарню в доме развести! От них шерсть по всей квартире. Она может укусить Велимира, такое уже бывало.

На другое Степан и не рассчитывал.

Он достал с антресоли коробку с фотоальбомами и вытряхнул на диван в зале. Перелистал все до единого. Пса нигде не было. Пустота. Чем дольше он разглядывал фотографии, тем естественнее эта пустота становилась. Наверное, увидь он неожиданно собаку на одном из снимков, удивился бы не меньше.

Стараясь сохранять спокойствие, Степан осторожно вынул дачную фотографию из рамки и долго рассматривал у окна то место, где раньше был пес.

— Неплохой монтаж, — пробормотал он себе в нос. — А мы его…

Степан включил компьютер, отсканировал снимок с самой высокой степенью разрешения и отправил на мэйл Полежаеву. Затем сходил на балкон, выкурил сигарету, стараясь делать это естественно, чтобы убедить себя, что ничего особенного не произошло, затем вернулся в зал и набрал логово Усача.

— Полежаев у аппарата, — пропиликала трубка.

— Сергеевич, в этот раз мне понадобилась твоя помощь.

— О! Это что-то новенькое. Давай-давай, я с удовольствием, да вот только вряд ли мне удастся быть на должном уровне. Из меня Норам… Носрам…

— Не прибедняйся. Во-первых, проверь, пожалуйста, почту. Я на твой ящик отправил одну фотку, помнишь, ты у нас на даче делал, с Томой, Великом и Джойсом…

— Та, что у вас в коридоре стоит?

— Она самая. Так вот, мне нужно, чтобы ваши спецы с минус первого этажа подтвердили, что имеет место фотомонтаж.

— Запросто! Только откуда там взяться фотомонтажу? Фотка эта у вас уже пару лет стоит, с нее даже пыль не стерта. Опять у тебя, Степан, в голове что-то перемкнуло. Ты когда долго пишешь, у тебя граница с реальностью стирается. Хотя — не мое дело. Попросил — значит, надо. Надо — сделаем! Может, намекнешь, что именно искать?

— Нужно подтвердить, что Джойса оттуда умышленно стерли.

— Умышленно? Ого! Ладно, о'кей, попробуем. Кстати, кто такой этот Джойс?

У Степана кольнуло в виске.

— Сергеевич, хотя бы ты со мной не шути, не надо. Джойс — это собака, которую ты нам подарил еще щенком. Та самая, что намочила тебе штаны у нас на юбилее. Та, которую мы с тобой брали на рыбалку. Та, которой…

— Ну ладно, ладно, не заводись. Если тебе так хочется, то подарил, намочил, брали… Только на самом деле собаки я вам никакой не дарил. Нет у вас собаки, а была бы, так твоя Тамара из дома бы ушла. Она собачью шерсть не переносит.

— Ладно, Сергеевич, спасибо. Ты там все-таки постарайся, ладно? В том месте, где Велька сидит, справа от него.

— Ладно, ладно, будь спок. Постараемся. А Громова мы взяли. Сейчас отмываем, как ты и просил. Мужик вроде хороший, только помешанный слегка. А у меня для тебя еще одно дельце есть. Только в этот раз чашкой чая не обойдешься. Настоящая мистика! Сможешь завтра ко мне заглянуть?

— Загляну. А ты, Гена, постарайся…

— Постараюсь. Отдохни. Мы тебя все любим.

Степан провел весь день дома, не выходя. Написал полстраницы.

Подумал, что способа доказать, что не он, Степан Свердлов, сошел с ума, а весь остальной мир, не существует. Зато есть способ доказать миру, что Степан с ума не сошел. А именно: немедленно и бесповоротно забыть Джойса. Стереть из памяти так же, как с фотобумаги. Заменить пустотой. Нелегко, зато самый верный вариант.

Когда Тамара вернулась домой, от Степана пахло алкоголем, но ни о какой собаке муж больше не упоминал.

Спать он отправился сразу после «Спокойной ночи, малыши!». Заснул быстро, почти умиротворенно, с мыслью, что по-любому «утро вечера мудренее».

За секунду до того, как уснуть, с улыбкой вспомнил, как Джойс переходит от столба к столбу, нос в асфальте, как будто на конце поводка не собака, а миноискатель. Трудно стереть…

Открыв глаза, Степан увидел потолок. Тот нависал очень низко и в сером свете из окна казался незнакомым.

Утро выдалось хмурым, накрапывал дождь. Степан проснулся раньше звонка будильника и долго лежал не шевелясь, прислушиваясь к первым утренним шумам…

…Тамара, присев около раскрытого холодильника, достает из него всякую утреннюю снедь: масло, варенье, молоко, облегченные йогурты для Велика…

В ожидании кофе Степан с безразличием перечитывает вчерашнюю газету и косится на Тамару.

Та недовольно хмурится, читает этикетку на баночке йогурта, устало качает головой.

— Степчик, я же тебя каждый раз прошу: если в супер едешь, мне облегченные йогурты не бери. Они невкусные.

— Это для Велика.

Тамара выпрямляется. Суставы хрустят. Хрустят необыкновенно. Голова Степана заполняется вдруг этим хрустом, как вселенская пустота. Он в преисподней, и вокруг оглушительно жрут друг друга тысячи чудищ.

В подсознании он уже понял, что сейчас произойдет, но догадка настолько чудовищна, что ее невозможно принять. На ней невозможно сосредоточить сознание. Невозможно даже испугаться, потому что испугаться ее — значит ее принять.

Тамара с легким недоумением смотрит на мужа.

— Для кого? — спрашивает она.

— Для Велимира. Для нашего сына.

— Степа, с тобой все в порядке? — Йогурты летят обратно в холодильник Захлопывается тяжелая дверка. — У нас нет детей.

— …Вот в этот момент у меня и случился кризис, доктор. Мне кажется, еще засыпая вчера вечером, я подумал, а вдруг на Джойсе это не остановится…

Степан замолчал.

Хабибуллин коснулся его руки подушечками пальцев.

— Расскажите о вашем кризисе! Не бойтесь! Речь идет о вполне, гм, нормальной реакции на подобное, гм, известие. Поделитесь! Никто на вас здесь не набросится и не начнет привязывать к кровати и цеплять на голову электроды. В вашей ситуации у меня тоже случился бы кризис. И у Геннадия Сергеевича.

— Случился бы, — не замедлил подтвердить Полежаев, качнув усами.

— Ну а зачем тогда рассказывать?

— Так ведь и кризисы разные бывают. Разная психика у людей, разные и кризисы.

— Ну, кризис как кризис. Представьте себе, вам родная жена, мать вашего ребенка, заявляет, что ребенка у вас никакого и нет. Вот я и вскипел, порушил все немного…

— Порушили?

Доктор Хабибуллин удивленно вскинул брови и посмотрел на Полежаева.

Тот с грустной важностью качнул головой.

— Что конкретно вы разрушили?

— Да ничего особенного. Я Велимира искал. Ну и перевернул квартиру вверх дном.

— Так даже при обыске «с пристрастием» впятером не перевернешь, — с оттенком гордости за приятеля вставил Полежаев.

— Не то чтобы я Велимира искал, чего его искать, он не иголка, я следы его искал, игрушки, вещи… Все исчезло. Даже насечки на косяке, которые мы делали, чтобы смотреть, как он растет. Пустота.