Новая Инквизиция IV (СИ) - Злобин Михаил

Раньше, когда Георгий был малышом, он ждал этого ежегодного выступления с истовой надеждой и предвкушением. Ведь всем сиротам говорили, что если они постараются, то наверняка в зале среди зрителей найдется тот, кто захочет взять их в свою семью. И наивные дети верили этому. Думали, что это их шанс найти новых маму и папу. Всякий раз они вкладывали душу в свое пение, а потом глотали слезы, тыкаясь в комковатые подушки, когда за ними так никто и не приходил.

Горечь, обида и болезненная тоска — вот воплощением чего стала глупая песенка мамонтенка для подростка. Георгия переполняли злоба и негодование от звуков одной только мелодии. Его раздражали безмозглые однокашники, которые прошли через то же самое, что и он, но продолжали смиренно стоять с потухшим взглядом и блеять строки про маму, которая обязательно услышит и придет.

Неужели до них никак не доходит, что они всего лишь клоуны? Клоуны, про которых вспоминают только один день в году, а в остальное время, в лучшем случае, просто игнорируют. Ведь стоит появиться на пороге репортерам местечковых новостей, так все сразу же бросаются показательно любить и жалеть несчастных сироток. Педагоги заливаются соловьями, уверяя, что они души не чают в каждом своем воспитаннике. Вредные поварихи, от которых зимой снега не допросишься, внезапно начинают подавать двойные порции. Более того, в столовских харчах даже мясо появляется! Учителя и дежурные по режиму становятся до противного елейными и ласковыми, хотя в обычное время раздают подзатыльники налево и направо. А вместо дырявых застиранных простыней паталогически жадный завхоз вдруг с добродушной улыбочкой выносит со склада стопки новехонького белья для коек…

Да и все остальные, кто приходят к ним в детский дом, ничуть не лучше этих лицемеров. Они заявляются сюда раз в год, чтобы посмотреть на бесплатное шоу, растроганно утереть слезки и бесследно исчезнуть до следующего лета. Ведь что может быть трогательнее, чем брошенный ребенок, который взывает к своей потерянной маме? Кто выкрикнет эти слова искреннее воспитанников детских домов?

Ради этих эмоций и собирается публика. Пощекотать собственное чувство сострадания и бросить в толпу сирот несколько дешевых игрушек. Их отберет старая ведьма-директриса, как только детский дом покинет последний журналист, но это уже никого не будет волновать. Гостям кажется, что кусок пластмассы за несколько сотен или тысяч рублей сможет обелить их совесть. Сделать их лучше, чем они есть в обычной жизни. Вот для кого на самом деле устраивается весь этот тупой фарс. Все это ради них, а не ради сирот.

Мальчик Жора давно уже понял, что ему не на кого рассчитывать. Никто не позарится на нескладного и вечно хмурого подростка с колючим взглядом и взъерошенными волосами. Он никому не нужен, кроме самого себя. Единственная, кто всегда будет с ним и никогда не бросит, это тьма, поселившаяся в душе — холодный и могильный мрак, с которым юноша ощущал столько общего.

Георгий злился и на себя за то, что сам никак не мог постичь эти простые истины самостоятельно. По-настоящему осознать их мальчишке помог один очень мудрый друг и товарищ, с которым воспитанник познакомился в интернете. Новый приятель носил в сети никнейм Санджи, и он тоже был инфестатом. Только в отличие от Жоры он, казалось, знал об их таинственном даре все!

Именно онлайн-общение с собратом помогло пареньку принять себя и свою темную природу, которая пугала многих людей. До некоторых пор Георгий утаивал ее ото всех. Но чем больше Санджи открывал ему глаза на грязный и беспринципный мир, тем сильнее подростку хотелось заявить о себе во всеуслышание. Чтоб они видели и знали! Чтобы никто и никогда не посмел заставлять его принимать участие в подобной унизительной самодеятельности!

— Жорик, ну-ка прекращай мечтать! Давай репетируй! — выдернул мальчика из размышлений голос педагога. — Я на тебя пока смотрела, ты даже рта не раскрыл!

— Не буду я… — пробубнил юнец.

— Это еще что за новости⁈ С чего вдруг⁈

— Не хочу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Так, ты мне тут мордой не крути, понял⁈ — тон педагога начал постепенно повышаться, практически доходя до крика. — Я твоего «хочу» не спрашивала! Кому это нужно, в конце концов, тебе или мне⁈

— Оно мне нужно, как третья нога, — скривился Георгий, открыто глядя в глаза женщине.

