Предупреждение путешествующим в тумане - Андрей Костин

— Я обратил внимание на вашу обувь во время разговора. На улице была непогода, и они выразительно это подтверждали. Вы добирались пешком из гостиницы, и вряд ли этот маскарад был рассчитан на меня — наша встреча была для вас неожиданностью, я это заметил.

— Весьма приятной неожиданностью, — я усмехнулся.

Он поклонился в ответ, потом снова посерьезнел:

— Кто может подтвердить, что вы забрали машину в воскресенье? День выходной, только мы, грешные, не соблюдаем.

— Меня известили запиской. Деньги отдал сторожу, он был предупрежден. Такой — лысый как коленка.

— А, этот… знакомая личность. Почему вы выбрали именно эту мастерскую?

— Посоветовал некто Георгий Васнецов… Он, кажется, сотрудник мэрии…

— Как же, знаю, когда-то был крайним правым. Мы за него еще соседям «рафик» отдали — он у них играл. Мода на футбол прошла, городской команды больше нет. Жаль. А Васнецов в теннис теперь с мэром играет. Политически модная игра, скажу вам. Но это к делу не относится…

Сухоручко снова отворачивается к окну, и я вижу, как блестит материя на локтях его пиджака.

— Скажите честно, вы кого подозреваете? — спросил я.

Он поправил очки, поморщился:

— Видите ли, преступник труслив. Патологически труслив каждый человек, вынужденный что-то скрывать от остальных. Ситуация обязывает. И чтобы его секрет не раскрыли, он прячется в скорлупу лжи. И все время надстраивает эту скорлупу, надстраивает до тех пор, пока она его не раздавит. Так вот, именно исходя из этой патологической трусости, кто-то использовал вашу машину.

— Слесарь?

— Вряд ли. Слишком очевидно. Но как-то он замешан.

Может, давал кому-нибудь ключи? Но дело не в этом. Почему именно вашу машину? Совпадение? Вряд ли. Сделавший это знал, что владельцем машины является тот самый человек, с кем Громову видели в последний раз на людях. И на кого в первую очередь падет подозрение.

«Дикая охота, — подумал я. — Значит, меня травят довольно давно».

— Кто бы это мог быть, а? Как вы думаете? — спросил Сухоручко.

— Понятия не имею. Тут такая странная вещь… Насколько я знаю, возле дома Громовой в машину… в мою машину сел молодой человек лет девятнадцати…

— Откуда вы про это…

— Побеседовал с одним свидетелем, Лопаткин его фамилия.

— Вот как? Не сидели, значит, сложа руки? Рассказывайте дальше.

— Так вот, сел в машину молодой человек, а нашел я вчера на полочке для перчаток женскую пудреницу. Может, для отвода глаз?

— Куда же их отводить, если парня этого видели, и он об этом, я думаю, догадался. Да и вряд ли в его планы входило оставлять материальные свидетельства своего пребывания в вашей машине. Возле дома Громовой должны были оказаться в то утро вы, на этом-то все и строилось. Где эта пудреница?

Я достал и протянул следователю.

— Хорошо, проверим. Небось залапали ее?

— Не без того.

— Придется вам пальчики свои оставить. Чтобы мы могли своих от чужих отличить, — , он улыбнулся.

— А потом я смогу идти?

— Вы что, — он хмыкнул, — думаете, я сейчас достану из кармана наручники? Конечно, идите.

* * *

С улицы я позвонил Бессоновой.

— Слушаю, — голос у нее был сугубо официальный, — ничего не поделаешь — наркологический диспансер.

— Доктор, — прогнусавил я, — у вас доброе сердце. Уделите мне пятнадцать минут.

— Что такое? — Доктор, когда я нервничаю, мои железы начинают выделять эндорфины. А действие этих эндорфинов, я прочитал в книжке, все равно что опиума. Так вот, нервничаю я последнее время довольно часто и боюсь, как бы не стать вашим клиентом.

— А, это ты, — я почувствовал, как она смутилась. — Ничего страшного. Это вполне естественный процесс — защитная реакция организма на… Однако слушай, у тебя неплохие познания в медицине…

— Чай в городе живу. Так как насчет аудиенции?

— У меня прием, ты же знаешь.

— Тогда я приду на прием. Пропустите без очереди? По знакомству?

— Этого еще не хватало. Ладно, подожди в сквере напротив.

…Я сидел на скамейке и думал о смерти. Нет, настроение у меня было неплохое, сам толком не пойму, почему думал об этом. Просто когда из жизни уходят друзья или даже просто знакомые, с ними вместе уходит и часть тебя самого. Ведь каждый из нас — это сотни людей, из которых «я» в собственном восприятии — лишь единственный образ из множества. Остальные — то, каким тебя видят и помнят люди, с которыми когда-либо общался. Тем более что жизнь наша и есть это самое общение. Поэтому на самом деле человек умирает лишь когда его забывают.

