Как я увела жениха с чужой свадьбы (СИ) - Волкова Дарья

Я сообразила, о каком костюме идет речь, и даже мысленно прикинула его на себя. Мне должно быть хорошо. Но насладиться фантазиями мне не дали.

— Вот в Мюнхене и фантазируйте! — рявкнул не пойми с чего Огарёв. — А Тоня носит то, в чем ей удобно.

Сегодня удобно Тоне было во вполне приличных джинсах безо всяких там дыр и вполне консервативной кофточке милого розового девчачьего цвета. Но наливая пиво в полной тишине, я чувствовала, что сегодня Огарёву не нравится во мне все. И чем больше я стараюсь, тем хуже выходит.

Ну и черт с тобой. Сам за пивом ходи. И я вернулась на кухню. Там масло, поди, уже дымится. Не пропадать же кляру. И лук ждет не дождется, чтобы я немного порыдала.

***

В десять часов компания начала распадаться. Женатый Антон стал собираться домой.

— Тоха, ну ты чего, только игра пошла, не ломай квартет.

— Ну втроем доиграете.

— Втроем не то!

— Не-не, парни, я жене обещал быть дома к одиннадцати.

— Подкаблучник! Если жена мешает преферансу — бросай жену!

— Да ну вас!

В общем, Антон вызвал такси и уехал. Погрустневшая троица вернулась в гостиную, где я разглядывала расписанную пульку. А троица принялась разглядывать меня.

— Какая ставка?

— А-а-а… Э-э-э… — Игорь и Макс переглянулись. Огарёв же не сводил с меня напряженного взгляда.

— Вы не на деньги играете, что ли? — картинно изумилась я. — Нет, ну так не интересно. Давайте скинемся хотя б по рублику?

— А ты умеешь? — первым отмер Игорь.

— Объясняли когда-то правила, — скромно потупила глазки я.

— О, классно, давай, Тонь, ты на раздаче!

Мы сели за стол под невнятное и, кажется, недовольное бормотание Огарёва. И за пивом бегать, как хозяину, пришлось, кстати, ему.

***

Перевалило за полночь. Мой выигрыш составил чуть меньше четырехсот рублей, и мне его со смехом вручили. А на меня вдруг напала дикая неловкость, пока мы вдвоем с Ярославом провожали гостей, и они бессвязно рассыпались в комплиментах моим талантам — кулинарным и картежным. Ой, да было бы за что хвалить!

Игре в преферанс меня научил дядя Витя. Фенин папа. Ага, тот самый, который без половины пальца и который назвал свою дочь Фёклой. Он, кстати, в преферанс научил не только меня играть — но и Феню с Ганей. И у нас сложилась вполне пристойная карточная компания. Мне кажется, дядя Витя очень хотел сына. Но у него было только две дочери — Феня и еще одна, старшая, от первого брака. В общем, мы ему были за сыновей, наверное. Он научил нас играть в преферанс, в шахматы, водить машину, открывать пиво ключами и куда бить, если пристают. А еще он называл нас Ыньки. Потому что Фенька, Тонька и Ганька. А вместе — Ыньки. Хороший, в общем, мужик дядя Витя. Вместо отца мне был.

Но большой моей и дядеВитиной заслуги в сегодняшнем выигрыше не было. Просто ребята были уже прилично поддатые, особенно Макс с Игорем, а Огарёв просто почему-то очень рассеян. Выиграть у них не составило большого труда.

— Тонечка, ты обязана дать нам возможность отыграться! — гости все еще толпились в дверях и все никак не уходили.

— Конечно, — с нажимом ответил за меня Огарёв. — Обязательно.

Дверь за гостями, наконец, закрылась. Но мы еще успели услышать, как Макс говорит Игорю: «Прикинь, а если с ней еще и бухнуть можно? Не девка — мечта…».

И мы остались с мрачным, как туча, Огарёвым в прихожей вдвоем. Ой, нет, надо было мне сегодня отсидеться где-нибудь, надо было!

— Слушай, ну это же всего четыреста рублей, чего ты так взъелся? — молчать дальше было невыносимо. — Давай, я верну эти деньги, вот… — я потянулась рукой к карману джинсов. Но не успела. Потому что вдруг оказалась зажатой между стеной прихожей и большим горячим мужским телом. А потом меня поцеловали.

Господи, спасибо, что услышал меня!

