Спецпохороны в полночь: Записки 'печальных дел мастера' - Лев Наумович Качер

клеймит и клеймит "проклятый империализм", предупреждает и предупреждает весь советский народ о необходимости бдительно стоять на посту и охранять "дорогие завоевания социализма".

Теперь можно и улыбнуться, читая отдельные сверхэмоциональные нападки старого бойца на "проклятый Запад". Но никак не сбросить со счетов возвышающую его идею пролетарской солидарности, пламенные призывы бороться со злом и ложью во имя добра и правды. И, казалось бы, последние почести Генри должны выражать уважение, признательность?

Как бы ни так! Да простится мне жутковатая метафора, но живые и мертвые аппаратчики встали цепью, чтобы только не пустить усопшего бойца на свое, насквозь престижное, номенклатурное Троекуровское кладбище.

Вы не знаете, что такое Троекуровское кладбище? Одна деталь. На все мои просьбы и приставания мне так ответили в соответствующем отделе Моссовета:

— Ну и "Генри", ну и что из этого? Вам же ясно сказано — если бы он состоял в партии пятьдесят лет — никаких разговоров, мы бы дали вам разрешение на Троекуровское. Но тот, о ком вы хлопочете, состоял в партии всего сорок семь лет.

А вообще-то тот зеленый сад-парк, где удостаивались чести лежать рядом с аппаратными чиновниками те же самые члены партии с пятидесятилетним стажем, и не менее того, — когда-то принадлежал крупным землевладельцам Троекуровым. Усадьбу снесли — зелень оставили и "заселили" окрестность теми, кто, согласно ступенькам иерархической партийно-советско-государственной лестницы, не "портил бы ряда". Солидные, властолюбивые дяди и тети не желали и на том свете соседствовать со всяким "быдлом", "выскочками" и "работягами"?

А вот Арий Давыдович, мой предшественник, сумел втиснуть одного усопшего писателя под "номенклатурные" липы и березки Троекуровского смиренного кладбища, находившегося под неусыпным оком цэковских охранителей. Хотя само прощание с этим писателем было очень скромным — всего несколько родственников и друзей покойного… И, как сейчас помню, никого из начальства, в том числе и литературного, не было. И оркестр не надрывал душу. Осень, шорох шагов и шорох падающих листьев… Глухой стук сырой земли о крышку гроба… Заметим попутно — могила, как положено, сухая — ибо Троекуровское кладбище на возвышении… Короткие слова прощания… Пучки цветов поверх обшлепанного лопатами, не очень ровного холмика… Длинные, негреющие лучи низкого солнца сквозь стволы деревьев… Так хоронили Василия Гроссмана…

Можно соглашаться с его взглядами на процессы общественного развития, а можно и не соглашаться, можно любить его книги, а можно небрежно отбрасывать их в сторону. Но вряд ли кто-то рискнет отказать этому человеку в личностной значимости и заявит, что этот писатель бездарен и неумен. И вот усилиями неугомонного Ария Давыдовича Василий Гроссман, участник Сталинградской битвы, сподобился лежать рядом с партикулярными начальниками главков, членами разных коллегий и т. п. Большое дело, как подумаешь!

Теперь вот, когда народ прозрел и страна вздыбилась, аппаратчики "плачут" и в розницу, и оптом: "Да за что же вы нас так не любите?"

Если кто-то из них хочет получить точный ответ на этот сакраментальный вопрос — пусть пройдется по Троекуровскому кладбищу, по этому городищу привилегированных, специально "отобранных" упокойников и задумается: а каково родственникам простых смертных было сыскать местечко поудобнее и поближе к Москве для своих любимых, несчастных усопших? Так ли все складненько и удачно получалось у них, так называемого "простого народа"?

Невольное отступление в пользу хапающих и рвущих одеяло на себя. Убежден — трудно остаться праведником, если вокруг именно "экспроприация" в собственный карман, именно привилегии считаются чем-то вполне нормальным и даже благочестивым. Человек слаб… Человек склонен переступать грань, отделяющую добро от зла, правду от лжи, потому что, как я думаю, умеет философствовать, наводить тень на плетень, убеждать себя в необходимости поступать так, а не иначе… В этой связи вспоминаю опять Василия Гроссмана… его судьбу… Ведь не вертелось вокруг него столько почитателей и ценителей, сколько развелось ныне… Тогда это было "непрестижно", более того — опасно. Зато теперь, когда он в славе… И те же самые писатели, которые в тяжкое для него время послушно воле властей предержащих отворачивались от него и даже хулили — теперь печатно, то есть в расчете еще и на гонорарий, поют ему хвалу…

Что и говорить, сложны общественные отношения, но еще более сложен, непредсказуем, противоречив, многовариантен в тех или иных ситуациях "венец творения" — сам человек. И мне иногда хочется подойти к "перестроившемуся" певцу прежнего "застоя" и сказать: «Ну не стыдно ли тебе нападать сейчас на других за то, что они в брежневщину сидели тихо в своем дупле, славили "бровеносца" и грызли орешки в золотой кормушке? Ты же был тогда с ними заодно!» Но какой толк? Если человек десять раз поступал бесстыдно, в одиннадцатый ему уже и сам черт не брат — плевал он на всякую совесть и стыд, главное — удобство и выгода.

… Хотел промолчать об этом курьезе, связанном с похоронами Генри… Так ведь и похороны — тоже часть нашей нескладной жизни, чудаковатого быта, — а значит высокое и забавное, печальное и смешное ходят рядом…

Тело Генри находилось в Малом зале Центрального Дома литераторов, и шли люди, прощались, клали цветы, как это обычно происходит. Я руковожу процессом, кого-то утешаю, чей-то упавший на пол букет кладу на место… И вдруг появляется некий пожилой полковник и объявляет мне, что с этой минуты "вести" похороны будет он, ему поручено…

— Кем? В чем дело? — интересуюсь.

Да и другие изумленно глядят то на него, то на меня. Я обратил внимание, что у полковника есть своя компания, и люди эти посматривают на меня не скажу чтоб дружелюбно… Не слушая никаких возражений, внезапный этот полковник произносит целую речь в честь Генри и самым непререкаемым тоном завершает ее так:

— Мы потеряли последнего яркого представителя настоящей русской интеллигенции, который много сделал для России, очень много, как никто другой. Он бился один на один с мировым империализмом и его верными прислужниками…

В излишне пафосной манере этого сверхнапористого человека была какая-то болезненность, эйфория нездоровой самоуверенности… Что же дальше-то? Как тут быть? Нам же предстояло ехать на кладбище. Присутствующие шепотом советуют: "Скорее, скорее… надо оторваться от этой компании…"

И мы сумели выполнить задуманное, опередили полковника и его свиту…

Однако, как выяснилось, обрадовались рановато. Отставной полковник со своим сопровождением был у гроба уже минут через десять после нашего прибытия.