Сестры печали - Андрей Гребенщиков

– Знать хочу, – Сергей вернулся к своей части стола, спрятался за свет лампы. Боится, что опять не сдержится? – Как тебе удалось совратить и растлить мою Екатерину?

Слова звучали столь напыщенно, а смысл их был настолько комичен, что Летиция едва удержала рвущийся наружу смешок. Неужели этот взрослый дяденька в форме, сталкер, наверняка героический, отмеченный и победами, и ранениями, всерьез решил, что его гулящая невеста хранила ему верность вплоть до вчерашнего дня, пока залетная девица не сбила целомудренную Катеньку с истинного пути… «Мужики, какими же беспросветно тупыми вы бываете!»

Но вслух, после недолгого размышления, произнесено было следующее:

– Мы очень сильно напились.

Сказать, что его Катя воспринимала верность очень своеобразно? Но зачем? Солдатик неуравновешенный, еще взбесится и точно превратит лицо в фарш. А взять всю вину на себя – так опять не сдержится, накажет «виновную». Уж лучше нейтральный, мало что значащий вариант.

– И? – беспокойный офицер однако продолжал настаивать.

– Что и? – Летиция напряглась, ей совсем не хотелось вдаваться в детали. Опасно для жизни, здоровья и психического равновесия. – Она весь вечер говорила о свадьбе, о тебе рассказывала, а потом, когда серьезно подпила, призналась, что совсем не умеет целоваться, что тебе не нравится, как она это делает, поэтому вы в последнее время совсем перестали целоваться, и Катя попросила научить ее… а дальше уже как-то само все завертелось, алкоголь виноват!

Лю врала самозабвенно, не боясь быть пойманной на откровенной лжи, и оттого казалась крайне убедительной. Длительный стаж практического обмана плюс экспрессия – равно овации одураченных слушателей и крики «браво» восхищенной публики.

В этот раз оваций не было. Сергей тяжело оперся о стол, тот аж заскрипел под его тяжестью, и вынес вердикт, не подлежащий пересмотру и обжалованию:

– Две шлюхи!

После этого погасил лампу, погрузив комнату в полутьму, – немного света пробивалось сквозь щель под дверью – и, ничего больше не говоря, направился к выходу.

– Эй, стой! – Лю сдуру чуть не добавила «рогатый», вовремя поперхнувшись провокационным обращением. – А что будет со мной?

Он на секунду остановился и, не поворачиваясь, произнес:

– Скоро за тобой приедут, заберут на Донскую. А что дальше, не мне решать. Я бы сжег.

И быстро вышел, хлопнув дверью.

* * *

Вопреки словам офицера приехали за Летицией не скоро. Какие-то люди явились сразу после ухода рогатого недовдовца, но лишь затем, чтобы оттащить стул с пленницей к стене и прикрепить его к торчащей из кирпичной кладки скобе.

На контакт тюремщики не шли, на расспросы не реагировали. И очень скоро девушка вновь осталась в темноте и одиночестве.

Она любила темноту – та была незаменимой помощницей во многих делах, уважала и одиночество – общество требовалось ей не так уж и часто и лишь для удовлетворения «па́рных» потребностей. Минуты и дни, проведенные наедине с собой, совсем не пугали Лю, она умела наслаждаться тишиной, ценила редкое, неизменно ускользающее спокойствие. Мало кто, зная ее бешеный темперамент, мог заподозрить девушку в меланхолии, но ведь и она ни перед кем не раскрывалась, не было в том необходимости.

Жаль, что нынешнее затишье предвещает бурю и отнюдь не располагает к самосозерцанию и медитации. Впереди допросы, пытки и неминуемая казнь. Не лучший фон для исцеляющей душу рефлексии.

Летиция дремала в чудовищно неудобной сидячей позе, когда дверь в ее камеру отворилась, прорезав в местной темени широкий сектор ярко-желтого света. В другое время свет мог считаться блеклым и немощным, как и лампа, что породила его в электрических муках, – но только не для Лю, много часов проведшей в искусственной ночи.

Пришельцев было трое, но выделялся из них высокий – на голову выше остальных, широкоплечий мужчина, с фонариком в руках. Он направил луч на Летицию, но без лишнего изуверства, светя не в глаза, а чуть в сторону.

– Вот она какая, гроза бандитов и всей организованной преступности севера! – у высокого оказался сильный, чуть насмешливый голос. – Хрупковата только на вид… Вы ее зачем так повязали, девчонки испугались?

– Наше дело маленькое, – с заметным уральским говорком пробасил один из сопровождавших. – Нас упредили, мол, изворотлива девка и дюже опасна, к тому же гипнозу обучена, значит, должна, так сказать, на цепи сидеть, аки мутант. Лучше, гражданин Кузнецов, перебдеть, чем недобдеть!

