Рейтинговые книги
Читем онлайн Хроники пикирующего Эроса - Анна Яковлева

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 42

Пристроила её внештатным корреспондентом при газете — писала она неплохо. Постепенно выяснялось, что англичанин ходил за ней как за малым дитём. Кто-то же должен был стирать мою единственную зелёную юбку, говорила она мне потом. Наконец англичанину это надоело, и он уехал в свой туманный Альбион, не сказав Лизе ни слова. Юношу, обдумывающего житьё, подобравшего её, маявшуюся без московской прописки, — не оставлять же на улице, не по-христиански это, — она соблазнила, и он так и не стал монахом, как мечтал.

И послали её в командировку по письму, автор которого отчаянно взывал о помощи, бездомный, безработный и бесприютный. Быстро вернулась. «Ну что, — спросила я её, — чем-то удалось помочь бедняге?» — «Иди в задницу, — отвечала она. — У него, оказывается, психиатрический диагноз, так что заслужил что имеет, лузер».

Она мгновенно отождествилась с государством-левиафаном и «успешными», всего-то поехав в командировку от редакции. Больше я её не видела.

Ляпа

Она убила любимого мужа собственной рукой. Что-то там случилось с проводкой, он отключил всё электричество в доме и полез разбираться. А ей понадобилось срочно разогреть еду для двух их детишек, и она включила ток, и тут же поняла, что сделала, и разом выкрутила пробки — выключила. Пока бежала из коридора в комнату, молилась беззвучным криком, но всё уже было кончено. Он лежал на полу, большой и бездыханный, только голова обуглилась дочерна.

Хоронили его в закрытом гробу, и она, маленькая и обычно быстрая в движениях, пошатываясь, брела за гробом, окаменевшая, с неподвижным лицом и мёртвыми глазами, держа за руку полуторагодовалого сына, неся на другой руке трёхмесячную дочку. А ещё через месяц выяснилось, что она беременна третьим ребёнком.

Она вынашивала его как чудо: человека нет, но плоть его росла в ней, будто Господь захотел утешить её в её смертном грехе. Жить было не на что, и ей советовали сделать аборт. Она смотрела на доброхотов невидящими глазами и отворачивалась, прислушиваясь к тому, что жило внутри неё.

Она была художницей. Друзья звали её Ляпой, и это домашнее прозвище очень ей шло: молниеносная и потому неосмотрительная в решениях и действиях, распираемая невероятной энергией, вследствие этого то и дело попадающая в сложные, нелепые или трагичные ситуации, она и в своём художестве была такой же. Её рисунки на тканях отличались какой-то квадратностью фигур и тяжеловесностью объёмов, кажущейся основательностью и устойчивостью, будто высеченные топором, но на скорую руку, словно их автор пытался второпях сотворить мир надёжный, незыблемый, который никогда не подведёт, не подставит, не уловит в капкан — в отличие от окружающего реального, случайного, такого хрупкого и непредсказуемого. Впрочем, она не верила в случайность, однако несокрушимо веровала в свою способность преодолеть любые трудности и печали — все, кроме смерти. Работала она быстро, но в художественных салонах брали её изделия нечасто и платили гроши.

Так же быстро и легко, как делала свою работу, она родила третьего ребёнка — от погибшего мужа. Через год — четвёртого, ещё через год — пятого. Понимаешь, говорила Ляпа подруге, пока я ношу, рожаю, кормлю грудью, невыносимая боль становится немного глуше и не такой невыносимой.

Отец этих двух последних детей был женат, жена его знала о существовании малышей и бывала вместе с мужем на празднованиях их дней рождения — пока они с мужем не уехали в Израиль.

Вскоре Ляпа вышла замуж и одного за другим родила ещё семерых. Глядя на неё в ранней молодости — классически богемную, в блузе и бархатном берете, — никто не смог бы предположить в ней такого чадолюбия. Неизбывная боль производила на свет детей, которых она действительно любила — как своё спасение, покаяние, причащение, но знали об этом только самые близкие. Друзья покупали её ткани, одежду, из них сшитую, календари ручной Ляпиной работы, кружевные воротники, манжеты и шали, ею связанные, печатные пряники собственной Ляпиной уникальной печати, устраивали, по старинному обычаю, «подписки» — одновременно дарили Ляпе денег кто сколько мог.

Картошку и капусту семья закупала мешками — ни на что больше денег обычно не хватало. Зато на Рождество в доме под руководством Ляпы и всё чаще — руками детей строился свой вертеп с младенчиком Иисусом, на Пасху девочки готовили замечательные куличи, а в марте встречали весну: в день Сорока Севастийских мучеников пеклись «жаворонки» — с глазами из изюминок, с пышными хвостиками и крошечными головками. Для летнего переезда из города на старенькую дачу и, к осени, обратно с дачи нанимали попутный грузовик. Ляпа, конечно, успевала не всё и не всегда — но зато всегда дом был полон радости, весёлого шума и бескомпромиссного оптимизма. Упал — вставай, а не реви, заболел — выздоравливай, поссорился — помирись, не любишь — полюби. И действительно — вставали, выздоравливали, мирились, полюбляли быстро и как-то залихватски, будто на спор.

