Бесенок (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

Да, заводы были.

Да, люди вполне самоотверженно на них трудились.

Да, но… просто одно сплошное «но». Потому что быстро изготовить оружия для нескольких полков эти заводы не могли. А в случае затяжной войны всякое могло случиться.

И ладно войны.

Этот и прошлогодний поход показали изношенность вооружений в полках. Что уже было проблемой. И замещать этот износ приходилось закупкой голландских мушкетов, потому как своих подходящего качества не выпускали. Намного лучше обстояли дела с артиллерией. И московский пушечный двор мал-мало работал, обеспечивая армию пушками. Только одна беда — если с «большими стволами» он еще как-то справлялся, то легких орудий постоянно был некомплект в полках…

— Да не кручинься ты! — вполне жизнерадостно произнес Меншиков. — Ну плохо тут все. Так и раньше на них не полагались. Чай запамятовал? Голландские негоцианты охотно все привезут. Только заказывай. Только плати. А эти? Ну что эти? Что могут, то и делают.

— Оттого и кручинюсь, что твердо помню. — мрачно ответил Петр.

— Так и что с того? Покупали мы испокон веков ружья у голландцев. И будем. Доброе же оно.

— А если война со шведом? А если он перекроет им пути?

— Даже в Архангельский город?

— А чего нет? Думаешь супротив флота шведского чего сподручное у нас имеется?

— Тогда будет кисло. — покладисто согласился Меншиков.

— Вот то-то и оно. Оружие свое надобно иметь. Отец мой над тем вон сколько бился…

В дверь постучали.

— Кого там черт принес?! — раздраженно воскликнул царь.

Меншиков метнулся к двери и выглянул наружу. Быстро с кем-то пошептался. И громко уже в комнату произнес:

— Письма Мин херц. Из Москвы.

— От кого?

— От Федор Юрьевича, от Натальи…

— Давай сюда, — перебил его Петр Алексеевич.

Меншиков принял пачку писем и разложил их на столе подле царя.

— О как! Эта дура опять пишет. И не надоело ей.

— Жена же.

— Я же ей не отвечаю уже сколько лет. Зачем писать? Ну ладно.

Первым он взял письмо сестры.

Сломал печать.

Развернул.

И начал читать. Меншиков лишь мог наблюдать, как брови царя то взлетают в удивлении, то хмурятся. Наконец он дочитал. Потер руками лицо.

— Наваждение какое-то…

— Что-то случилось?

— Я сам не понимаю. Ладно…

С этими словами он отложил письмо сестры и взял послание уже Ромодановского. И тут при чтении его лицо выражало еще большие эмоциональные переживания.

— Мин херц, ты меня пугаешь. — напряженно спросил Меншиков. — Пожар? Бунт? Мор? Что случилось то?

— Хуже. Дунька моя с Анной столкнулась.

— Как? Где?

— В доме Франца.

— Что? — уже крайне удивился Александр Данилович. — А что она там делала?

— Наносила визит. Причем заметь — под ручку с Наташей. И обе были в немецком платье. Оттого ее поначалу и не узнали.

— За косы друг друга таскали?

— Этого, к счастью удалось избежать. Леша как-то сумел предотвратить.

— Леша?

— Сынок мой. Он с ними был. Федор Юрьевич пишет, что он сильно повзрослел. Не телом, но разумом. Учится прилежно. Да и в остальном… Из-за чего Лопухины даже хотели над ним проводить обряд экзорцизма.

— ЧЕГО? — ошалел Меншиков, шлепнувшись на лавку, стоявшую напротив царя. Он хотел бы и рядом с ним сесть, чтобы заглянуть в письмо, но не решился. Письма Ромодановского Петр далеко не всегда давал ему почитать.

— А ведь я отъехал на какие-то полгода…

— А почему она с Натальей к Елизавете поехала?

— Сынок мой у Наташи живет. Дунька к ней визиты наносит. Вот и сговорились как-то.

— Она же жену твою не привечала ранее.

— Теперь, Федор Юрьевич пишет, что частенько их видят вместе. И не только в доме Наташи, но и на Кукуе. Дунька туда наезжает с визитами. Чаще к Елизавете. Но бывает и к другим.

— И с Анной более не сталкивалась?

— А кто же ее знает? Но никакого шума не поднималось.

— Чудеса… Дунька… в немецком платье… на Кукуе… Это точно не шутка?