***

Это был идеальный поцелуй. Ласковые и настойчивые губы неторопливо касались моих. Забирая воздух, сердцебиение и опору под ногами. Губы касались не только губ — скулы, щеки, подбородок — они побывали везде. А потом вернулись к губам, и между них так же неторопливо скользнул язык. И — все.

Неторопливость на этом кончилась. А поцелуй из идеального стал… Я не знаю, что там, какой следующий этап за идеальностью? Я не знала таких слов. В моей жизни не было таких событий.

Его язык в моем рту. Мой язык в его рту. Наши языки вместе. Мои пальцы в его волосах на затылке. Его ладони под моими ягодицами. Мои ноги отрываются от земли и как-то оказываются на его пояснице. Ярослав вжимает меня в стену все сильнее и сильнее, кажется, я уже превратилась в тонкий и плоский лист бумаги, но мне все равно — мало. Его мало. И ему мало. Мои лопатки отрываются от стены — это Ярослав несет меня.

Меня впервые в жизни несут на руках, и это совершенное ошеломительное чувство. И, скажу сразу — в ту ночь со мной многое случилось впервые.

Меня впервые раздевали. Не срывали одежду, спеша скорее добраться до трусов. Нет, раздевали — так, словно разворачивали, смакуя каждую секунду, долгожданный новогодний подарок. Ярослав не стал первым делом стаскивать с меня джинсы или кофточку. Нет, этот эстет начал с середины. Он задрал край кофты и принялся целовать живот. Бабочки — или кто там в такие моменты вылупляется внутри — тут же устремились под его губы. Ярослав целовал живот и поднимал все выше кофту, следуя за краем губами. Потом спускался вниз и начинал расстегивать джинсы и целовать то, что открывалось под расходящейся молнией. Бабочки следовали за ним везде. Из-за них моя грудь покрылась мурашками, когда Ярослав раздел меня полностью. И смотрел. На меня так никогда не смотрели, клянусь!

А еще я впервые сама раздвинула ноги. Не в том гнусном смысле, как при обсуждении чьей-то аморальности — «Ой, да она только и делает, что ноги перед каждым встречным раздвигает». А в том смысле, что хотела раздвинуть. Потому что невозможно не раздвинуть. Чтобы он быстрее уже, потому что невмоготу. И оказалось, что его имя — идеально, чтобы нетерпеливо рычать: «Яр-р-р-р». Я, оказывается, умею вот так рыкнуть. А Яр-р-р-р в это время тихо матерился, гремя тумбочкой. Он вспомнил про презерватив. Я в тот момент не помнила, как меня зовут.

Когда он вошел в меня, мыслей не было. Впервые — чистый восторг и желание обвить ногами, что я и сделала. А когда он начал двигаться, я впервые подумала не: «Ой, лишь бы побыстрее, может, высплюсь», — а: «Только помедленнее, пожалуйста, не торопись!»

Ярослав и не думал торопиться. Он начал двигаться так плавно и неспешно, что волны чего-то посущественней, чем бабочки, начали прокатываться по моему телу. Больше всего его движения напоминали, почему-то, как течет мед с ложки. Вязко, неторопливо, неумолимо. Обещая сладость. У меня от этих движений, от его шумного дыхания на ухо, от щекочущих волн мурашек внутри образовалось огромное озеро горячей нежности. Оно все ширилось и ширилось, норовя вот-вот пролиться. Я притянула Ярослава к себе ближе и зашептала ему на ухо, выплёскивая то, что не могла уже держать в себе.

— Яр… Ярочка мой… хороший мой…

Теперь уже он рыкнул, сбился с медового темпа. Снова стал целовать. Потом снова начал неторопливо течь мед, из меня снова полились какие-то бессвязные нежности, Ярослав снова сбивался и снова целовал. И снова тек мед…

И оргазм со мной тоже случился впервые. Да, можно смеяться, но так вот жизнь сложилась. Мне раньше на диване пообниматься под сериальчик и винишко было гораздо милее, чем вот эта вот непонятная возня. А сейчас мне доступно и наглядно показали, для чего вся эта возня. В общем, скажу просто и кратко — свет померк, я оглохла и ослепла, и какое-то время меня не было. А потом я снова появилась, под горячим, тяжелым и еще вздрагивающим телом. И — нет. Он не дергался противно, будто в эпилептическом припадке, как это водилось за Яриком. Он яростно пульсировал во мне, окутывая жаром — своего естества внутри, своего тела снаружи и своего дыхания мне на ухо.