Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

– На прошлой неделе, – напоминает Нири, – мы пытались дать как можно более широкое определение понятию бабушка. И пришли к заключению, что роль бабушки напрямую зависит от семьи, ее традиций и отношений, которые связывают всех ее членов.

Она переводит взгляд с одной женщины на другую, пока не задерживается на Маргалит.

– На прошлой встрече, – говорит та, повернувшись к Нири с серьезным выражением лица, – вы затронули тему, которая не давала мне покоя всю неделю. В конце занятия вы сказали, что мы «зацепились» за предложенный вами термин «замена мамы», будто бы бабушка является «заменой». И это слово, «замена», засело у меня в мозгу, не отпускало меня ни на миг: замена, замещение, поменять пеленку, заменить материнское молоко, заменить маму, занять ее место. И главное, что я чувствую сегодня…

Маргалит замолкает, стараясь вдохнуть поглубже.

В этот момент открывается дверь, и в комнату влетает Рут. Проходя к своему месту возле Анны, она успевает попросить прощения за опоздание и поздороваться со всеми. Разместившись на стуле, она достает из сумки бутылочку минеральной воды и пьет из нее большими жадными глотками.

Маргалит с улыбкой следит за ней, но нервно постукивающая по полу нога выдает ее нетерпение. После того как Рут вытягивает ноги, громко вздыхает и делает знак рукой, приглашая возобновить беседу, Маргалит продолжает:

– Я вам уже рассказывала, что моя мама умерла два года тому назад. Это произошло внезапно – за две недели ее не стало – и я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Все смешалось одно за другим: ее похороны, свадьба дочки, роды дочки; до меня ли тут?!

В комнате напряженная тишина.

– Свадьба дочки была первым семейным торжеством после смерти мамы, и это было страшно тяжело; просто – страшно. А теперь еще и роды.

Она говорит через силу, еле слышно, но по всему видно, что ей необходимо высказаться.

– Я вам уже говорила, что была с Михаль на родах. Точно так же моя мама была со мной, и я никогда этого не забуду. Роды Михаль были для меня тяжелым испытанием; мне самой было очень тяжело, и вдобавок мне не с кем было поделиться. Мне так не хватало моей мамы! Вне всякого сомнения, если бы мама была жива, я бы немедленно ей позвонила. А так, мы даже никому не сообщили, что Михаль в больнице. Мне было очень больно; самый близкий мне человек, моя лучшая подруга, и – не со мной. То есть у меня есть сестры, золовки и невестки, мы все очень дружим, но… но мне не хватало настоящей близости.

Она опять замолкает, тяжело вздыхая и глотая слезы. Все слушают ее с огромным вниманием, боясь вспугнуть неосторожным движением или звуком.

Справившись с предательски дрожащим голосом, Маргалит продолжает свой рассказ.

– Столько лет я представляла себе, как я кричу ей: «Мама! Ты бабушка!.. А-а, мама! Я бабушка!» Когда Михаль была беременна, ко мне возвращался один и тот же сон, и я просыпалась в слезах оттого, что упустила эту возможность, эту особую возможность быть с мамой в такой важный для меня момент.

Маргалит больше не пытается удержать слезы и утирает глаза заготовленной заранее салфеткой. Нири обводит взглядом женщин – у некоторых из них в глазах стоят слезы – и обращается к Маргалит:

– Каким вам вспоминается период ее беременности? Я имею в виду, кроме того, что вы нам рассказали.

– Мне было тяжело. Я даже не могу объяснить… Когда моя сестра была беременна, я все время гладила ее по животу, а тут мне было не по себе. Когда я сама была беременна, я тоже все время клала руки на живот, а в этот раз… Нет, конечно, я была рада, что там, внутри, зарождается новая жизнь, но я не могла до нее дотронуться. Я массировала ей спину, потому что чувствовала, что должна это делать, что от меня, наверное, этого ждут, но мне было очень тяжело себя пересилить. В самом начале, когда они – она с мужем – пришли чтобы сообщить нам, я ни о чем не подозревала. Они пришли к нам домой и сказали: «Мама и папа, мы хотим с вами поговорить». Я почувствовала, как у меня сжимается сердце; я сразу поняла, что это – то самое. И я выскочила из комнаты и стала звать мужа, а затем вернулась в комнату уже с ним и даже не стала дожидаться, пока она скажет, а сразу бросилась ее обнимать и целовать. Я была будто в угаре: я помню, что подняла ее, приподняла над полом и начала прыгать. И муж тоже был очень растроган. Я была так взволнована, что не могла понять, о чем они говорят. Они попросили никому пока не рассказывать, и, естественно, мы обещали, и это тоже было очень тяжело. Я была переполнена эмоциями, а поделиться было не с кем; и я опять почувствовала, как мне не хватает мамы. Я спросила у Михаль, могу ли я рассказать своему папе, и, получив разрешение, рассказала. А затем, не удержавшись, поехала на кладбище и там рассказала маме.