В этом вся и штука.

У меня много друзей. Одних я не видел по многу лет, других, увы, никогда уже не увижу. Но я продолжаю мысленно говорить с ними, выслушивать и спорить. И с былыми, и с нынешними. Их образы с одинаковой силой живут во мне, меняются, стареют вместе со мной. Но, главное, продолжают существовать.

Мне кажется, душа человеческая обитает в памяти людей. И не потому ли мы так боимся смерти, что предчувствуем забвение? Не сейчас же, сразу, а лет через пять, десять…

А Громову так никто и не помнит, подумал я. Разве что Бессонов? Но кто помнит о нем?

Наконец появилась Нина. Она села рядом со мной на скамейку, закинув ногу на ногу, из-под пальто выскользнул край белого халата. Я как-то не представлял ее в белом халате. Трудно поверить, что у женщины, особенно если она тебе нравится, есть иной мир, неведомый тебе.

— Итак, — сказала она, — что случилось?

Я достал носовой платок — теперь наконец-то свой — и высморкался.

— Многообещающее начало, — она улыбнулась. — Сейчас выпишу тебе рецепт.

— Проблема не в насморке, — я сложил платок и сунул его в карман. — Мне нужна твоя консультация по другому вопросу.

— Вот как?

— Да. Скажи, может ли человек, употребляющий наркотики, покончить жизнь самоубийством из боязни попасть в лечебницу?

— Ты имеешь в виду наркомана? Эта публика довольно издерганная, часто находится в состоянии депрессии… Да, такой вариант не исключен.

— Зачем ты так казенно говоришь: публика, вариант?.. По-моему, несчастные ребята между молотом и наковальней…

— Одного моего товарища — он работал в психиатрической больнице — убил наркоман. Пронес с собой нож — и…

— Что же их так пугает? Лечение? Или излечение?

— Методы несовершенны, понимаешь? Довольно болезненны, я бы даже сказала — мучительны. Период абстиненции, уколы, обстановка…

— Скажи, а твой муж… ну, консультировался с тобой по наркологическим вопросам?

— Нет. Если только вскользь…

— А он вел какие-нибудь записи или, скажем, дневник?

— И ты об этом?

— А кто еще интересовался дневниками Бессонова?

— Не помню, кажется, кто-то из знакомых.

— Давно?

— На днях.

— И что ты ответила?

— Сказала — не знаю. Я в его бумагах не копаюсь.

— И все? -

И все. По какому праву ты меня допрашиваешь?

— Мне надо знать правду.

— А я что, по-твоему, ее скрываю?

— Выходит, что так.

Несколько секунд она сидела, задумчиво уставясь перед собой. Потом встрепенулась.

— Со мной никогда еще никто не разговаривал таким тоном, — сказала она.

— Кто-то же должен быть первым.

Женщина холодно взглянула на меня, встала и ушла, ступая словно по камешкам через ручей. Я остался один.

Один против чужого города. Правда, у меня еще был Эдгар.

* * *

Обед прошел в дружественной обстановке. Точнее, вместе с Эдгаром в столовой его института. Размешивая сметану в борще, Эд сказал:

— Мне звонила Нина Бессонова. Говорила, что ты ее в чем-то обвиняешь. По-моему, она чуть не плакала.

— Да, — я кивнул, — наверное, я был слишком мягок. В идеале она должна была заливаться слезами.

Эдгар внимательно посмотрел на меня. Когда я вгрызался в бифштекс, он посоветовал:

— Перестань суетиться. Дело о Громовой закроют. Так что можешь спокойно догуливать отпуск. Поехали после работы на рыбалку?

— С какой стати его закроют? — спросил я уныло.

— Разве ты не знаешь? Ведь уже сделали вскрытие… Хотя да, откуда тебе…

— И что же?

— Острая сердечная недостаточность. У нее было больное сердце.

— Я тебя не понимаю. Она же выбросилась из окна?

— Упала, старина, упала. Она умерла еще наверху. Видимо, ей стало плохо с сердцем… Тебе бывало когда-нибудь плохо с сердцем?

— Однажды, много лет назад. — Здоровье у тебя богатырское. Так вот, ты знаешь — возникает ощущение, словно не хватает воздуха. Она могла подойти к окну, распахнуть его… И в этот момент умереть. Улавливаешь?

Эдгар принялся за компот.

— А если она умерла уже во время падения? Шоковое состояние… — робко предположил я.

— Не знаю, — он выплюнул в стакан косточки, — надо посоветоваться… А у тебя какие планы на сегодня?