Сибирский фронтир (СИ) - Фомичев Сергей

– Да откуда же я знаю? – трактирщик прищурился. – Я от этого далёк, знаете ли. А ко мне, если кто и заходит иной раз посидеть, так думами не делится.

Мои пальцы побарабанили над монетами.

– Но одни чаще заходят, другие реже, верно? – я улыбнулся. – Одни целковый оставляют, другие и на сотню погулять любят?

Хозяин сверкнул глазами. Видимо случались любители погулять и "поширше".

– О всяких там тайнах не спрашиваю, – ещё раз улыбнулся я. – Расскажите, что люди говорят. Быть может слухи какие–то ходят.

– Что ж, – он подумал и сдался. – Разное говорят. Хорошо сейчас дела идут у Извольского...

***

Липовый документ прожигал внутренний карман, но на воротах острога моей личностью даже не заинтересовались. Уязвимое место полицейского государства заключается в невозможности держать людей в постоянном напряжении. Служба велась спустя рукава, а проверкам повергались только гружёные возы идущие в город. Видимо с них было что взять.

Мои вопросы однозначно вызвали подозрение у хозяина трактира. На протяжении всего разговора Василий Михайлович изучал меня тем же пытливым взглядом, что до него и Копыто. Доносить властям он вряд ли сподобится – не того сорта человек, – а вот предупредить самих купцов может вполне. А купцы, заподозрив разбой или мошенничество, будут дожидаться меня с дубьём и ватагой приспешников. И прежде всего ждать будут те мироеды, что ворочают огромными капиталами. На том я и построил расчёт.

Сам же отправился к купцу Брагину, который жил на Студёной улице, расположенной между большим и малым острогами. "Хороший был купец, да весь вышел, – охарактеризовал его хозяин трактира. – Связался на ярмарке с мухрыжниками одними. Товар ему подсунули порченый, а он проглядел. В долги залез, да так залез, что навряд ли выберется".

Вдоль улицы и всюду вокруг, словно провода на заре телефонизации, висели на подпорках верёвки. Их растягивали, чуть ли не на версту, а десятки людей скручивали из верёвок канаты.

Избёнка почти на самой окраине города выглядела чуть лучше крестьянской. Дверь открыл хозяин и на просьбу впустить для важного разговора, молча кивнул. Внутри купеческое жилище выглядело чистым, но бедным. О прежнем достатке свидетельствовала только дорогая посуда на столе и занавески на окнах.

За столом сидела красивая молодая женщина. Завидев гостя, она встала и поклонилась, но так, слегка, с чувством собственного достоинства.

– Чаю попьёте с нами? – спросила она.

– С удовольствием, – ответил я, подсаживаясь к столу.

Пока хозяйка наливала чай, я представился, использовав имя из краденого документа, но придав ему более солидную форму.

– С чем пожаловали, Иван Прохорович? – спросил купец.

– Хочу заключить с вами сделку, Ефим Семёныч, – ответил я, широко улыбаясь.

Он как–то насупился и довольно долго молча глядел на меня. Так же молча, не убирая с лица улыбки, я выдержал взгляд.

– Федора, – обратился он к женщине. – Пойди–ка к себе.

Хозяйка вышла в соседнюю комнату, а хозяин продолжил молчание.

– Слышал, у вас долга сто пятьдесят рублей скопилось, – не стал я ходить вокруг да около. – Как раз на такую сумму у меня и дело.

В глазах купца на мгновение вспыхнула надежда но тут же потухла.

– Ежели что недоброе, то не говорите лучше, всё равно не возьмусь. А ежели другое, то... – он едва заметно вздохнул. – Сами только что помянули, взять с меня нечего. Прогорел я. Ничего не осталось.

– А вот и нет, – сказал я. – У вас остался опыт, знания. Они–то мне и нужны. Видите ли в чём дело, Ефим Семёныч, я очень долго не был в России, вёл дела в европейских колониях, путешествовал, знаете ли, и местные порядки изрядно подзабыл. Да и порядки могли измениться порядком.