Она продолжает говорить, не обращая внимания на текущие по щекам слезы.

– Я переживала очень трудные дни и ничего не могла с собой поделать: то меня распирало от радости, то вдруг накатывала тоска, и я ходила подавленная и никого не хотела видеть. Ну а затем сами роды, мне было не так тяжело физически, как морально. Не знаю точно, сколько часов я провела там. Я выходила в коридор, смотрела телевизор, потом возвращалась. В принципе, я не спала сутки, я прибежала туда прямо с работы. Все было таким… Я очень волновалась, как будет и что будет. Все время мне не давали покоя мысли, что я должна делать и как себя вести после того, как Михаль родит. Как я приду домой и что надо купить – эти мысли сводили меня с ума. И еще я думала, что, если бы мама была здесь, она бы точно знала, что делать, и все было бы готово. А я как будто одеревенела и даже не знала, с чего начать. У нас принято, что дочка прямо из больницы на несколько дней переезжает к маме, и я никогда не забуду, какую шикарную комнату устроила мне моя мама. Я чувствовала себя настоящей принцессой. Я тоже очень старалась, хотела, чтобы все было как тогда. Но так, как тогда, не получилось, нет, совсем не получилось. Так что на первый взгляд я все делаю, как надо и что надо, но на самом деле там, внутри, я все еще в глубоком трауре.

Маргалит вынимает из сумки чистую бумажную салфетку и поднимает голову, больше не стесняясь ни красных заплаканных глаз, ни припухшего от слез носа.

– Вы хотите рассказать нам о своей маме? – спрашивает Нири, выждав паузу и давая Маргалит возможность успокоиться.

Маргалит отвечает ей грустной улыбкой.

– Моя мама была молодой бабушкой, намного моложе меня – в сорок лет она уже стала бабушкой. И она была классной бабушкой, просто необыкновенной. Моя бабушка брала нас на пляж, а моя мама брала внуков в Луна-Парк. Для моих детей до сих пор Луна-Парк – это место, куда они всегда ходили с бабушкой; так же как для меня бабушка – это море. Я помню, как мы были с ней в воде, особенно помню волны. У меня в памяти остались всякие мелочи, многих из которых я стараюсь придерживаться. К примеру, я готовлю ту же пищу, а иногда делаю те же замечания. Я вдруг слышу себя, повторяющую фразы, которые говорила моя мама, например, я говорю детям: «Вот вы на меня сердитесь, когда я вам подсказываю, а ведь я хочу, как лучше!» Я тоже часто сердилась на маму, а сегодня я вижу это совершенно иначе. Я сама повторяю те же слова, которые любила повторять она, и очень по ней скучаю. Очень. Это как рана, которая никогда до конца не закроется. Я никогда не выходила из ее дома без полных сумок. И я помню, что и моя мама всегда возвращалась от моей бабушки с сумками, набитыми едой. Я помню мамины фирменные блюда, ее необыкновенный яблочный пирог. Вечно она что-то приносила, делила, раздавала. Так что и сегодня, слава богу, моя дочка не выйдет от меня с пустыми руками – этого просто не может быть. Она была у меня в эти выходные, и я дала им полную сумку овощей. Мой зять, конечно, говорит: «Не надо, дома есть овощи, я все купил». А я ему отвечаю: «Ничего, бери; если мама дает, надо брать!» Так всегда говорила моя мама, и так говорила моя бабушка. Но даже притом что я их копирую и стараюсь все делать, как они, я все равно не могу с ними сравниться. Я не чувствую себя настоящей бабушкой, – добавляет она окрепшим звонким голосом.

– Что значит, вы не чувствуете, что вы бабушка? Раз у вас есть внук, значит, вы бабушка! – назидательно говорит Клодин.

– Правильно, я – бабушка, – отвечает ей Маргалит, – но внутри я еще с этим не свыклась. То, что я веду себя подобно моей бабушке или подобно маме, когда она была бабушкой, – это только снаружи, а внутри у меня пустота. Когда у меня родился внук, все говорили: «Ну вот, теперь у тебя новая должность»…

Маргалит запинается и смотрит на Нири. В глазах у нее опять стоят слезы.

– А вы все еще не там, – произносит Нири успокаивающим тоном.

– Я еще не там, – шепчет Маргалит, теребя кромку блузки. – Совсем не там. И я совсем не спешу к дочке и не особенно скучаю по внуку. Нет, я, конечно, навещаю его, но я еще не… И я думаю, что это потому, что я еще по-прежнему в трауре, я все еще никак не могу оправиться. Я чувствую, что я так и не пришла в себя. Я вообще-то по натуре – живчик, но не сейчас. Я, да, все время занята, но я чувствую, будто меня постоянно что-то тормозит. Я все еще – не «настоящая» я; и это потому, что внутри у меня пустота. Может, когда внук назовет меня бабушкой, может, тогда, но пока – совершенно ничего.