Сумерки в полдень - Шимон Перецович Маркиш

ушел далеко вперед, отряд Демосфена отстал и разбрелся. Враги легко настигли его, окружили и целый день обстреливали из луков, а к вечеру предложили сдаться на том условии, что никто не будет предан смерти каким бы то ни было образом — через казнь, заключение или лишение воды и пищи. И условие было принято: шесть тысяч воинов сложили оружие и отдали победителям все наличные деньги, бросая монеты в опрокинутые щиты и наполнив четыре щита доверху.

На другой день сиракузяне настигли и Никия и сделали ему то же предложение, что и Демосфену. Никий пытался выдвинуть свои условия, Гилипп их отклонил; враги окружили отряд и обстреливали его до вечера, так же как накануне — отряд Демосфена. Ночью афиняне попытались незаметно сняться со стоянки, но сиракузяне мигом преградили им дорогу, и они оставались на месте до утра. С рассветом движение возобновилось. Афиняне спешили к ближайшей реке; их мучила жажда, а вдобавок они почему-то рассчитывали, что река ляжет преградой между ними и неприятелем. Достигнув берега, они беспорядочно кинулись в воду, а сиракузяне обстреливали их отовсюду и теснили с тыла, затрудняя переправу. Афиняне падали друг на друга, топтали упавших, натыкались на собственные копья, их уносило течением. Между тем враги были уже на противоположном обрывистом берегу; одни осыпали сверху стрелами толпу афинян, жадно припавших к воде, другие скатились вниз и начали резню в самой реке. Тотчас вода смешалась с грязью и кровью, но афиняне продолжали пить и дрались друг с другом, пробиваясь к воде. На обоих берегах и в русле громоздились уже горы трупов, когда Никий наконец сдался Гилиппу безоговорочно — лишь бы прекратить эту чудовищную бойню. Большая часть отряда Никия погибла, многие были пойманы и проданы в рабство тайком, и лишь незначительное число военнопленных было присоединено к тем, кто сдался накануне. Пленных, как уже упоминалось выше, сиракузяне спустили в каменоломни, чтобы затем продать в рабство или отпустить за выкуп, а обоих стратегов, вопреки протестам Гилиппа, казнили.

Так завершилась Сицилийская экспедиция.

Несмотря на катастрофический характер поражения, война на этом не кончилась. Враги не решились сразу же двинуться на Афины, союзники не изменили все до последнего (чего афиняне особо опасались). Борьба продолжалась еще восемь лет, и Афины одержали еще не одну победу, пока в сентябре 405 года не потеряли боевой флот целиком в сражении при устье речушки Эгоспотамы, впадающей в Геллеспонт (нынешние Дарданеллы). Еще около полугода тянулись мирные переговоры (а город тем временем задыхался в осаде и умирал голодной смертью), и в апреле 404 года афиняне согласились на все требования спартанцев. Они выдали уцелевшие от гибели корабли, за исключением двенадцати, срыли до основания Длинные стены и укрепления Пирея и отказались от власти над союзниками. Но, хотя эти восемь с половиною лет так плотно наполнены всевозможными событиями, все события предопределены сицилийскою катастрофой. Она сломала хребет Афинской державе, и не только (а может быть, и не столько) потому, что подорвала ее военную и экономическую мощь, но и по причинам политическим. Безраздельному господству демократии настал конец, мирное соперничество различных группировок и направлений в Афинах сменилось настоящею внутренней войной, с заговорами, убийствами, переворотами, казнями политических противников. Иначе говоря, тот гражданский характер, который присущ Пелопоннесской войне в целом и который находил свое выражение в бедствиях типа описанной выше смуты на Керкире, обнаружил себя в самом сердце демократического лагеря, тогда как олигархическая Спарта сохранила внутреннее единство. Протест против авантюризма радикальной демократии привел, в конечном счете, к крушению всего строя, который принято называть античной демократией.

ГЛАЗАМИ ПЕРИКЛА

Самый знаменитый из портретов античной демократии, написанных ее современниками, — это речь Перикла на погребении воинов, павших в первые месяцы Пелопоннесской войны. Убитых бойцов всегда хоронили за государственный счет, на особом государственном кладбище, и назначенное от государства высокопоставленное лицо произносило надгробное слово, эпитафий.

Эпитафий Перикла, который приводит в своем сочинении Фукидид, всегда привлекал внимание и ученых, и просто читателей. Среди многих вопросов и недоумений, которые он вызывает (подлинность или фиктивность, авторство, время создания, ориентированность, подспудный смысл и т.п.), для целей этой книги важен, пожалуй, только один, и, вероятно, самый несложный: в какой мере торжественная похвала Афинам, вложенная Фукидидом в уста Перикла, отвечает действительности? И другой вопрос, производный от первого: обо всем ли сказал Перикл, и если что-то пропустил, то чего именно он не заметил или не пожелал заметить?

Итак, эта глава должна показать внутреннюю жизнь Афин в разных ее аспектах. А так как Перикл все время, иногда открыто, но чаще намеком, внутренне противопоставляет Афины Спарте, есть возможность бросить взгляд и на государство лакедемонян.

„Наш государственный строй... зовется демократией, потому что в государственных делах участвует не меньшинство, а большинство граждан; но если в частных спорах всем предоставлены равные права, в согласии с законом, то общественные обязанности предпочтительно возлагаются на человека в согласии с его личными заслугами, достоинствами и доброю славой, а с другой стороны, сопряженная с бедностью скромность положения — не препятствие для того, кто способен сослужить государству добрую службу... Богатство мы используем как удобное орудие для работы, а не как повод для хвастовства, и признание в бедности ни для кого не позор, зато страшный позор — сидеть сложа руки, смирившись с бедностью. Одни и те же люди несут заботы как о собственных, так и об общих делах, и, хотя у каждого свое занятие, в искусстве управления достаточно сведущи все. Да, ибо только мы считаем человека, всему этому чуждого, не смирным, а совершенно никчемным...“

Основной приметой афинского демократического строя выступает здесь равенство — равные шансы и возможности для всех граждан, независимо от происхождения и имущественного положения. И действительно, именно в этом направлении развивалась афинская демократия от реформ Солона (начало VI века) до своего „золотого века“, века Перикла.

Единственным источником власти в Афинах было Народное собрание, т. е. совокупность всех взрослых (старше двадцати лет) полноправных граждан. Число их достигало 40 000, и легко понять, что не все и не всегда имели возможность являться в Собрание, особенно — крестьяне, которые часто не могли бросить свои поля, сады или стада. Война и разорение Аттики резко увеличили городское население, но так как разорившиеся крестьяне должны были трудиться, чтобы не умереть с голоду, участие в Собрании, тянувшемся нередко от восхода до заката, означало для них потерю рабочего дня; а созывалось Собрание не реже четырех раз в месяц. Нет ничего