Я вновь широко улыбнулся, но за каламбур не извинился. Я вообще никогда не извиняюсь за каламбуры. Просто не понимаю, в чём тут провинность?

– Думаю, вы сможете мне кое–что рассказать и показать, а кое–чему и подучить, – продолжил я. – А я в долгу не останусь и готов заплатить вам как раз те самые сто пятьдесят рублей за науку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Брагин чуть плюшкой не подавился.

– За науку? – мрачно усмехнулся он. – Не морочили бы мне голову, Иван Прохорович. Почто вам такая наука, которая самого меня привела к разорению?

– А то уж моя печаль, Ефим Семёныч.

Со следующего дня начались ускоренные курсы коммерции. Погашение купеческого долга съело почти все сбережения, но я за ценой не постоял, посчитав, что на образовании в моей ситуации экономить глупо.

Брагин отнёсся к обучению добросовестно. Рассказывал о ценах, о ярмарках, о регистрации компаний и составлении бумаг, о кредитах, о бюрократии и путях преодоления оной. Он отвечал на любой вопрос обстоятельно, а потому вместе с экономикой преподал и некоторое представление и о жизни вообще.

Эти знания не были лишними. Жить под чужой личиной оказалось вполне безопасным делом, однако, я жаждал избавиться от формального рабского статуса, получить полную легальность и вдобавок максимальную свободу, насколько она возможна в этой погрязшей в рабстве эпохе.

***

Вообще говоря, свобода понятие слишком затёртое. Ушлые парни утащили его в область философии и политики, а известно, во что может превратить умелый философ, тем более политик самое простое понятие. Ставить на столь зыбкий грунт краеугольный камень человеческих отношений – напрасная трата сил. Общего аршина свободе не придумали, у каждого думающего человека сформировалась своя довольно субъективная мера.

Зато некоторые из частных случаев свободы имеют вполне конкретное наполнение. Вот, например, свободное ношение оружия представляется мне весьма полезной свободой. Даже оставляя в стороне элементарную самооборону, я убеждён, хамство чиновников, ментов, бизнесменов сразу пойдёт на спад, если они будут помнить, что в кармане клиента может оказаться пресловутый Кольт.

Или, скажем, свобода передвижения. Понятие более чем конкретное. Это не какая–нибудь мелочь, связанная с перемещением в пространстве физического тела, это ключ к свободе вообще. Возможность покинуть тот порядок, который не по нутру. Отправиться на поиски лучшей доли. Как говорится, проголосовать ногами.

В своё время мне посчастливилось познать абсолютную свободу именно в аспекте передвижения. Я игнорировал границы, таможни, санитарные кордоны, плевал на визы и ваучеры, мне не приходилось доказывать посольским чиновникам свою кредитоспособность, лояльность, покупать медицинскую страховку и бронировать гостиницы. Гуляя по старой Москве, я с жалостью смотрел на людей, что убивали время, простаивая в безумных утренних очередях в консульские чистилища. Многие из бедолаг приезжали за тысячи километров, чтобы получить штамп или наклейку в паспорт.

Всё это издевательство считалось завоеванием свободы, потому что десятилетием раньше выехать из страны для обычного человека было попросту невозможно, а система прописки делала затруднительной и внутреннюю миграцию. Однако всё познаётся в сравнении. В том времени, где я собирался действовать, передвигаться по собственной стране было ещё сложнее.

Не случайно синонимом рабства в России стало крепостничество, то есть в само название явления вынесено именно лишение свободы передвижения. Все остальные прелести, вроде барщины, хозяйского суда, работорговли следуют как приложение.

Но несвобода вовсе не стала уделом только лишь зависимых крестьян. Высшее сословие хоть и считалось привилегированным, свободы имело не больше своих рабов. Дворян обязали служить короне, а она эта корона подчас распоряжалась ими не лучше чем сами они мужиком. Монахов, священников заперли в храмах и монастырях, мещан прикрепили к посадам и слободкам, инородцев к станам, стойбищам. И лишь небольшая прослойка общества получила относительную свободу в силу так сказать профессиональных обязанностей.