— Да как ты со мной разговариваешь, сопляк⁈ — учитель музыки моментально пришла в бешенство и заголосила так, что слышно было далеко за пределами актового зала. — Я тебе подружка какая-то, чтоб ты в мою сторону пасть раскрывать смел⁈ Да я преподаю больше, чем ты живешь на этом свете, недоносок…

С каждым новым словом, педагог заводилась все сильнее и сильнее. Злоба и раздражение гейзерами хлестали из нее, омывая дар Жоры горячими приливами и заражая душу еще большим гневом и неприязнью. Мальчишка и сам не заметил, как заскрипели его зубы и как задрожали от напряжения сжатые кулаки.

Спустя минуту, учительница уже так распалилась, что костерила не только виновника своего плохого настроения, а вообще всех. Она не стеснялась в выражениях, обзывая детей дебилами, ущербными или бракованными, а остальные воспитанники лишь пугливо тупили взор, боясь, что-либо возразить.

— Вы тут все, выброшены на помойку, ясно вам⁈ — вопила педагог. — Человеческие отбросы, вот вы кто! Людей из вас сделать можем только мы! Вас скинули на наши плечи, потому что даже своим родителям вы не нужны! От вас избавились, как от безнадежного хлама!

— Н-но меня не бросили, м-мои р-родители в м-машине разбились… — тихо пропищала какая-то девчушка из первого ряда.

Ее лицо не примелькалось Жоре, поэтому, юнец сделал вывод, что она была из новеньких. Из тех, кто еще не успели понять, в какое «прекрасное» и «беззаботное» место они попали. Кто не осознал, что каждый воспитанник здесь всего-навсего безвольная груша для морального избиения. А иногда и физического.

— А я тебя, соплячка и не спрашивала!!! — практически на ультразвуке взвизгнула учитель. — Значит, им было проще на дороге убиться, чем тебя тянуть! Не думай, что ты хоть в чём-то лучше остальных!

Девочка от этой отповеди вздрогнула, словно от пощечины, и ссутулилась, низко склоняя лицо. Георгий не мог увидеть ее горьких слез, но ему и не нужно было. Он их чувствовал. Темный дар нашептывал о них своему владельцу…

— Значит так, — подытожила выговорившаяся учительница, снова обращаясь к Жоре, — либо ты сейчас выходишь ко мне и поешь перед всеми, либо я тебя за ухо оттащу к директору.

Заслышав такую угрозу, однокашники юноши еще сильнее втянули головы в плечи. Каргу-директрису здесь боялись все, от мала и до велика. Даже ребята из самых старших групп, которые уже вот-вот должны выпуститься из этих стен, опасались перечить и хоть как-нибудь связываться с ней. Потому что Пыльная Грымза, как ее кликали за глаза, могла испортить жизнь кому угодно…

— Я не буду, — твердо повторил мальчик, с ненавистью смотря на покрывающееся красными пятнами лицо женщины.

— Ах-х ты, гаденыш-ш… — змеей зашипела она. — Ну я тебе устрою сейчас…

Педагог ломанулась вперед, вытягивая руки, будто собиралась удушить непослушного воспитанника. Первые ряды сирот тут же испуганно подались в стороны, спеша убраться с ее пути. Где-то глубоко внутри, учитель испытывала потаенную радость, что Жора не уступил ей и обострил ситуацию своим упрямством до полноценного конфликта. Да, мальчик чувствовал это. Ведь в обычной жизни работница детдома была никем. Простая тетка средних лет, обладающая далеко не привлекательной внешностью. Низкая зарплата, выпивающий и гуляющий муж, неблагодарные и наглые дети. Ее никто ни во что не ставил и никогда не считался с ее мнением. И только здесь, перед зашуганными сиротками, она могла почувствовать себя королевой…

Георгий воззвал к своей внутренней тьме, привлекая ее на помощь. Санджи писал ему, что чем плотнее формирование из некроэфира, тем вернее и легче оно сможет убить человека. Потому юный инфестат слепил из мрака кривоватое четырехгранное острие и запустил в надвигающуюся на него училку. Она уже протягивала свои увешанные кольцами толстые пальцы к уху мальчика, когда черный туман вонзился ей в грудь. Кровь моментально отлила от румяных щек женщины, а осмысленность из ее глаз смыло пеленой неописуемого ужаса.