— Федор Юрьевич не любит шутить. Тем более с такими вещами. Пишет, что сам в то верит только потому, что своими глазами видел.

— А Леша? Отчего экзорцизм то? Припадочный стал что ли?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Федор Юрьевич пишет, будто бы Лопухины не верят в то, что он так повзрослел божьим проведением. Даже несмотря на то, что ходит в церковь и причащается. Вот и чудить начали. Впрочем, он их осадил. Пообещал над ними провести обряд экзорцизма на дыбах.

— Леша настолько изменился? Или эти с ума пялят?

— А кто его знает? Федор Юрьевич пишет, что парень стал остер умом и языком. К слугам ныне добр, а иных может задеть. Например, когда Петр Аврамович назвал его бесенком, то Леша поинтересовался, кто же тогда он — глава Лопухиных, от которых по матери он свое происхождение ведет. Неужто старый черт?

— Что, прямо так и спросил? — хохотнул Меншиков.

— Именно так и пишет. А еще то, что с Лешей ныне языком сцепляться может себе дороже. Нагл, дерзок и ловок. Даже его сумел один раз смутить. Сыну пока не хватает знаний и понимания жизни, но он учится и нос свой любопытный всюду сует. Оттого знания его растут как на дрожжах. Уже с учителями беда. Ту же арифметику он проглотил почитай всю, что давали наши. Из Европы надобно выписывать, чтобы продолжить обучение.

— Ого! А языки?

— Прилежно учит немецкий и французский. Уже мал-мало изъясняется. Но языки у него идут сильно хуже, чем иные науки. Добро, но обычно. Без чудес.

— А нос куда сует? Это значит?

— Слухи собирает. Наташа тоже пишет, что у него иной раз новости спрашивает.

— Что же с ним такое дивное случилось?

— Ты у меня спрашиваешь? — фыркнул царь и захотел было взять письмо сына. Но замер на непродолжительное время. Сын писал ему впервые. И оттого, после писем Натальи Алексеевны и Федора Юрьевича, казалось это дело чем-то странным, неправильным.

Чуть помедлив, царь все же перекрестил письмо и поднял со стола. И о чудо — с ним ничего не случилось. Хотя, судя по лицу, казалось, что произойдет. Видно застращали.

Сломал печать.

Развернул.

И… завис с изрядно удивленным лицом.

— Что такое? Колдунство какое?

— Да сам не пойму… — ответил царь и протянул письмо Меншикову.

Тот охотно его принял и также завис, глядя на вполне приличный почерк.

— Наверное он не сам писал. — наконец выдавил Александр Данилович.

— А кто? Почерк Вяземского я знаю. Наталья же писала, что высылает собственноручно написанное письмо сына.

— Ну…

— Что ну? Читай давай. Что он пишет?

— Читать? Или суть?

— Суть.

— Рассказывает о какой-то печи, которую выдумал для твоего похода. Дабы палатки по сырости обогревать.

— И все?

— Да. Тут только о том, что это за печь, для чего и как работает.

Петр выхватил письмо, встав, и быстро пробежал по письму глазами. Подчерк сына был крупным и лишен всяких украшательств, а потому легко читаем.

— А где сама печь?

— Какая печь?

— Леша пишет, что прислал ее.

— Сейчас. — Меншиков пулей вылетел за дверь и довольно скоро вернулся с железной печью и каким-то слугой. Понятно, тащил он ее не сам, а солдаты волокли. Пара. Не сильно напрягаясь. И поставив куда им указали — вышли.

— А это кто?

— Сказывает, что его Алексей прислал. Что он обучен эту печь ставить и топить. И должен все показать.

— Ну, показывай. — вполне добродушно произнес царь. Появление этой железки явно подняло ему настроение.

— Тут не годно. Она же для палатки али шатра. А тут куда трубу выводить? В окно разве что.

— В окно и выводи.

Слуга кивнул. И засуетился.

Минут пять.

И дрова уже трещали внутри железного брюха этого маленького булерьяна. А царь с интересом ходил вокруг печи кругами.

Жар пошел довольно быстро.

И горячий в оздух стал прогревать помещение.

Поняв, что «агрегат» работает как надо Петр Алексеевич вновь вернулся к письму сына и очень вдумчиво его прочитал. Заметив то, что ранее, изучая «писульку» наискосок, проскочил мимо. Например, слова о возможном использовании таких печах не только в палатках, но и на кораблях.