И выросли дети, такие разные, с разными характерами и судьбами. И собрались все двенадцать на юбилей Ляпы, всё такой же маленькой, с косичками, обёрнутыми вкруг головы, — и вдруг подняли её на руки, все двенадцать пар рук, и качали нежно, как она их когда-то, и пели «Многая лета…» Ляпа делала вид, что сердится, а сердце пело.

Она не торговалась с Господом, не жаловалась Ему на Него, а просто знала, что всё, что ей надо, Он уже дал, дело стало только за ней. И я очень надеюсь, что Господь простит ей все грехи, и прежде всего — тот страшный, невольный. Во всяком случае, я ежевечерне молю Его даровать такой крошечной и такой могучей Ляпе вечную радость.

Как люди

Попервоначалу я не очень вслушивалась в истории соседки по больничной палате — так мне было худо. А рассказывала она именно мне — для двух других палатных дам Валентина Фёдоровна была слишком простаяи слишком старая: родом из подмосковной деревни, бывшая работница московской текстильной фабрики, и лет ей было за восемьдесят. Мы редко вслушиваемся в то, что говорят старики. Но у меня выбор был небольшой: или с головой уходить в боль, тонуть в ней и захлёбываться, или отвлекаться на рассказы соседки. И я выбрала второе.

Рассказывала Валентина кусочками: то один эпизод своей жизни по случаю вспомнит, то другой, постоянно, как это водится, бросая главные линии повествования и переходя на истории братьев, сестёр, двоюродных, троюродных и четвероюродных, тёток, дядьёв, кумовьёв. Будучи не в состоянии отслеживать перипетии историй всех персонажей, я часто слушала вполуха. Просто хорошо было смотреть на улыбчивое, приветное лицо старушки, живое и подвижное, а истории её шли, так сказать, приложением к её облику.

От внимания к себе Валентина расцветала и молодела-хорошела прямо на глазах. Не сразу, день на третий или четвёртый, стала вспоминать о детстве.

… — Когда наши-то в 41– м отступали, — говорила Валентина, — мне лет десять было. Москва рядом — а они идут и идут. Голодные, грязные, злые. У нас изба полна — мамка, тётки да ребятишки вроде меня, да ещё ночевать солдат набивалось, что твоих мух в мёд. Осень, холода наступают, что впереди — неизвестно. Немец придёт — как жить? Вообще немец был не страшен. На всех плакатах он толстый, глупый и всегда сдаётся красноармейцам, я в сельсовете видела, в газетах. А красноармейцы на плакатах совсем почему-то не были похожи на тех, что шли через нашу деревню.

То утро у меня всегда перед глазами стоит: красноармейцы выгнали нас из дома, выстроили в ряд, напротив — солдаты с ружьями. Я, конечно, тогда не знала, в чём дело. Просто испугалась до смерти. С тех пор знаю, что такое «смертный ужас»: это когда не понимаешь, что, почему и зачем, а понимаешь только, что вот сейчас ты есть — живая, руки-ноги целы, а через секунду тебя не будет. Зря говорят, что дети не понимают, что такое смерть. Звери — и те понимают. Пёс наш дворовый Шарик тут так завыл страшно, как по покойнику. Его пристрелили сразу.

Оказывается, ночью тётка спрятала одного солдатика, уж больно жалко ей его стало, на сына Родьку, на фронтах тоже где-то горе мыкал, похож был. А как хватились утром — нету его. Дезертир. Куда делся? В нашей избе на постое был… Вот офицер и вывел нас всех во двор и сказал: если не покажете, куда спрятали дезертира, — всех к стенке, и старых, и малых. И солдат с ружьями напротив нас — мамки, тёток и детей — поставил.

Росточком была я не велика, ревела и смотрела вниз. Что я там видела, слезами умываючись? Сапоги офицерские, штаны военные. И вот эти сапоги со штанами ходили перед нами и кричали что-то страшное. Слов не помню, помню только свой страх. Такой страх, страшнее которого не бывает.

Не выдержала тётка, показала, где спрятала солдатика, на сына похожего. Нас погнали в избу, а его тут же и расстреляли у нас на глазах. Он и впрямь на Родьку похож был, такой же белобрысый, курносый…

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 42
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Хроники пикирующего Эроса - Анна Яковлева бесплатно.
Похожие на Хроники пикирующего Эроса - Анна Яковлева книги

Оставить комментарий