– Ох уж мне эти бдуны-перебдуны, – гражданин Кузнецов склонился над девушкой. – Если освобожу, буянить не будешь?

Лю с готовностью мотнула головой. Тело затекло, рук и ног под веревками она давно уже не чувствовала, тут бы живу быть… А «буянство» – это потом, когда форма вернется.

– Я не бандит, твоей специализации не соответствую, – с усмешкой предупредил Кузнецов и ловко перерезал веревки, за что тут же заслужил громкий, нецензурный укор:

– Та что ж вы делаете, гражданин хороший, почто добро казенное на лоскуты изводите?!

– Веревки пожалели? – высокий удивился, но тут же пошел в атаку. – Я вам столько бабла отсыпал за поимку худосочной, совершенно безобидной девчушки, а вы меня копеечной веревкой попрекаете?

– Ни фига се безобидная! – теперь удивился прижимистый мужичок, а его молчавший до сих пор коллега раскатисто заржал. – Вот вы, донские, даете! Ента убивица шестерых бандитских бугаев к херам отправила, да еще полюбовницу свою не пожалела! Бе-зо-бид-ная, ха!

– Полюбовницу? – Кузнецов вновь повернулся к Лю, которая, воспользовавшись руганью врагов, усиленно разминала затекшие мышцы, и с куда более живым интересом уставился на нее. – Обожаю интимности и непристойности… Сама по пути расскажешь или дашь мужикам все переврать?

– По пути куда? – голос, черт его побери, предательски дрожал.

Кузнецов нахмурился и ответил не сразу. Летиция воспользовалась паузой, чтобы рассмотреть его поподробней. Любопытное лицо, красивые, правильные черты (чересчур правильные на вкус Лю, она не любила такую правильность, лишенную видимых изъянов), умный взгляд смешливых, но умеющих быть жестокими глаз, волевой подбородок, широкий открытый лоб, аккуратно подстриженные, чистые волосы. Хорошо известный ей тип людей – бабник, смазливый на мордашку, но без всякой женственности и избалованности, на которые так ведутся молодые дурочки. Впрочем, и не мачо: здоровый, фигуру блюдет, однако на себя не дрочит, шаловливым нарциссизмом не страдает. Вся опасность в глазах! Цепкие, внимательные, прошивают насквозь, как рентгеновские лучи! «Держись, Лю, непростой это товарищ, очень непростой».

– Вот в пути маршрут и обсудим, – наконец сказал он и протянул ей руку. – Меня Александром кличут, но для красивых девушек – а ты вроде красивая, хотя в этой темени наверняка утверждать не берусь, – Саша.

Чего-чего, а рукопожатий от пленивших ее негодяев Летиция ждала менее всего. И потому, протянув в ответ свою изящную, хрупкую кисть, растерянно ляпнула:

– Лю… в смысле, Айшвария.

– Так Лю или нечто индийское, трудно произносимое, на букву «Ай»? – Александр осторожно сжал ее ладонь и не спешил отпускать. Девушка запираться не стала и сдалась без боя:

– Пусть будет нечто корейско-китайское на букву «Лю».

Кузнецов улыбнулся. Улыбка у него была хорошая: белозубая, широкая, такую в подземном мире не часто встретишь.

– Я с удовольствием соврал бы, что имя очаровательное, да только восток не очаровывал меня никогда. Больно хитрожопые граждане проживали в тех краях. Жестокие, вероломные и подлючие, так что имя в актив тебе не идет, настораживает только.

Летиция пожала плечами. Настораживает и настораживает, ей-то какое дело.

– Так, что с полюбовницей? Мы не хиппи, мы не панки, мы девчонки-лесбиянки?

– Про хиппи и панки не скажу, слов таких не знаю, но с лесбиянками точно мимо. Легкое би ориентации не помеха, – вяло, без эмоций возразила Летиция. Будет она перед всякими оправдываться!

– Ты какой-то не такой, писю трогаешь губой, – продекламировал Кузнецов малохудожественный стих и, так и не выпустив девичьей руки, закатал ей рукав до локтя и теперь внимательно при свете фонарика изучал вены. – Кажись, не наркоша… Значит, подружимся. По мне все одно, лесба, «бисячка», идейная гетера – лишь бы на дряни не сидела. Эти конченые, таких на цепь, в намордник и под жопу – с глаз долой.

– Не желает ли милая барышня устроить полуночный променад под сенью туннельных сводов? – осмотрев вторую руку, Александр подхватил несопротивляющуюся Лю под локоток и потащил прочь из комнаты. За дверью оказалось небольшое помещение, по размерам чуть больше покинутой камеры, зато гораздо лучше освещенное. Здесь горело аж три лампы: под потолком, на стене в дальнем углу и над еще одной дверью, ведущей неизвестно куда.

– Вещи девочки, – Александр обращался к хмурым уральским мужикам. – Я заберу их.