За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали - Джон Скотт

— Нам надо продавать за границу очень многое, чтобы получить деньги для закупки прокатных станов и других подобных вещей, которые мы еще не можем производить сами.

Некоторых женщин так и не удалось убедить. Сахар был всегда, за исключением военного времени. Сейчас войны нет. Значит, должен быть сахар. Особенно женщины постарше все никак не могли привыкнуть к тому, что у них есть деньги, а они не могут купить то, что хотят. Раньше деньги всегда были мерой их материального благосостояния. Хорошая зарплата означала, что можно иметь все самое лучшее. Такова была ситуация в конце двадцатых годов, особенно в промышленных районах на Украине, где рабочие обычно хорошо питались. Однако теперь значение денег изменилось. Размер зарплаты и количество денег под матрасом больше не определяли уровень жизни. Деньги были у всех, но то, что человек ел и носил, почти целиком и полностью зависело от того, что можно было купить в том конкретном магазине, к которому он был прикреплен. Если это был иностранный специалист или руководящий работник ГПУ или партийных органов, прикрепленный к специальному магазину для иностранцев, то он мог купить икру, кавказское вино, импортные ткани, прекрасную обувь, костюмы и тому подобные вещи на выбор. Инженеры и мастера, такие люди, как Сёмичкин и Коля, имели карточки, дававшие им право посещать магазины для техников, где они могли купить хлеб, а иногда мясо, масло, рыбу и кое-что из одежды. Однако большинство людей, таких, как, например, Попов, были прикреплены к магазинам для рабочих, где единственное, что можно было купить более или менее регулярно, это хлеб. Иногда по нескольку дней подряд и хлеба не было; но большинство рабочих, прошедших школу голода, имели небольшой запас сухарей, помогавший им переждать временную нехватку хлеба.

У меня была карточка в магазин для рабочих, и я довольствовался бы этим и дальше, если бы не Коля, настоявший на том, чтобы я пошел и получил книжечку Инснаба — знаменитого сказочного магазина для иностранцев. Коля мне это устроил, хотя в соответствии с буквой закона мне не полагалось им пользоваться, так как я приехал в Советский Союз не по контракту с Амторгом, а по собственному желанию. Для меня труднее всего было добраться до Инснаба, чтобы что-нибудь купить. Обычно я приходил туда очень поздно и обнаруживал, что магазин уже закрыт. Все же, имея мою инснабовскую книжку и многочисленные Колины карточки в столовую и в магазин для техников, мы могли прилично питаться — несомненно, намного лучше, чем большинство людей, живших в нашем бараке, и несравнимо лучше, чем большинство рабочих в раскинувшемся во все стороны Магнитогорске.

Проблемы, связанные с питанием были постоянной темой для обсуждения на стихийно возникавших небольших собраниях в красном уголке барака до и после обеда. Всегда находился какой-нибудь человек, разъяснявший официальную точку зрения на положение дел, и остальные этим объяснением, как правило, удовлетворялись.

— Вот подождите — через пять или десять лет нам не понадобится ни единой вещи из капиталистического мира, — сказала Аня, молоденькая сварщица. — Тогда нам не придется продавать еду за границу. Мы все будем съедать сами.

— Через пять — десять лет никакого и капиталистического мира не будет, — сказал молодой монтажник, размахивая руками. — Как ты думаешь, что делают рабочие в капиталистических странах? Ты думаешь, они собираются голодать еще в течение десяти лет кризиса, даже если, предположим, в это время не будет войны? Они такого терпеть не будут.

— Конечно, не будут. Они восстанут. А мы поможем им, когда это произойдет.

Потом стали обсуждать более прозаический вопрос. Беляков, работник, ответственный за снабжение в Строительном тресте печей, был бюрократ. У каждого нашлось, что сказать о нем плохого, все ругали его. Одно дело — отморозить во время работы руки или обходиться без сахара. Это могло быть вызвано такими объективными причинами, как, например, климат или генеральная политическая линия Советского правительства, равным образом не зависящими от воли отдельных работников. Но мириться с бюрократом вроде Белякова, который, казалось, получал удовольствие, действуя как жандарм или средневековый помещик, — это было уже слишком.

Глава X

Было уже почти семь часов, когда Коля добрался домой и заглянул в красный уголок.

— Джек, пора идти, иначе мы опоздаем.

Мы пошли в нашу комнату, чтобы взять книги. Коля уже поужинал на комбинате в столовой для технического персонала, где он пользовался только карточками.

— Я заходил в больницу навестить Ваську, — сказал Коля, меняя черные от сажи рабочие валенки на другую пару. — Он очень плох. Доктор сказал мне, что он может умереть на этой неделе.

Васька был сварщиком, он жил в нашем бараке и работал в нашей бригаде. Две недели назад он упал и сломал ребра и с тех пор лежал в больнице, находясь на грани жизни и смерти. Я дважды заходил туда навестить его, но место это было не из приятных, и я старался как-нибудь оттянуть свой следующий визит. Там было холодно и грязно. Медсестрами работали одетые в овчинные тулупы деревенские девушки, ставшие совершенно равнодушными к той боли и страданиям, которые они видели вокруг себя в хирургическом отделении: люди, получившие ожоги чугуном, непрерывно кричащие последние три дня перед смертью; люди, раздавленные, как мухи, под кранами или другим тяжелым оборудованием, — все эти люди были для них всего лишь досадной и нудной помехой, действовали им на нервы. К Ваське относились довольно хорошо, потому что у него была раздавлена грудь и кричать он не мог, и к тому же он был хорошим парнем; но некоторым другим больным в этом смысле не так повезло.

— Я не навещал его уже четыре дня, — сказал я.

Мы взяли наши учебники, завернули их в газету и отправились учиться.

Из барака в это время выходили многие: некоторые шли в кино, другие — в клуб, но большинство несли под мышкой завернутые в газету книги, по которым можно было понять, куда направляются их владельцы. Они шли учиться. Двадцать четыре человека из нашего барака, мужчины и женщины, учились в различных учебных заведениях.

Я посещал занятия в Комвузе. Курс обучения там длился три года и включал такие предметы, как русский, арифметика, политическая экономия, ленинизм, история Коммунистической партии Советского Союза, история революционного движения в западных странах, партийное строительство и диалектический материализм. Большинство окончивших это учебное заведение становились профессиональными пропагандистами или работниками местных политических или административных организаций. Почти все, поступавшие в Комвуз, были полуграмотными. Требования, предъявляемые к поступавшим, соответствовали уровню пятого класса начальной школы, но на самом деле строго экзаменовали только по чтению и письму. Академический уровень Комвуза был соответственно низким. Возникали большие трудности с учебниками, особенно по таким предметам, как диалектический материализм, где единственная опубликованная книга была написана Бухариным, и в учебных заведениях было запрещено ею пользоваться, поскольку она была объявлена «оппортунистической». А если бы студентам с очень ограниченным общим образованием давали читать «Анти-Дюринг», «Диалектику природы» или «Материализм и эмпириокритицизм», то они, совершенно очевидно, изучали бы эти произведения крайне поверхностно. Таким образом, преподаватели были в затруднительном положении. В течение одного учебного года (1933/34) в Комвузе сменились четыре преподавателя диалектического материализма. В каждом случае смена преподавателя была вызвана «отклонениями», а в двух случаях закончилась их арестом. «Выявление отклонений» было одной из основных задач директора Комвуза. А если его усилия в этом направлении не давали никаких результатов, то у него самого могли бы быть неприятности за «самоуспокоенность» или «укрывание врагов».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});