Леон - Марина и Сергей Дяченко

Во-первых, тебя немедленно казнят за убийство…

– Я не убивал!

– …Во-вторых, ты наделен очень странным, но все-таки талантом, а значит, обязан учиться и выучиться. Это твой долг, твое предназначение, с такими вещами не шутят.

– Но я же учился!

– Ты даже в слабенькой деревенской школе еле тянул на «кресты», а то и «дыры».

Я сдержался. Ничего не ответил на «слабенькую деревенскую», не напомнил, что сам, своими руками смог открыть настоящий портал. Молча плеснул воды в стакан (за последние полчаса я выпил, наверное, целую бочку, и все никак не мог напиться).

– Молодец, – сказал мой собеседник. – Все-таки чему-то учишься, и огрызаешься уже не на каждое слово, а через раз…

Мы сидели на краю открытого бассейна, на легких стульях, плетенных из лозы, в тени огромного белого зонта. Совсем рядом бурлил круглый котел, врытый прямо в землю, над ним поднимался пар, и я, впервые увидев его, ужасно испугался. Мой тюремщик терпеливо объяснил, что это просто ванна с теплой водой, и сунул туда руку, чтобы я успокоился.

– Видишь? Это не кипяток, это не страшно, совсем наоборот. Ты можешь забраться внутрь, согреться, отдохнуть, расслабиться…

– Н-нет.

Некстати вспомнилось, как мы с братьями умывались из одного умывальника на троих, и зимой там плавали ледышки. Если рядом целый океан, зачем тратить воду на какие-то бассейны?

– Ты нарушил честное купеческое слово, Леон, – напомнил мой собеседник. – Почему?

Я помолчал, глубоко дыша, а потом решился:

– Слово имеет силу, когда я даю его своим. Тогда честное слово нерушимо. Но если я даю слово тому, кто держит меня в плену… Оно ничего не стоит.

– Отлично, – он внимательно меня разглядывал. – Когда я поверил твоему честному слову, ты подумал, что я дурак?

Я отвел взгляд.

– Если я тебя испытываю, – сказал он мягко, – то не затем, чтобы обидеть или унизить. Это чтобы понять, как тебя лучше учить. Скажи, зачем ты сплел пояс для Толстой Джаны?

Я вздрогнул – это был самый неприятный вопрос в моей жизни.

– Она… сказала, что заболела сосновой лихорадкой. Я думал, что… спасаю от мучений и ее, и ребенка. Она соврала…

– Ты ей не родственник, не врач, не опекун. Ты понимаешь, что натворил?

– Она меня использовала!

– Да. Потому что ты позволил ей это сделать. – Он помолчал, давая мне возможность осознать правоту этих обидных слов. – Леон, тебе надо успокоиться и понять: то, что с тобой случилось, закономерно. Так должно было произойти.

– И мальчишка из школы должен был погибнуть?!

– А зачем ты его ударил, Леон? Кулаком в нос? Малыша?

– Я виноват, – сказал я сквозь зубы.

– Ты ничего не знаешь о Кристальном Доме, – он задумчиво кивнул. – Кроме сказок, которые рассказывал тебе отец… Леон, твои могучие предки убивали людей и за меньшее.

– Но я его не…

– Я знаю! Можешь помолчать одну минуту?

– И я вообще не Кристалл, я Надир, вы же сами говорили, что я вырожденный…

– Заткнись же, наконец! Семье Надир повезло, что у тебя от рождения спокойный доброжелательный нрав, иначе смерти в вашем городе начались бы раньше, и никто бы не осмелился тебя судить. Тебя убили бы толпой на площади, при многих жертвах среди горожан и на развалинах ратуши…

Его слова, сказанные терпеливо, спокойно, даже небрежно, вдруг сложились у меня в голове в единую картину, будто слюда в мозаику. И я заткнулся, как и было велено.

Сказки отца. Спокойная ярость, охватившая меня в момент, когда я сжал кулак для удара. Но я же не… я никогда…

– Вот видишь, – тихо сказал мой тюремщик. – Так ведь просто: одну минуту подумать.

– Я что… злобный колдун… как те, из легенд?!

– Вот, – он кивнул, очень довольный. – Тот неприятный человек, у которого я тебя выкупил, совершенно уверен, что ты злобный колдун из легенд. А за таких дорого платят, пока они маленькие…

– Но я…

– Ты гораздо сложнее и стоишь гораздо дороже, и в легендах о таких, как ты, ничего не написано. Но ты можешь стать и злобным колдуном, это как раз плевое дело…

– Он продешевил, значит, – сказал я горько.

– Акт покупки имеет символическое значение, Леон, – он слегка улыбнулся. – Ты потом поймешь, а пока придется смириться. Домой тебе нельзя.

Несколько секунд я пытался заговорить, но горло сделалось узким, будто пояс песочных часов.

– Никогда? – выговорил я наконец.

Он прекрасно понял, что я имею в виду.

– «Никогда» – слишком сильное заклинание, я стараюсь его не применять… Все зависит от тебя, Леон.

Он посмотрел на гладкую воду бассейна, взгляд его сделался задумчивым, и я впервые за долгое время поймал себя на слабом подобии интереса. Все эти чудеса, самодвижущиеся повозки, гамбургеры и даже мое внезапное могущество оставались будто строчками в длинном списке необязательных вещей, который нужно пролистать, чтобы добраться до главного.

– А что именно от меня зависит? – спросил я очень тихо.

– Наконец-то, – он улыбнулся. – Пойдем.

* * *

В этом доме было множество входов и выходов, переходов и лестниц. Если бы тут принято было, как у нас, касаться порогов и произносить ритуальные фразы, простой путь из кабинета на кухню занимал бы полдня, наверное. Картины-миниатюры казались окнами в другую реальность, на них горел огонь маяков, паруса светились в закатном солнце, белели купола и зеленели склоны, и не было ни одного портрета – только пейзажи да изредка натюрморты.

Матовый пол из темного дерева. Круглые светильники, похожие на иллюминаторы. Я подумал, что в этом доме есть что-то от корабельной кают-компании, хотя ни на одном корабле, конечно, не бывает так просторно, чисто и тихо.

Мой собеседник повел меня вниз по винтовой лестнице. Открыл тяжелую дверь, тут же зажегся новый свет, теплый, желтоватый, и я увидел стеллажи вдоль стен и верстак посреди комнаты, а на верстаке в готовности были разложены инструменты.

Пилы, сверла и молотки всех размеров. Сперва я уверился, что мы в пыточной, и только потом разглядел остальное – набор увеличительных стекол, тигель с горелкой, катушки золотой, серебряной и медной проволоки. Тончайшие резцы (я таких в жизни не видел), весы, линейки, строительный отвес, уровень и множество ювелирных приспособлений, которые ни один палач своей ручищей не ухватит. Это была не пыточная, а мастерская, причем достойная зависти.

– Поскольку честным купеческим словом ты блистательно подтерся, – сказал мой собеседник, – придется найти другой способ с тобой поладить.

Из ящика на стеллаже он вытащил картонный футляр, открыл – внутри лежала на атласной подкладке темно-зеленая, как малахит, ручка с золотым пером.

Я ожидал чего угодно. Ручка вовсе не казалась опасной, не похожа ни